— Лет 6–7. Этот выпуск был третий или четвёртый. В общем так — Чиркову для его делишек нужны умные, умелые, а главное — верные ему люди. А умные верными не бывают, это мне дед давно объяснял. Только если на крючок поймать. Но на крючке умные долго не живут… Значит, таких нужно выращивать. Чирков эту идею долго вынашивал. С дедом делился. Он понимал, что просто так не получится. Только болванчиков тупых вылепить сможет. А потом ЕП встретил. Эта Школа — детище ЕП. Он тут всё придумал, будь уверен. Без него никакой Школы бы не было и не будет, ты же сам понимаешь. — А ЕП это всё зачем? Ну он же не ради денег? Он вообще не такой! Я заволновался. Мне в принципе не нравилось, что мы про ЕП говорим. В таком вот ключе особенно. — Конечно не такой, — согласился Ипполит. — Мой дед его очень уважает. Он вообще только двух людей уважает — ЕП и Сталина. Ипполит ласково улыбнулся. Похоже, с дедом он внутри помирился. — Ну а кому он ещё всё это рассказать может? — требовательно посмотрел на меня. — То, что знает? И так чтобы поняли? Только таким, как мы. И только в таких вот условиях. — Ну, значит пока всё нормально? Какая война? Интересы совпадают, типа. — Ты не понимаешь. Они вообще разные — Чирков и ЕП. Чиркову весь этот Путь Воина… Он согласился на подмену понятий. Понял, что никто не будет лично ему предан, а вот Семье — другое дело. Пути, на котором ждут испытания — другое дело. Возможности для манипуляций — огромные. Причём такими людьми, которые любую задачу решить могут. Потому что умеют нестандартно мыслить и привыкли задачи решать. Так дед говорил. И ещё говорил, что конфликт неизбежен. И тогда он его уничтожит. Ипполит заговорщически придвинулся ко мне. — Он меня сюда и послал ЕП защитить. Понял? Так и сказал мне… А я чуть не угандошил себя, долбоёб. — Как конфликт? Но почему? Не понимаю всё равно. — Я и сам толком не понимаю, — признался Ипполит. — Может, дед считал, что ЕП не сможет смириться с какими-то делишками Чиркова? Или Чирков начнёт на него давить? Думаю, он многое считает лишним, из того, чему ЕП учит. Или что у какого-нибудь выпускника клапан сорвёт, и он дел наделает? И потянется цепочка. Тут же все разные, сам видишь. Каждый на свой лад понимает… Я давно присматриваюсь. ЕП тут единственный человек. — Погоди! — возмутился я. — А Виктор Робертович? А Весёлый? А… — А на чью они сторону встанут? — жёстко оборвал меня Ипполит. — Сам как думаешь?! Я был потрясён. Картина, которую нарисовал Ипполит, очень мне не нравилась. Херня какая-то, думал я. Напридумывал себе. И дед его маразматик старый. Школа была моим домом. Моей семьёй. Я уже сроднился с ней. Принял правила. Поверил в дружбу. И Виктору Робертовичу я верил. И Михаилу Ивановичу. И Громозеку даже полюбил! А он мне какую-то болезнь впаривает! Наизнанку всё выворачивает! — Херня какая-то! — сказал я и отодвинулся от Ипполита. — Что ты мне впариваешь?! Напридумывал! И дед твой маразматик старый! Он окаменел лицом. — Защитник! — я сплюнул с презрением. — Башку свою защити! Рептилоиды лезут! Я уже чувствовал — то, что рассказал Ипполит, будет отравлять меня, и был на него за это страшно зол. Хотелось вломить ему. И не так, как научили, а кулаком в рожу дать. Чтобы кровь брызнула! — Я же говорил, что не поймёшь, — сказал Ипполит. И снова напялил на своё лицо эту улыбочку всепонимающую. Ну я по ней и дал. Он бы мог уклониться. Конечно мог бы. Но он не стал уклоняться — взял. И взял так, как раньше на занятиях — не пытаясь хоть как-то смягчить. Это несколько остудило меня. Драться он явно не собирался. А я бы подрался. Но вот так просто дальше бить его не мог. Да и за что? Он просто рассказал, во что верит. ЕП защитить хочет. Не хотел рассказывать, я сам его уговорил. Придурок. Вот же придурок! Из уголка его губ вниз тянулась струйка крови. В глазах была жалость. Я хотел сказать ему, что не понял, потому что нечего тут понимать. Про бред и всё такое. Но не стал. Повернулся и пошёл, машинально потирая ушибленную руку. Ну и денёк сегодня! — думал. Ну и денёк. Такой проживи, попробуй. Что же он Мочке сказал, интересно? После чего тот ему палец сломал? То же самое, что ли? Навряд ли. Да и Мочка бы наверняка ко всему этому спокойнее отнёсся. Ко всему этому бреду! Я дал себе слово вычеркнуть этот разговор из памяти. Забыть нахрен. Неужели я не смогу забыть что-то по собственному желанию? Ты сможешь, Кир! — поклялся я себе. Вот только рожа Ипполита теперь будет постоянной напоминалкой. Глава 17. Без страданий Октябрь и ноябрь промелькнули как-то удивительно быстро. Лес, вид на который открывался от края спортплощадки, только недавно, казалось, начал осторожно желтеть и краснеть. Некоторые торопыги, правда, быстро перекинулись по новейшей моде целиком, но таких было совсем немного. А потом внезапно оказалось, что переоделись уже почти все. Не решались, поглядывали на отважных красавчиков, а потом не выдержали и тоже пустились во все тяжкие. Ну и пусть, что из-за новой моды скоро голышом придётся остаться, пусть. Зато красиво же! Правда? Только несколько консервативных ив долго не поддавались этому новому поветрию и берегли себя. Но и они не убереглись в итоге. Не удержались. Вечнозелёная братва относилась к подобной легкомысленности в целом снисходительно, но и в ней не чувствовалось настоящего единства. Наш в большинстве своём сосновый остров, казалось, не одобрял новые веяния только из-за корпоративной этики, а так в целом неплохо к ним относился, красиво же. А вот сводные отряды елей выглядели угрюмыми махровыми ретроградами, стесняющимися подобного соседства и вынужденными держать марку изо всех сил. Ничего-ничего, будто приговаривали они, посмотрим ещё, кто прав окажется. Багрянец ваш, золото — суета, чушь, сила в неизменности, сила в принципах. Принципы, как всегда, победили. И вот уже праздник непослушания закончился, все цветные наряды превратились в лохмотья, нитки лопались, не выдерживали и лохмотья летели вниз, при этом каким-то непонятным образом даже своё падение превращая в красоту. Ветер носился по лесу, деревья отчаянно заламывали голые ветви, будто упрекая себя в несдержанности, но было уже поздно. Вечнозелёный Муравей снова оказался прав. Ничего, думал я, потерпите, ребята. Может, нам повезёт, насыпет нам снега от души, снова станете нарядными и красивыми? Может же нам так повезти? Я всегда любил деревья. Не помню, кто это сказал: «Чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки». А мне вот деревья нравятся. И к людям, и к собакам я нормально отношусь, не подумайте. Но с деревьями мне спокойно. А с людьми и собаками не очень. Но это не значит, что я их не люблю. … Занятия шли своим чередом. Учились плавать мы почти до середины октября. Результаты выглядели неплохими. Себя я со стороны не видел, но пацаны плавали уже довольно грамотно, два стиля разучили. Виктор Робертович сказал, что весной устроит нам соревнования. И сказал, чтоб на утреннем купании старались отрабатывать нужные движения. Хоть понемногу, сказал, но пусть тело помнит. В стрельбе чередовались занятия в тире и в ангаре. В тире мы прицельно стреляли из автоматов разных производителей и систем, разбирали их, в ангаре упражнялись в интуитивной стрельбе. Теперь болело плечо от приклада, и я подкладывал под куртку балаклаву для мягкости. А ладонь моя постепенно привыкла, и я пулял от пояса по складывающимся мишеням, получая порой чисто детское удовольствие. Даже появилось желание попробовать в топчик стрелков попасть. А что? Прикольно же было бы? И я старался. Весёлый нам никакой жесткач пока не устраивал. Мы разучивали различные боевые фразы, сдавали их ему, сдавали общие нормативы, которые он всё усложнял, а также разбившись на пары выполняли упражнение по сборке пистолета. Один раскладывал запчасти по кругу, другой собирал на скорость и раскладывал обратно. Потом менялись. Михаил Иванович учил, что это всё тоже в идеале должно было быть единой неразрывной фразой. Он говорил, что фразы нужно учиться строить из всего, из любого дела. Даже метлой махать, говорил, можно красивыми фразами. Правда, мётлами махать нам уже не приходилось. Теперь этим занимались первокурсники. Забавно было за ними наблюдать. Я никак не мог поверить, что мы были такими же. Вряд ли, думал. Просто этот набор такой специфический. Нас они в основном стеснялись, хотя были у них бойкие ребята, пытались наладить общение, когда поняли, что никто их тут чморить не собирается. Один со мной несколько раз пытался разговаривать, но я уклонялся, отмалчивался. Не потому, что боялся сказать ему лишнее, а просто — ну о чём мне с ним говорить? Учителя у него сейчас уж получше чем я. Какие-то бытовые темы — сам разберётся, ничего сложного. Про себя ничего рассказывать точно не хотелось. А про него? Да и так всё понятно было про него, с первого взгляда понятно. Если и были какие-то серьёзные эпизоды в биографии, то вряд ли он тут их выкладывать будет, дураков не набирали. А про несерьёзное — какой интерес? Хотя, думал я, может, это такое чванство во мне говорит? Может и так, соглашался с собой. Но если не хочется с ним общаться — чего себя заставлять? По субботам мы продолжали бегать кроссы, но в другое время, чтобы не пересекаться с первокурсниками. Призовые остались прежними — 300 очков, так что особенного смысла стараться не было, для нас сейчас это была небольшая сумма, но всё равно старались, выкладывались. Привыкли уже, наверное. Сиваков бы нами гордился. Это я так в шутку иногда думал. Мне иногда мерещились его уши в ком-нибудь, бегущем впереди. Я даже немного в эти моменты скучал по нему, сильный был противник. Да и вообще. Старался парень, выбивался из сил. Доверчивый просто слишком. И на себе зацикленный — тут же добавлял я желчно. Зацикленный, соглашался с собой. А ты не зацикленный, что ли? … Вы не подумайте, что я прямо так часто с собой общался, я же не шизик. Иногда общался. Под настроение. ЕП говорил, что подобный диалог может быть полезен, но почему-то редко таковым оказывается. Так что я старался воздерживаться на всякий случай. ЕП на своих занятиях продолжал рассказывать много интересного. И прочитанные книги мы разбирали, и даже задачки по математике с ним решали. Он так объяснял, что вообще всё сразу понятно становилось, дураком надо было быть, чтоб не понять. У нас таких несколько поначалу обнаружилось. Не буду фамилии называть — чего ребят позорить? Конечно, дураками они не были, ЕП объяснил, что просто их водителям что-то в этой теме не нравится и они пытаются её игнорировать, не хотят в ней разбираться. Но он, короче, всё равно этих водителей убедил, естественно. И сочинения о лете мы, кстати, написали. Да. Говорю об этом с гордостью, потому что моя «Ведьма» имела у пацанов успех и самому мне нравилась. И ЕП похвалил. Накинул, правда, немного — 500 очков всего. Я даже расстроился несколько — почему мой авторский гонорар такой маленький? Видно же, что старался человек всё красиво сделать? Не писанину какую-нибудь графоманскую подсовывал, как некоторые у нас делают и ещё побольше моего получают? Не очень справедливо выходило. Но ЕП виднее. Из-за этой сволочи Ипполита я не то чтобы стал на ЕП по-другому смотреть. Просто помнил про всё это, забыть не получалось. И к Виктору Робертовичу стал присматриваться, непроизвольно прикидывать, на чью он сторону встанет. И к другим. В общем, дрянь эта въелась в меня. Про Ипполита думал исключительно со злостью — защитничек долбаный! Я вот себя никаким защитником не объявлял, но защищать ЕП буду по-любому. Но только не хочу я постоянно врагов его высматривать! Что ещё? Про Забеги и прочие соревнования пока рассказывать не хочу, потом. А то я всё пишу про какие-то страдания, это же скучно, наверное? Хочу сейчас рассказать, как мы жили, чем жили, мне нравится про это. Кино нам стали показывать. В столовой на втором этаже, где мы спектакль смотрели. Там был здоровенный телевизор, оказывается, за шторой и вот на нём мы по субботам вечером стали смотреть кино. Только наш курс. Когда в первый раз пришли — я думал, нам умняк какой-нибудь включат, ЕП что-то такое подберёт, чтоб развивались. В общем, приготовился поскучать. А оказалось — нет. Нашим первым фильмом в Школе оказался «Чужой». А я и не видел его до этого. Только второго смотрел. Вот это я получил удовольствие! А в следующую субботу и второй фильм показали. А потом третий и четвёртый. На этом «Чужой» для нас закончился. Но начались другие фантастические боевики. И старенькие и поновее. Не знаю, почему ЕП решил именно такие фильмы нам показывать, возможно, чтобы мы подольше в детстве оставались? Но благодарен за такую подборку я лично был ему безмерно. Многого раньше не видел, а что и видел пересматривал с открытым ртом. После такого воздержания-то. Мишин ныл, что видел всё это, чего-то новенького ему хотелось. Но мы ему пообещали показать новенькое, если не заткнётся наконец, и он угомонился. Угомонился и стал всё смотреть с азартом и переживая. Вот же человек как устроен — стоит серьёзно запретить ему ныть, и он тут же находит вариант порадоваться. Хотя до этого подобного варианта в упор не наблюдал. Вениамин Сергеевич не давал нам расслабиться. То есть, наоборот, он то как раз давал расслабиться. Заставлял расслабляться. Кого мы ему только не показывали и всё равно. Казалось бы, перед пацанами уже вообще стесняться нечего, они уже такого нагляделась на этом Сценическом мастерстве, и так знают, какой ты неловкий и зажатый. И ты про них это знаешь. И всё равно — какой-нибудь монолог с выражением читаешь и хочется в подвал провалиться, краснеешь, бледнеешь. Или фигуру какую-нибудь танцевальную показываешь. Или пение. Сольно. Без аккомпанемента. Я до сих пор как вспомню нас той поры — ржу. Такая милота. Про полынью ещё расскажу. Интересная история. В том году зима не стала рассусоливать — в первых же числах декабря врезал мороз. Причём врезал сразу и внезапно. С вечера заполз, затаился в засаде, а ночью как дал! В общем, бегаем мы утром вокруг озера, оно замёрзло, поблёскивает от фонаря, красиво — вообще. Снега нет, лёд чёрный и блестит. Трава побелела, пар изо рта валит. Первокурсники закончили бегать и выскочили на пляжик. Воспитатель их, Роман Викторович по прозвищу Рама, худой высокий костлявый мужик с птичьим лицом, который до этого четвёртый курс вёл, начертил им на заиндевевшем песке черту, как и нам Виктор Робертович когда-то, и рукой махнул. Первокурсники живо бросились раздеваться и гурьбой понеслись к озеру — лёд ломать. А тот не ломается. Они прыгают, стучат по нему, а тому хоть бы хны. Умора была наблюдать за ними, как они босиком по льду скачут и взломать его пытаются. Если б они дружно прыгали, вместе, может и получилось бы, но Рама не стал их организовывать, дал отбой и те радостные убежали. И тут мы призадумались. Прямо на бегу начали совещаться. Это что же получается? Теперь, выходит, нам его ломать надо, если по старшинству? И Виктора Робертовича поблизости нет, не посоветуешься. Но делать нечего. Первокурсники забежали на горку, и мы на пляжик выскочили. Переглянулись и начали неуверенно раздеваться. Хорошо, четвёртый курс нас остановил, пробегали мимо и крикнули, чтоб домой шли. Мы решили, что они на себя это дело возьмут и тоже радостные убежали. Рассказали Виктору Робертовичу об этой истории. А он отрядил нас, «Фиалок», поскольку мы последние в зачёте шли, после обеда делать нормальную полынью. На складе Громозека выдал нам резиновую лодку, топор и дежурные багры. Как оказалось, старшекурсники тоже ничего собой ломать не стали. Застекленевшее озеро в дневном свете казалось иллюстрацией к чему-то фантастическому, я никогда подобного не видел. Все замёрзшие озёра, которые мне встречались, уже бывали засыпаны снегом. Мы вначале боязливо походили по озеру, вглядываясь в глубину. Потом побегали. Потом поскользили с разбегу. Потом надули резиновую лодку и стали катать друг друга. А потом пришёл Громозека и праздник со страшным скрипом закончился. Мы по очереди рубили лёд топором, сидя в лодке и проталкивая её по льду, а Громозека с берега издевался над нашими физическими данными. Полынью он задумал здоровенную — двадцати метров длиной и пяти шириной. А лёд, собака, и правда толстый уже оказался. Намучились мы изрядно. Лодку постоянно приходилось то на воду спускать, то вытягивать на лёд за верёвку, как мы её не пробили — непонятно. Трудились в поте лица — рубили, гоняли баграми льдины, выволакивали их на лёд, на берег. А под самый уже конец Киселёв свалился всё-таки в воду. Я стал его затаскивать в лодку и тоже свалился. Попробовали на лёд выбраться — Громозека кричит, не разрешает, боится, что мы всю его геометрию поломаем. Тут Серёга Грачёв ухитрился запрыгнуть в лодку со льда и начал нас в лодку затаскивать. В итоге лодка вообще перевернулась. А Громозека стоит на пляжике и угорает! А вода же ледяная! В общем, оказалось проще эти двадцать метров проплыть и выйти сразу на берег. Ни капельки, короче, он за нас не переживал! Я вначале напрягался из-за такой его бессердечности, а потом понял — вот она степень веры в нас. Ни капельки не сомневался в наших способностях. Подумаешь, в ледяной водичке искупались. Вообще ерунда! Лодку и инструмент мы оставили на берегу, теперь заботиться о состоянии полыньи должны были первокурсники. Хорошо хоть, что не утопили топор, а то, думаю, Громозека заставил бы нас нырять за ним. … Потом пошёл снег. Потом лил дождь, но лёд на озере растопить не смог. Потом опять шёл снег, потом был настоящий буран и к Новому году зима развернулась во всей своей мощи. Стоял довольно сильный мороз и снегу навалило до чёртиков. Деревья принарядились, ёлки присыпало, восстановилось равновесие и гармония. Именно так я всё это и воспринимал. Может, каким-нибудь волкам в лесу и приходилось несладко, но всем остальным было хорошо. Накануне Нового года курсанты дружно раскатали своими попами трассу, а Громозека ещё и залил её из шланга, так что у нас получилась шикарная ледяная горка. Даже Вениамин Сергеевич приходил на неё посмотреть. Он расхаживал в великолепной замечательной пушистости шубе и шапке пирожком, и вид имел до невозможности великосветский. Величественно раскланялся с Громозекой. С горки скатываться решительно отказался, но взирал на все эти наши приготовления весьма благожелательно. Наступило 31-ое декабря. И я снова подбил пацанов на новогоднее путешествие. Мы решили повторить тот же маршрут. Пошли в этот раз вчетвером, с нами захотел отправиться Корнеев и не было никакой возможности от него отделаться. Маршрут повторить не удалось, сойдя с дороги и спустившись в низину, мы скоро увязли в глубоких сугробах. Потом уже просто валялись в них. Дорохов кричал: «А давайте кидаться снегом!». Володя выдавал порой подобные чудовищные фразы. Мы кидались снегом, вязли в сугробах и еле выбрались обратно на дорогу. Одно из самых счастливых воспоминаний моей жизни. Потом мы наряжали ёлку. ЕП снова в уголочке вырезал ножницами бумажные снежинки. И Чирков приехал. И снова все наши взрослые казались компанией старых добрых друзей. Какая же ты сволочь, Ипполит, думал я, глядя на них. Какая сволочь! Не мог я больше на них смотреть точно так же, как раньше. Теперь и я тоже присматривался. … Всё было похоже на прошлый Новый год. Четвёртый курс показал нам спектакль, тоже по Шекспиру. Вениамин Сергеевич довольно раскланивался. Константин Михайлович произнёс речь. ЕП прочёл стих, другой, но тоже красивый и грустный. Пили шампанское. За нами никто теперь особенно не следил, да и нужды не было. Бахали фейерверки. Завели музыку. Мы потанцевали, попрыгали, а потом пошли кататься с горки. Было весело и суматошно, и чёрное небо со звёздами, и бодрящий мороз. На горку пришёл и Вениамин Сергеевич. Он был изрядно выпивший и катался с горки вместе с нами в своей замечательной шубе. Дорогие мои! — кричал. — Вы не представляете себе, дорогие мои! Что именно мы не представляем, он не уточнял. Было здорово. Но то ли от шампанского, то ли ещё почему-то, но такого чистого счастья, которое я испытал днём, снова испытать не получалось. Хотя мы вроде делали всё то же самое и даже больше.