— Нет, — аккуратно сказал я. — Пока не готов. Объективно у меня пока не получится… Так мне кажется. — Ну, давай хотя бы с субъективности начнём, а там и определимся? — Боюсь соврать, знаете. Я не очень-то в людях разбираюсь. — Вот это нехорошо! Нехорошо. В людях нужно учиться разбираться, Кирилл. А про кого можешь? Кого ты неплохо знаешь? Кому хотел бы помочь? Может, — он посмотрел на одинокую папку слева. — Может, о Сумине? Хорошо Сумина знаешь? — Нет, — я снова покачал головой. — Он вообще загадка для меня… Давайте, я вот на себе теперь сосредоточусь. Прям сильно сосредоточусь! За собой, короче, внимательнее послежу. Может, тогда и про других лучше понимать стану, а? Мы немного помолчали. — Ну ладно, — подытожил Константин Михайлович с некоторым неудовольствием, как мне показалось. Взял мою папку и переложил на верхушку стопки справа от себя. — Ну, следи за собой. Будь осторожен, как говорится. Это тоже из песни. Такую-то песню знаешь? — Знаю, да. — Всё, Кирилл. Пока мы с тобой закончили, — взял авторучку, пристукнул ею по столу и довольно приветливо улыбнулся. — Выводы сделаешь? Договорились?.. Ну и счастливо тогда. Зови Сумина. Мне нужно было подумать. Крепко подумать. Но только непонятным казалось о чём. Мощное обаяние Чиркова наложилось на странную, противоречивую по ощущениям беседу, и ввергло меня в какое-то оцепенение. — До свидания, — сказал я, обернувшись на пороге и бережно прикрыл дверь за собой. Подумать. Надо подумать. — Виталик, — рассеянно посмотрел на Сумина. — Давай. Глава 23. Мишени Случай, в котором мне предстояло опробовать тактику «не лезть первым», представился довольно скоро. Это произошло в тире на одном из наших утренних занятий. Вместе с нами туда подтянулись третьекурсники. Для начала Михаил Фёдорович построил нас в две шеренги друг напротив друга. — Теперь нужно поздороваться, — сказал он. — Второй курс, проходите вот так, — нарисовал пальцем в воздухе змейку. — И пожмите руки. Мы двинулись этой змейкой и с хвоста шеренги третьекурсников дошли до головы, пожимая им руки. Последний раз с этими ребятами за руку мы здоровались только в самом начале учёбы на первом курсе во время общего представлении. Ну и ещё случай, когда я Гагарину руку пожал. Так, вообще, у нас это было не принято между курсами, мы просто кивали друг другу при встрече, и даже если перекидывались какими-то словами, то рук всё равно не пожимали. Что, в принципе, было удобно, потому что не надо сомневаться — пожимать кому-то руку, или ну нафиг. А если одному пожал, то и соседям его надо, по идее? В общем, традиция избавляла нас от этих сомнений и пожимание рук было редким и обычно полуторжественным или действительно торжественным ритуалом. Между собой мы его тоже не особенно практиковали. Ну потому что смешно — и так почти не расстаёмся. Рукопожатие в Школе было чем-то вроде награды, без примеси формализма. В общем, поручкался я снова с Юрой, поручкался с Конём и с другими пацанами, с некоторыми из которых уже приходилось серьёзно драться в Забегах, а вот здороваться за руку — можно считать, что и не приходилось. Впечатление от этой церемонии у меня получалось несколько смешанным — я уже догадывался, что предстоит нечто серьёзное и начал тревожно подвисать. Тир и третьекурсники. Что ещё могли придумать? Тир для нас был довольно безопасным местом, как ни странновато это звучит. Тут можно было сосредоточиться на себе и не оказывалось практически никакого внешнего воздействия на организм. Только грохот выстрелов. Но к нему, как уже говорил, я притерпелся. Пробовал, кстати, наушники надевать, у Макарона имелись в хозяйстве, но прикола не понял — грохот практически такой же, только ещё непонятная штука на голове мешает. Может, если наушники с музыкой ставить, думал я, тогда эффект получается? Мозгу проще было бы отсекать грохот? Михаил Фёдорович тоже никогда их не надевал, хотя ему-то можно было бы уши хоть как-то поберечь, по идее? Но он берёгся по-другому — давал задание, объяснял что-то новое и уходил на всё занятие или к себе в каморку, или вообще из тира куда-то. Кофейку, может, попить. На втором курсе уже доверял нам, короче, полностью. И Виктор Робертович на нас к этому времени, можно сказать, забил — ночевать почти перестал приходить, только на его собственных занятиях и виделись. И в столовой. И в каких-то ключевых моментах. Но мы ничего, сами справлялись — и вставали, и ложились, и порядок поддерживали. И на самоподготовке сидели и читали, почти даже не отвлекались на поговорить или поорать. Иногда только. Ну это так, к слову. Насчёт личного пространства в тире — те занятия, на которых нужно было постоять под обстрелом, вот они только вторгались в это самое личное пространство. Потому что реально страшно приходилось поначалу. Мне во второй раз за щит становиться было очень не по себе. Самое интересное — я после первого раза и не запомнил-то толком ничего, слишком всё быстро случилось. То есть, запомнил, что было страшно, но забыл, как именно. И снова вызвался первым, чтоб быстрее отмучиться и, пока устраивался за щитом, всё пытался вспомнить, что тогда почувствовал. Ни хрена не вспомнил и после второго раза снова показалось, что обдулся от стресса. Это если культурно выразиться. Ну а раз на десятый так уже и почти нормально было. Не дёргаться главное, стой себе и стой. Не особенно приятно, конечно, грохот этот, щит трясётся, вздрагивает, как припадочный, но вполне терпимо. А на двадцатый раз так вообще — стоишь, скучаешь, рутина. Тут рутиной пока не пахло. — Ну что, — сказал Михаил Фёдорович. — Поздравляю, как говорится, с премьерой. И вас, — показал рукой на третьекурсников. — И вас, второй курс. В принципе, для третьего курса упражнение знакомое, вы ведь тоже второкурсниками были, да? Только по ту сторону баррикад находились, хе-хе… Значит, второй курс, объясняю вам. Один стрелок — одна мишень. Стрелок — третий курс. Мишень — второй. Он, похоже, наслаждался нашим недоумением и паническими переглядками, потому особенно не спешил с дальнейшими разъяснениями. — Ладно, — смилостивился наконец. — Третий курс? Покажете всё сами? Третьекурсники, очевидно, были готовы к подобному развитию, потому что сразу после этих слов двое стоявших с краю пошли на стрелковую позицию. Один вытащил обойму из Глока и стал её заряжать из лежащей рядом пачки, а второй насадил на крюк мишень в соседней кабинке, нажал на кнопку пульта и отправил её на десятиметровую отметку. Затем повторил процедуру в том отсеке, где заряжался его товарищ. После этого прошёл и встал между мишенями. Обе мишени могли бы касаться его плеч, таким было расстояние между ними, но не касались, поскольку парень встал немного впереди. Второй третьекурсник с уже заряженным пистолетом прошёл за стрелковые позиции и встал перед стоящим возле мишеней примерно в шести-семи метрах от него. Михаил Фёдорович поманил рукой, и мы подошли ближе, прямо к стрелковым позициям. Парня, стоявшего перед мишенями, звали Сашей. Мне с ним лично общаться ещё не приходилось, и в Забегах с ним не пересекались. Имя я запомнил, потому что он мне напоминал Данченко. Тоже на лиса похожий, но, в отличие от Игоря, был действительно рыжим и с россыпью мелких веснушек. Из-за них он, на первый взгляд, казался простодушнее Игоря, но если присмотреться внимательнее, то по глазам и насмешливо сложенным губам становилось понятно, что это такой же братец лис. Даже странно было его видеть на этой расстрельной позиции. Я уже начал догадываться, что сейчас будет происходить. Впрочем, может быть они кидали жребий на то, кто отправится на демонстрацию? Третьекурсника, который собирался стрелять, я тоже не особенно хорошо знал. Хотя так можно было на тот момент сказать про любого из них, кроме Юры. Имени не знал, а по Забегам помнил, он меня чуть не расплющил раз о стенку. Парень был здоровый и выполнял роль танка. Насколько хорошо он стреляет, я не имел представления — осенью не стал смотреть, а с тех пор они там сами соревновались, без зрителей. — Готовы? — спросил Михаил Фёдорович, обращаясь к рыжему Саше. — Готовы, — откликнулся тот. — Давай, Макс. Шкурку мне только не попорти, дорогой. Посмотрел на нас, ухмыльнулся, прижал плотно руки к бёдрам, раскрыв ладони, и вздёрнул вверх подбородок. Типа, по стойке смирно. Невозможно было понять — волнуется он или нет. Как и с Игорем. Для того очень важным было выглядеть лихим и неубиваемым. Но если его разговорить буквально сразу после чего-нибудь такого, то там уже можно было почувствовать, что да, нервничал и неслабо. Но лицо держать умел. Я ему в этом сильно завидовал. Мне казалось, что все мои переживания видны всем и каждому, даже и присматриваться особенно не нужно. А поскольку переживания эти оказывались зачастую не слишком для меня лестными, то хотелось тоже научиться так себя вести. — Погнали! — скомандовал Михаил Фёдорович. Первый выстрел, пристрелочный, Максим сделал в правую мишень и довольно далеко от центра, попав почти в самый край листа на максимальном удалении от плеча Саши. Второй выстрел произвёл сразу же и попал почти точно в центр мишени. Стрелял он от пояса, хотя я думал, что в этой щекотливой ситуации режим стрельбы будет прицельным. Затем положил две пули в левую мишень, примерно так же — пристрелочную подальше, вторую в районе центра. Снова перевёлся вправо, выстрелил в центр и следующую сместил ближе к плечу Саши на несколько сантиметров. В левую — то же самое, но вторая пуля не сильно отклонилась от центра. Я успевал следить за рыжим — он вообще не моргал. И не вздрагивал. Стоял, всё так же вздёрнув подбородок и с насмешливой полуулыбкой. У меня получалось иногда не моргать при стрельбе, на интуитивной было проще, но для этого приходилось усиленно таращиться и постоянно помнить об этом своём намерении. Что сказывалось на качестве стрельбы, на неё внимания не хватало. Но как можно было не моргать вот так, когда пули совсем рядом ложатся? — Макс, ближе давай! — крикнул Саша, быстро глянув по бокам на мишени. — Что за нежности? И шустрее! Максим переводился с правой на левую мишень и обратно действительно не очень быстро, старательно выцеливая пристрелочный выстрел. Но его понять было можно! После Сашиного окрика он взвинтил темп и оставшиеся патроны отстрелял довольно быстро. Не так быстро, конечно, как мы стреляли по железным шарам в ангаре, но всё равно. Переводиться стал гораздо стремительнее и клал так же по две пули на мишень. — Тихо, тихо! — воскликнул Макарон, после того как грохот утих. — Что вы мне народ пугаете? Рыжий Саша довольно улыбался, глядя на нас. А я смотрел на мишени и обмирал — переход вправо у Максима не очень хорошо получался. В левой мишени в основном все дырки были с дальнего края или в районе центра мишени, и только одно отверстие действительно сместилось вправо к Сашиному плечу, но сместилось чересчур, почти возле самой руки оказалось. В очень опасной близости. В правой мишени всё выглядело уверенней — все дырки шли почти на одной линии и до руки оставалось сантиметров пять. Максим повернулся и пошёл обратно на позиции, автоматически выщелкнув пустую обойму и зажав её в ладони. Вот по нему было видно, что он здорово нервничает. И во время стрельбы, значит, нервничал? Или переживал сейчас из-за этого чересчур близкого попадания? А Саша продолжал стоять перед мишенями, явно красуясь. — Ну вот примерно так, — сказал нам Михаил Фёдорович. — Но это ребята расшалились. По вам они будут аккуратнее работать. Всё понятно?.. Ну, кто первым желает? — обвёл нас глазами и остановился на мне. — Опять ты, Краснов, что ли? Ну, давай. — Не, — я отрицательно покачал головой. — Я, типа, пропущу. С учётом глядящих на нас третьекурсников произносить это было не особенно приятно. В целом упражнение не выглядело очень сложным или очень страшным. В тебя же никто не стреляет? Опасности-то нет, по сути? Примерно, как за щитом стоять, а это уже было делом привычным. Если стрелять будут не спеша и аккуратно, то вообще фигня. Я даже пожалел, что Константин Михайлович обязал меня быть сдержаннее и не лезть первым. Случай показать себя героем перед третьекурсниками был хороший. Впрочем, я тут же подумал, что возможно как раз всё дело и было в том, что заранее оказалось решено то, что я первым не пойду. И потому не примерял всё это сразу на себя. Потому и не успел разволноваться. Вполне возможно. Значит — метод был действительно рабочим? Моё воображение просто не успело ещё расчехлиться? — Я, я, я! — тут же подхватил Игорь, быстро рассеяв некоторое недоумение и ещё что-то, появившееся в обращённых на меня глазах Макарона. — Моя очередь. Игорь, умевший быть осторожным, видимо, тоже посчитал упражнение безопасным и не хотел упускать случая отметиться перед третьим курсом. — Молодец, Данченко, — тут же поощрил его Макарон. — Вешай мишени. Я ревниво отметил, что меня он никогда заранее не хвалил, когда я первым шёл за щит. Игорь, улыбаясь, посмотрел на меня и, не глядя, шлёпнул по кнопке возврата мишени. На стрелковую позицию прошёл Гагарин. И тут Игорю повезло, я помнил ещё по прошлому году, что Юра хорошо стреляет. Он начал набивать обойму, а Игорь отправил мишени на десять метров и прошёл к ним. Озираясь и корректируя своё положение по мишеням, встал на нужную точку. Был он немного помельче Саши и центры мишеней приходились ему ровно по линии плеч. — Готов? — спросил его Михаил Фёдорович. — Ага, — небрежно откликнулся Игорь и повторил позу рыжего своего братца — прижал ладони к ногам и вздёрнул подбородок. И полуулыбку его скопировал. Но мне вдруг показалось, что в его глазах мелькнуло что-то, похожее на отчаяние. Я ведь Игоря неплохо уже так знал и научился порой чувствовать его настроение. Он ведь реально паникует! — понял я. А с чего это? — Погнали! — скомандовал Макарон. Игорь заметно моргал на выстрелах, а улыбка его уже казалась приклеенной. Гагарин стрелял аккуратно — пристрелочный в сторону и сразу второй пулей в центр мишени. Переводился неспешно, было видно, что свою стрельбу хорошо контролирует. И за центр мишени не заходил, близко к телу не старался попадать. Но Игорь даже не пытался следить за попаданиями, просто застыл и теперь я уже ясно понимал, что ему очень не по себе. Странным было, что Игорь боялся, а я ничего такого до сих пор не мог почувствовать. Я пытался представить себя там, на его месте и не понимал в чём прикол. Мимо же стреляют? После к мишеням пошёл Резников. Он от выстрелов заметно вздрагивал, но Стас никогда и не пытался героизм изображать. Тем не менее с позиции он ушёл будто замороженный, вообще на себя непохожий. Потом Корнеев пошёл и его тоже проняло неслабо. Я уже чувствовал подвох и после Корнеева меня начало потихоньку потряхивать. Если эти смелые ребята так напугались, со мной-то что будет? Я заранее решил, что пойду в середине, но непонятно было девятым идти или десятым. По идее — девятым. Но когда пришла очередь идти девятым — пропустил её. Показалось, что десятым правильнее. А потом и десятым пропустил. Потому что уже понял прикол. Представил наконец. Как стою там практически голый под светом прожектора. Мягкий и беззащитный. А рядом со мной рвётся бумага от пролетающих сквозь неё твёрдых кусочков свинца. Очень-очень твёрдых. И малейшая случайность. Чуть-чуть руку довернуть. Или недовернуть. И я ничего ведь не сделаю! Вообще ничего от меня не зависит. Самые жуткие мои кошмары — когда ничего от меня не зависит! Как же мне не хотелось на этом аттракционе кататься. И последним нельзя было остаться, стопроцентно это будет в личном деле, и Константин Михайлович поинтересуется, почему я пожелание его не исполнил. Хотя какое же это пожелание? Это же приказ. Но нет. Страхом страх было не вытравить. У меня это не работало. Хрен с ним с наказанием, но стыдно же! Кирилл — стыдно! Давай, ты, иди! Да перед кем, нахрен, стыдно?! Плевать мне на всех! Как там было? Зазнайство. Хвастовство. Самовлюблённость. Что ещё? Капризность, блин! Не вызывает доверия, может подвести. Чего мне их стыдиться?! Они всё равно меня не понимают! Никто меня не любит! Да перед собой! Только перед собой, придурок! Не перед кем больше! Ничего не помогало. Я чувствовал себя почти так, как тогда на крыше. С той только разницей, что знал, что всё равно пойду туда и встану там. В этой разнице и было всё дело. Мысль была важной, и стоило бы её ещё додумать. Но только как-нибудь потом. — Можно я следующим? — спросил, дотронувшись до плеча Киселёва. Он был уже пятнадцатым. — Давай, — посмотрел на меня, облизнув губы, и отодвинулся в сторону. — А. Краснов. Созрел? — вполне добродушно усмехнулся Михаил Фёдорович.