Кроссовки мои опознал у входа, сразу понял я. Вот гад. Гоголь загуглил оглоблю гад. Ну что же? Нужно было просто встать и с видом оскорблённого достоинства гордо пройти мимо. Молча. Я оглядел всё это великолепие подушек, на которых возлежал. Солнечный свет, геометрично и уютно растянувшийся на ковролине. Значит, у нас в комнате его уже нет. Сюда, значит, перебрался. Оглядел и не выдержал. — Андрюха, ну ты чё, а? Да ну нафиг! Глава 14. Прыжки И вот наконец настал тот день. Ну тот самый. В прошлом году в этот день было ясно, солнечно и холодно. А тут с утра зарядил дождик и ясности никакой не предвиделось. Внутри меня так точно. Я не представлял, как буду прыгать — все мои представления, как я уже говорил, заканчивались на краю крыши. Во мне даже затеплилась трусливая надежда, что прыжки отменят в связи с не очень благоприятными условиями. Техника безопасности, типа. Хотя бы отложить, может, думал я, подсоберусь, представлю, наконец. Да, я знал, что некоторые вещи нужно делать быстро, не задумываясь. Решил и исполняешь. Решил и нырнул. Решил и пырнул. Даже если это не ты вначале решил, всё равно. Но при этом видишь, что происходит. Как бы грудью встречаешь и всё такое. Но встать на краю крыши. Повернуться спиной. Начать падать, слегка оттолкнуться и совсем уже упасть. В невидимую неизвестность. Плевать, что несколько секунд назад ты своими глазами видел там натянутый тент. А вдруг он уже исчез? За эту самую пару секунд. Да ладно, скажете вы, он ведь может исчезнуть и когда ты лицом к нему летишь, отойдут люди в сторону, и всё. Это не от тебя уже зависит. Да. Но я увижу, как он исчезнет! Это большая разница. А здесь он исчезает, как только я поворачиваюсь к нему спиной. Он только в моей голове остаётся. И может быть на земле. Возможно. Вот примерно так я всё это пережёвывал внутри себя. По кругу, по кругу. По сути — постоянно оправдываясь. Про себя пережёвывал — потому что никто из наших, похоже, этого испытания не боялся. По крайней мере, никаких разговоров об этом не было. Наоборот — пошучивали, посмеивались. Ну и я тоже. Старательно делал вид, что мне по барабану. Прыгать, падать — да вообще фигня. Ну а что? Все пошучивают, а тут я такой. Сразу тогда поймут, что я на самом деле. Мочка только, похоже, догадывался о терзающем меня ужасе. Но ничего не говорил, потому что умный. Потому как — а что тут скажешь? Давай, типа, Кирюха, не ссы, всё нормально будет? Да меня бы стошнило от таких слов сразу. Ненавижу подобную формалистскую поддержку. Лучше уж обругать человека, честнее будет. И, может, хоть какой-то толк. Мочка пытался меня поддержать. Мы как-то стояли небольшой компашкой, и он предложил попрыгать с лавки. Спиной в принимающие руки. Сымитировать. Я сразу понял, что он для меня это устраивает. Ну, попрыгали. Мне только хуже стало. Страх был какой-то первобытный, дремучий. Для меня этот миг, в котором я летел с остановившимся сердцем до ловивших меня рук, растянулся как резиновый. А что там на месте будет? Когда это ведь реально не миг? Сколько он для меня будет длиться? Появилась даже мысль пойти перед прыжком к доктору и попросить какой-нибудь успокоительный укольчик. Объяснить, что я очень-очень особенно устроен и не такой, как все, реально кони двину от шока. Вот до чего докатился. Да я бы и пошёл, наверное, такая слабость на меня накануне накатила. Но только смысл к нему идти? И так понятно было, что Валерий Геннадьевич скажет. А нахрен, скажет, ты нам такой особенный тут нужен? Двинешь — значит двинешь, меньше потом проблем с тобой будет. Лучше мы сейчас это всё проясним. Я бы на его месте так сказал. И дождик этот был какой-то жалкий, в точности, как я сам. Зарядил бы уже ливнем, чтоб точно всё отменили, или иди ты уже нахрен! Бесил меня. Но и бесил тоже как-то вяленько, бесхребетно. Тент для прыжков третий и четвёртый курс принесли и подготавливали без нас. К нему потянулись первокурсники, совершенно не понимающие, что происходит. Я прилип к мокрому запотевшему окну нашей комнаты и провожал их тоскливым взглядом. Как же я им завидовал. Весело плюхнуться бомбочкой, полетать в туче брызг. Да я бы с удовольствием сейчас! Дурак был, что боялся. Чего там бояться? — Курс! Строиться! — позвал из коридора Виктор Робертович. И мы гуськом потянулись по лестнице на крышу. … На крыше было как-то особенно безрадостно. Чёрный гудрон под ногами, опоясывающий крышу бетонный бортик, а за ним туманная серая хмурь, в которой терялись верхушки деревьев и перспективы. Весь мир будто съёжился и оставил мне для обзора и жизни только вот этот небольшой кусок земли, на котором сейчас всё и должно было решиться. Любой сраный психоаналитик сказал бы, что это просто у меня очень серьёзные проблемы с доверием. Но я это прекрасно понимал и без сраных психоаналитиков. По поводу психоаналитиков ЕП, кстати, говорил, что самые лучшие из них, это те, кто вообще ничего не делают, просто деньги берут и смотрят, чем дело кончится. Самые, типа, безвредные. ЕП виноват, вдруг понял я. Если б он пришёл сюда, даже не на крышу, а внизу просто постоял — я бы вообще без проблем прыгнул. Даже и лучше, чтобы внизу постоял. Неужели ему так трудно было прийти сюда? Моральную поддержку оказать? Конечно, у меня есть проблемы с доверием, думал я. Я ведь всю жизнь никому не доверял. Сознательную жизнь. Всегда только на себя надеялся. Сам косячил, сам исправлял, сам решал, сам получал. Это испытание полностью противоречит моим принципам и всему опыту. Но с ЕП внизу было бы легче. Выходит — одному ему я по-настоящему верю. Потому он и не пришёл — неожиданно понял я. Не хочет, чтобы ради него прыгали. Чтобы доверяли только ему. … Виктор Робертович прогулялся к краю крыши, посмотрел вниз. Очевидно, там уже всё было готово. — Ну что, — повернулся к нам. — Доброво… Не успел он договорить, как Игорь поднял руку. — Я, — сказал. — Я первый чур. И с довольной улыбкой победителя посмотрел на меня. А чего ты за щит-то первым не пошёл? — с неприязнью подумал я. Потому что там никто, кроме нас, не увидит? Мы для тебя публика недостойная? — Кто следующим будет? — спросил Виктор Робертович. Следующими одновременно собирались быть Корнеев и Резников. Вместе подняли руки. Я посмотрел с неприязнью и на них. — Так, — сказал Робот. — Ну вы тут сами тогда разбирайтесь. Стройтесь в колонну. Данченко, готов? Сильно не толкайся, постарайся не кувыркаться. Как листик осенний, понял? — Да понял, понял, — развязно откликнулся Игорь ухмыляясь. Как же я ненавидел его в этот момент. — Ну давай тогда, — сказал Виктор Робертович. Игорь ещё раз победно посмотрел на меня и пошёл к бортику. Перегнувшись, глянул вниз. Небрежно помахал туда рукой. Решительным жестом смахнул скопившуюся на жестянке, набитой сверху на бортик, воду и лёгким движением встал на него. Аккуратно развернулся и попятился ещё немного к краю. Раскинул в стороны руки. Я жадно вглядывался в его лицо, ища хоть какие-то признаки неуверенности. Ведь не может же такого быть, чтобы он вообще ничего подобного не испытывал! Но если и испытывал, то никак этого не показал. Ничего я не углядел. Ни малейшего следа. Он снова улыбнулся. — Пока, мальчики, — сказал. И повалился назад. К бортику сразу пошёл Корнеев, очевидно, как-то победивший Резникова в споре. Посмотрел вниз. — Ногмально, — сказал и показал нам большой палец. Снизу послышался приглушённый звук аплодисментов и одобрительных возгласов. Отхватил Игорь свою порцию славы. И первокурсники его теперь крепко запомнят, подумал я. Да и вообще всё. Я чувствовал внутри полнейшую опустошённость. Даже и страха уже никакого не было. Чего бояться-то? Когда я увидел, как Игорь заваливается назад в пустоту, то просто и элементарно понял, что не смогу так сделать. Просто не смогу, и всё тут. Так что можно больше и не мучиться. Расслабиться. Всё само и решилось. Интересно, думал я, было тут вообще такое, чтобы кто-то отказался прыгать? Или я окажусь первым? Тоже, значит, свою порцию славы получу. Только другую. И что теперь начнётся? Тоже шокером меня отчислять будут? Да похрен. Какая разница? Шокером было бы хорошо — не видеть, не чувствовать. Побыстрее бы только всё закончилось. Под «всё» я подразумевал пацанов, Школу и жизнь свою жалкую. … Оказалось, что каким-то образом я затесался в колонну готовящихся к прыжку. Примерно в районе хвоста. Как это произошло, осталось загадкой, мне казалось, что я всё время стоял на одном месте. Выходило, что нет. Корнеев тоже прыгнул довольно красиво, подготавливался, правда, не так изящно, как Игорь, но завалился как надо. — До встгечи, бгатцы! — успел крикнуть нам, очевидно специально подобрав все слова с «р». И Резников полетел нормально. Волновался, видно было, но исполнил всё грамотно. Он ничего кричать не стал, не в его это было характере. Я смотрел на пацанов и мысленно прощался с ними. И так это хорошо всё это выходило, теперь, когда бояться стало не нужно — я даже наслаждался красотой момента и его символичностью. Ипполит нервничал сильно. По очереди он прыгал примерно в середине и когда пришёл его черёд, и он пошёл к бортику, я даже со спины заметил, что он не в своей тарелке. Движения были какие-то неестественные. На бортик взбирался аккуратно, медленно осторожно выпрямлялся, вниз не глядел. Видно было, что борьба в нём происходит нешуточная. Ну ещё бы. Деревянно развернулся, держась чересчур прямо. Я впился глазами в его лицо, пытаясь почувствовать то же, что чувствует он. Вдруг показалось, что если он сможет, тогда и я смогу. Он раскинул руки. На нас не глядел, глаза смотрели куда-то поверх нас, смотрели будто бы требовательно, а в лице было что-то детское, не похожее на ту маску, которую он проносил вот уже целый год. Когда он стал заваливаться назад, я успел заметить обиду, промелькнувшую на этом детском лице. Измена, накатившая было на меня, отступила и я снова стал спокоен. Прыжок Ипполита ничего не значил. Я всё равно не смогу. Не надо. Не хочу туда обратно в этот страх. Меня подтолкнули сзади. Оказалось, я задумался и все, стоявшие передо мной уже прыгнули. Жалко. Не попрощался с пацанами. И Мочка уже успел прыгнуть. — Красный, ну ты давай, не тормози! — снова пихнул меня стоявший сзади Мишин. Я молча отступил в сторону, освобождая ему своё место и очередь. На лице Мишина появилось удивление и недоверие. — Да ладно! — сказал он. Оглянулся, будто ища поддержку или делясь свежим открытием. Но ничего больше не стал говорить, ещё разок недоверчиво покачал головой и пошёл к бортику. По Мишину было явно заметно, что он отчаянно трусит. Он старался придать лицу залихватское выражение, но я даже со своего места видел, как подрагивает его нижняя губа. Он раскинул руки, которые тоже заметно потряхивало, покосился вниз и подвинулся ближе к краю. Ещё раз покосился вниз. Посмотрел на нас, оставшихся. — А-а-а! — крикнул. — В жопу всё! Это он докрикивал уже заваливаясь. Оставались Старцев, Сумин и Крылов. Я по-прежнему стоял, отступив в сторону. Илья прошёл мимо, подмигнув мне. Когда он развернулся на бортике, я мысленно и с ним попрощался. На Крылова с Суминым смотреть не хотелось. Но я тут же подумал — а чего, собственно? Ведь уже закончилось всё? Максимально упростилось. — Удачи, — сказал я Виталику. Он с волнением смотрел на край крыши. Быстро глянул на меня и снова туда. — Спасибо, — всё же ответил, проходя мимо. На крыше остались трое.