— Ага, — ответил я. — Созрел. И вполне нормально ведь сказал, обычным вполне голосом. Удивительно. В свою очередь насадил мишени, отправил их на точку. Стрелять вышел старый знакомый Конь. Интересно, думал я, устраиваясь перед мишенями, как его наказали за этот прокол летом? И знает ли он, кто его слил? Вполне ведь могли сообщить, чтобы вспомнил, когда именно мог проколоться. Всё было именно так, как я себе и представлял — голый, беззащитный, но только ещё добавилась уверенность, что сейчас обязательно случится непредвиденное и непоправимое. Несчастный случай. И Конь влепит мне пулю прямо в грудь. Вот сюда прямо. Я покосился и посмотрел куда. Захотелось хоть руки на груди сложить. Так же можно стоять? Это же как бы наоборот — жест презрения? Я старательно распрямил ладони и прижал их к бёдрам. И подбородок поднять. — Готов? — спросил голос. Сил хватило только на то, чтобы кивнуть. — Погнали! Глава 24. Девчонки Я описываю какие-то свои яркие переживания, во-первых, потому что они на поверхности моих воспоминаний, а во-вторых — пытаюсь хоть на них осознать, что действительно со мной происходило, заметить те внутренние перемены, которые конечно же были, но оставались для меня тогдашнего незаметными. Будто минутная стрелка на часах или перемещение солнца — движения никакого не видишь, но когда бросаешь очередной взгляд на часы или на небо, то понимаешь, что ты его не видишь, а оно есть. Неумолимое и никак не учитывающее твоих интересов. Ничего не менялось вдруг, скачком. То есть, случались какие-то откровения, озарения, резкости в перемене отношения к людям, но они все утаптывались в ежедневной колее и делались незаметными, неяркими. Но вот теперь, поглядывая на эти часы, я могу отметить все происходившие перемены. Вообще, второй курс был чудным периодом. В конце первого курса мне казалось, будто я сбросил старую кожу и вот теперь весь такой обновлённый, совсем, по сути, другой. Новый человек. А на втором курсе с какого-то момента сделалось понятно, что никакую старую кожу я не сбрасывал. И старый хвост за мной по-прежнему волочился. И что жить нужно учиться в этой старой коже и с этим старым хвостом. Никакого волшебства, а только каждодневные заботы о том, чтобы… Извините, что-то я запутался. Была мысль, прямо фундаментальной казалась, но, видимо, силёнок у меня на её выражение не хватает. Или не настолько она фундаментальная? Не раз уже я повторял слова ЕП о том, что только поступки имеют значения, а все эти мысли, переживания — по большому счёту пустяк. Это чистая правда, не раз убеждался. Но в то же время мне очень интересно отслеживать те внутренние перемены, которые во мне происходили. Как раз таки мысли и переживания. Будто что-то понять пытаюсь? Или это просто долбанная ностальгия? Не хотелось бы. Но вспоминать тянет. В общем, опишу ещё одно своё яркое воспоминание. Не самое приятное, скажу сразу, и в нём точно нет никакой ностальгии. Но оно для меня важное. Вернее, не так — без него картина будет неполной, а значит, неправильной. Извините ещё раз за такой длинный подъезд. А не хотите — не извиняйте. Это называется свобода. … Хорошо помню строгие колонны туч, угрюмо двигавшиеся точно на север, будто по призыву в армию Мордора. Будто затевалось там что-то недоброе. Не сиделось спокойно очередному тёмному властелину, или очередному его воплощению. Строил планы, собирал, созидал. Вот у кого явно стоило поучиться хозяйственности. Была середина марта, снег превратился в какую-то детсадовскую манную кашу, но почему-то не таял. Было общее ощущение, что природа замерла в ожидании — то ли тёмный властелин поддаст сейчас всем зимы по самые помидоры, то ли Галадриэль из-за поворота вывернет и начнёт прекращать тут безобразие. Чужие разборки, в общем. Это мы соответствующую книгу недавно прочитали. Из неё у меня в тот период щедро аналогии черпались. Мы стояли возле медчасти в ожидании Валерия Геннадьевича, нашего доктора. С января он немного высвободил нас из-под ига Неумировича, вёл собственные занятия, которые чередовались с занятиями Вениамина Сергеевича. Тема была — анатомия человека. Он приходил к нам в классную комнату с архаичной связкой плакатов, которые развешивал на доске и ловко тыкал в них указкой. На плакатах был нарисован, видимо, один и тот же не особо удачливый мужик на разных стадиях разобранности. Видели мы его и с содранной кожей, и без мышц, с одними только костями и нервами, или с костями и кровеносной системой, или только с костями, или вообще вдоль или поперёк распиленного. Мужика было жалко, на одном из плакатов он был ещё целёхонький, голенький, вполне даже симпатичный на лицо и, очевидно, совершенно не догадывающийся о том безобразии, которое скрывается под его тонкой кожей и наивным выражением глаз. Впрочем, Валерий Геннадьевич учил, что в этом безобразии на самом деле нет ничего безобразного, а совсем даже наоборот — сконструировано всё грамотно, эргономично и гениально. И умело это доказывал. Но мой водитель всё равно считал это всё безобразием и в тему вникал брезгливо и неохотно. А Валерий Геннадьевич бодро поблёскивал лысиной, азартно почёсывал густую бородку с проседями и брезгливости никакой не выказывал. Мы так и не узнали, каким было его Школьное прозвище и в процессе занятий сами ему его придумали. Мозжечок. Предложил Мишин. Прозвище понравилось нам своей звучностью и тематикой, хотя и не очень подходило к Валерию Геннадьевичу. Оставили за неимением лучшего. Мы к марту уже овладели общими сведениями о системах различного назначения и теперь разбирались с нюансами — заучивали названия некоторых костей, базовых мышц, запоминали места их крепления и ориентиры, возле которых проходили магистральные артерии, вены и нервы. Валерий Геннадьевич щеголял порой латинизмами, но от нас этого не требовал. А так, вообще, он был требовательным, очки минусовал люто. Пришлось мне попотеть у доски с указкой, вяло и неуверенно нащупывая нужные точки на плакатах. Мне этот мужик с них даже приснился пару раз. В одном из снов он вообще сам у себя всё отдирал и показывал мне, как у него что устроено. Заинтересовать, типа, пытался. А мне его застрелить хотелось, реально. Добить. Но я и во сне понимал, что хрен с ним чего сделаю. Мерзкий был сон, короче. И жалко придурка этого, а с другой стороны — чего он лезет-то ко мне? Ждали мы Валерия Геннадьевна, поскольку у нас намечался совместный выезд в город. «Фиалки» и «Астры» должны были с ним ехать. Зачем — он не говорил. Вряд ли, конечно, собирался нас там пирожными угощать и в кино водить, но всё равно настроение у меня было приподнятым. Я же с начала учебного года никуда из Школы ещё не выезжал. Кого-то из наших возили к зубному, у Грачёва бабушка в январе умерла, он ездил на похороны, а у меня вот никакой оказии не случилось. Хотя с бабушкой это, конечно, не совсем оказия, Серёга очень сильно расстроился. Но я переживаний его понять не мог, хоть и старался поддерживать и делал вид, что понимаю. Не понимал, честно признаюсь. В общем, настроение было приподнятым, мы весело подшучивали и пинались снежной кашей. Соскучился я по людям. По посторонним людям, а если конкретно, то по людям женского пола. Симпатичным таким людям женского пола. Хотя бы просто посмотреть на них хотелось. И по домам, по улицам, дорогам, машинам, светофорам. По всей этой житейской суете городской. Валерий Геннадьевич наконец вышел из своего медпункта и мы, всё ещё толкаясь, пошли за ним к микроавтобусу. Он сменил камуфляжную зимнюю куртку как у нас, в которой обычно расхаживал, на красивый ярко-красный пуховик, а в руке нёс объёмную сумку. Мы расселись, и я снова не успел занять место на переднем сидении. Игорь меня опять опередил, а вперёд к водителю обычно пускали только одного. Ну и ладно. Я с жадностью приник к стеклу, а Валерий Геннадьевич, красавчик, ещё и музыку включил. Когда так редко доводится слушать музыку, то внимательно слушаешь любую, трудно оторваться. А уж если это хорошая музыка с красивой мелодией, то там вообще забирает. Особенно если в первый раз слышишь. Глупо описывать музыку, не буду такой чушью заниматься, но я очень хорошо запомнил эту петляющую по лесу дорогу и этот чистый женский голос, в котором неожиданно заблудился. Город по первому впечатлению немного разочаровал. То есть, он был всё таким же, каким я его уже видел, но, очевидно, я подсознательно ожидал большего. Тем не менее с умилением смотрел на дома и машины, и, конечно, вглядывался в прохожих. Правда, особенно смотреть было не на что, все эти зимние одёжки слишком многое скрывали, тем более что из отбывающих в Мордор туч всё-таки дунул свежий снежный заряд. Прохожие ёжились, морщились и натягивали капюшоны, у кого были. Единственное, что я отметил — в этом сезоне у девчонок, очевидно, была мода на высокие черные башмаки с толстой подошвой, имитирующие армейские берцы. Я так и не понял, нравится мне такая мода или нет. С одной стороны, выглядело это довольно трогательно — такие башмаки неплохо подчёркивали тонкость ножек, будто добавляя им беззащитности и, соответственно, повышенного желания их защитить, чтобы потом, видимо, единолично обижать, такая механика влечения работала, а с другой стороны — девчонки так смешно в них ковыляли по снежной каше, быстро перебирая ногами и спеша поскорее удрать от неожиданной метели, что выглядело всё не особенно романтично. Мы подъехали к комплексу старинных невысоких зданий, выглядевших довольно ухоженными. Запарковались и пошли к ним. Это был, как мы узнали впоследствии, местный медицинский институт, представлявший из себя небольшой городок. На территории нам навстречу сразу попалась стайка смуглых и совершенно нерусских на вид парней и девушек. Игорь, только увидев их, сразу определил как индусов. Я приосанился, хотелось произвести впечатление на иноземцев. Валерий Геннадьевич своей шикарной красной курткой несколько компрометировал наш камуфляж, но, как уже говорил, камуфляж у нас был тоже красивый, иностранный, так что всё равно должен был производить впечатление. Впрочем, приглядевшись, я расслабился. Девчонки были собой невидные, маленького роста, многие в очках и плюс ко всему чересчур старательно на нас не смотрели. Парни тоже все были мелкие и тоже большинство очкариков. Меня поразило, что все они были одеты в лёгкие куртки, совершенно не зимнего вида, причём полурасстегнутые, и почти все были без шапок. А с учётом продолжавшейся метели смотрелось это крайне нелепо. Но впрочем, в этом чувствовался даже какой-то героизм. Эти явно южные и неприспособленные к холодам люди нагло бросали вызов нашей зиме и судя по тому что ходили тут живые, вполне справлялись и, получается, побеждали. Мне удалось-таки зацепить взгляд одной девчонки, но она тут же глаза отдёрнула. Это меня несколько обидело, хотя она мне, в принципе, не особенно понравилась, но всё-таки было неприятно. Шовинистка, может? — подумалось. Я примерно знал значение этого слова. Но в таком ракурсе я и сам выходил шовинистом, мне больше нравились девчонки классического европейского типа. Но не потому, что я другие типы не уважал, просто оно само так внутри срабатывало. Я же не виноват? И что, всё равно получается, шовинист? ЕП, может, спросить об этом? Не в смысле о том, шовинист ли я, а… Меня отвлекла компания девчонок, вышедших из одного здания и тоже направлявшихся нам навстречу в сторону выхода. Вот это были явно соотечественницы — одеты тепло, а за нарядность отвечали мелочи: цветные шарфики, перчатки, шапочки. Я с одобрением посмотрел на их громоздкие ботинки, индуски в эту тему ещё не въехали, походу. Бедные. Обидка сразу отпустила. Девчонки поглядывали на нас с интересом, и я улыбнулся одной из них, черноволосой с кудряшками. Хорошо так улыбнулся, сдержанно и мужественно. Она хлопнула глазами, тут же повернулась к соседке и заговорила ей в ухо. Та заулыбалась, глядя на меня. Тут тоже можно было обидку словить, но я не поймал. Конечно, они студентки уже, а я по годам можно считать, что школьник, через месяц шестнадцать, но что они понимают в жизни? Да и вообще — от этого соприкосновения с девичьими глазами я почувствовал приятное волнение и уже только за него им следовало быть благодарным. Я остановился и коротко качнул вниз и вверх подбородок, слегка приспустив веки и оставив на губах лёгкую улыбку победителя. Именно так описывал данную фразу Неумирович, при разучивании одной роли. Они обе захихикали, отвернулись, поравнялись со мной, прошли мимо, а потом, конечно же, обернулись. Я дождался этого и послал обеим воздушный поцелуй, чувствуя, что Вениамин Сергеевич был бы мной доволен. … Валерий Геннадьевич привёл нас к трёхэтажному зданию с табличкой «Кафедра анатомии». Уже прямо на входе в нём ощущался особый настораживающий запашок. Мы прошли в гардероб и сами развесили свои куртки на вешалках. Валерий Геннадьевич предварительно вытащил из карманов куртки телефон с бумажником и распихал их по карманам брюк. Ну а нам тревожиться пока было не о чем. Затем расстегнул молнию на сумке и выдал каждому белый халат, маленькую белую шапочку, медицинские бахилы, маску и тонкие резиновые перчатки. Перчатки сказал пока не надевать. Пока мы облачались во всё это, проходящий мимо по коридору молодой мужик остановился, подошёл к Валерию Геннадьевичу и, радостно улыбаясь, полез здороваться. Они о чём-то негромко там беседовали, но, вообще, вся эта радость встречи и дружеское общение плохо сочетались с этим запашком. В моём сознании так точно. И маска на лице пока не особенно помогала, хотя запах пока был вроде несильный. Сильным он стал в подвале, куда затем повёл нас Валерий Геннадьевич. С этого подвала и началось моё потрясение. Мы побывали только в первом ближайшем к лестнице отсеке, но и этого мне показалось достаточно. Более чем. Я уже говорил, что мне доводилось видеть мёртвых и каждый раз меня от этого встряхивало, но тут было что-то совсем нечеловеческое. Во-первых, этот какой-то несовместимый с жизнью запах. Как я потом узнал — формалин и плюс сами понимаете что. А во-вторых… Даже не знаю, как ёмко сформулировать. Просто опишу для начала. Там был кафельный пол, стеллажи с металлической столешницей вдоль стен, довольно тусклое освещение и две обычные ванны на полу, в которых что-то плавало. У одного из стеллажей стоял парень в условно белом халате, поверх которого был надет клеёнчатый фартук и, старательно склонившись, расправлял что-то двумя руками на лежащем перед ним подносе. У меня хватило ума не приглядываться что. — Здорово, Кирилл! — громко сказал Валерий Геннадьевич и я испуганно вздрогнул. Парень обернулся, всмотрелся прищурившись. Он даже без маски был. Как, впрочем, и Мозжечок. — Здрасьте, — радостно улыбнулся и пошёл к нам, пытаясь на ходу снять измазанную чем-то зеленоватым перчатку. — Не-не! — воскликнул Валерий Геннадьевич и шутливо вскинул руки. — Не отвлекайся. Мы так, одним глазком. Железные они, что ли? — подумал я. Больше всего на свете мне хотелось сейчас сбежать отсюда на улицу, где ходят девчонки и снег. Ведь всё это вот — совсем рядом. А тут так всё неправильно. — Печёночка есть у тебя? — спросил Валерий Геннадьевич. — Хочу ребятам показать. — Печёнка? — парень, вернувшийся к своему подносу, задумчиво нахмурил лоб. — Не. Готовую первокурсники разобрали… Там вроде есть ещё, — он ткнул резиновым пальцем в одну из ванн. — Или там, — добавил неуверенно, ткнув в другую. — А ничего, мы поищем! — с энтузиазмом откликнулся Валерий Геннадьевич. — Данченко, Краснов, поищите-ка. Надевайте перчаточки. Мы с Игорем ближе всех к нему стояли. Не повезло. Чего там в этих ванных только не плавало, не хочется вдаваться в подробности. Хорошо хоть, там были специальные щипцы и можно было не прямо так руками всё это ворошить. В моей, кстати, ванной печень в итоге и нашлась. Затем наверху в просторном помещении с большими окнами и с несколькими мраморными столами, на которых лежали коричневые наформалиненные тела каких-то бомжей и бомжих, на одном из них Валерий Геннадьевич показывал нам магистрали нервов, опрашивал, заставлял расправлять руками ткани и объяснять схему. За другими столами в других кадаврах деловито копошились студенты. В основном девчонки и судя по глазам красивые. Всё это было чудовищно. Этот несовместимый с жизнью запах. И эти красивые девчонки. И это жуткое безобразие, которое они принимали как норму. Бедные, думал я. Бедные доверчивые дурочки. Это же всё неправильно и неправда! Не такие вовсе люди! Они не вот эти куски мяса! Это же отравит вас, нельзя вам влезать во всё это! Мысли мои были нескладными. Я и сам толком не понимал, в чём главная неправильность, но чувствовал её очень сильно. С этой узаконенной неправильностью я сам лично ещё мог смириться, перетерпеть её ради пользы. Пускай. Но девчонки эти меня тогда срубили. Глава 25. Эмоции — Поговорим сегодня про эмоции, — сказал ЕП. — Хорошо? Будто кто-то ему мог возразить. Я лично был не против поговорить про эмоции. У меня самого эмоции в данный момент наблюдались отличные — Виктор Робертович за завтраком объявил, что в воскресенье поедем в город. Гулять там будете, сказал. Самостоятельно! Как и обещал. И со своими честно заработанными деньгами! То есть, наконец сбывалось то, о чём мечтали с начала учебного года. И планчики все можно будет осуществить. Тёмные наши планчики. Но пока про них думать и не хотелось — погода не позволяла, слишком светлой была. Я хорошо помнил тягомотный апрель прошлого года, когда тепло стало только в мае. А тут уже с середины теплынь включили, солнышко светило вовсю. И днюха скоро, и в город поедем гулять, красота, как ни крути. Правда, находились зануды, ничего не помнящие, которые утверждали, что в том году и в мае холодина была. Пытались, значит, мой эмоциональный фон поломать. Вот сейчас понимаю, кстати, что всегда в моей жизни находились такие персонажи, которые ни хрена погоду прошлогоднюю не помнят, но всегда прямо с пеной у рта что-то там доказывают. И всегда — как плохо что-то там было. Зимы у них не было. Весны у них не было. Лета у них не было. Даже про осень находят что сказать! Что бабьего лета, типа, не было. Ну то есть обобщают всегда в худшую сторону. Задолбали, короче! Извините, я прямо завёлся что-то. Вот они эмоции. Кстати тема, самому надо хорошенько вспомнить. Всё, больше не отвлекаю. — Эмоциональный фон, — продолжил ЕП. — Чрезвычайно важен для водителя, поскольку, по сути, является главным мотиватором для движения, для жизни… Эмоциональный фон водителя легко можно представить себе в виде температурной шкалы Цельсия с нолём посередине… Это очень капризное состояние и порой логически необъяснимое. Человек на пыточном станке может выходить в плюс и человек на яхте в шоколаде может торчать в минусе. Он обвёл нас внимательным взглядом, будто проверяя, насколько внятно мы можем себе представить обоих. — Считается, что в шкале эмоционального фона жёстко действует третий закон Ньютона — сила действия равна силе противодействия. Помните, мы говорили об этом?.. Это ярко проявляется на примере приёма наркотиков. Да, Мишин? — Давно хотел спросить, скажите, а водка — это наркотик? — противным голосом спросил недомерок и, конечно, сорвал небольшой банк в виде смешков. — Какую серьёзную тему ты, Костя, поднимаешь… Практически неподъёмную. Ну давайте попробуем разобраться, — ЕП сосредоточенно нахмурился. — Воздействие с помощью химических соединений на биохимические процессы в организме имеет давнюю практическую историю. Имеется в виду именно воздействие на центральную нервную систему… То есть, целью этого воздействия является, прежде всего, изменение параметров работы бортового компьютера… В результате корректировки биохимических процессов происходят сбои в показаниях датчиков. Это приводит к изменению эмоционального фона водителя. Так?.. Для водителя эмоциональный фон имеет важнейшее значение, поэтому история попыток искусственного влияния на него имеет очень глубокие корни. Многие приёмы отточены поколениями практикующих. ЕП на этих словах посмотрел на меня, и я переполошился — что он имеет в виду этим взглядом? Типа, что я практикующий? Или дитя этих самых поколений?