– Скоро, – ответил он. – Совсем скоро. А теперь ступай, милая. Я совсем без сил, а мне еще понадобится мое проклятое сердце. И пусть этот твой Митчелл будет к тебе добр. – Ты больше не злишься на него? Он не виноват в том, что я оказалась в больнице. Это были мои таблетки, и я пила их, чтобы предотвратить паническую атаку. Это не передозировка, а Митчелл – не дилер. Я говорила об этом неоднократно, но хочу повторить еще раз. Это он вызвал скорую, и это ему я обязана жизнью. И в отличие от Дерека – да, он добр ко мне. Отец молча выслушал меня. На имени Дерека у него вдруг дернулась половина лица, словно я напомнила ему о главной причине наших разногласий. – До тех пор, пока он добр к тебе, пусть будет хоть дилером, хоть шулером, хоть блогером, – вымолвил мой отец и откинулся на подушку, прикрывая глаза. – Ступай, милая. Мы скоро увидимся снова. – Обещаешь? – Обещаю. Смерть не возьмет меня, пока я не довел дело до конца. * * * Я вышла из палаты. Митчелл ждал меня, меряя шагами коридор, и, как мне показалось, выдохнул с облегчением, когда увидел, что я спокойна. Не плачу, не испугана и даже в состоянии улыбнуться ему. Моя мать сидела на стуле у противоположной стены и смотрела на меня глазами, полными слез. Я обняла Митчелла, шепнула ему, что все в порядке. Потом села рядом с матерью и сказала, что отец вовсе не так плох, как кажется, что все будет хорошо. – Не сомневаюсь в этом, – кивнула она, касаясь пряди моих волос. – Тогда почему плачешь? – спросила я. Мама не ответила. Заправила мою прядь за ухо и поцеловала в лоб. – Нас всех ждут нелегкие времена, – наконец сказала она, потуже запахивая кардиган на груди. – Но я хочу, чтобы ты помнила, что мы с папой всегда будем твоей опорой. Что бы ни стряслось, сколько бы недоразумений ни случилось в прошлом, какой бы тяжелой ни казалась ситуация, мы всегда будем твоей крепостью, а ты – нашей маленькой девочкой. – О чем ты? Какие нелегкие времена? – спросила я, в который раз за вечер чуя неладное. – У отца что-то диагностировали? – Все будет хорошо, – сказала мама без всяких эмоций. И я вдруг подумала, что наверно с таким же спокойствием говорит робот на терпящих бедствие судах. Люди бегают, орут, падают за борт, гибнут, а электроника ласково и задушевно повторяет: «У нас вышли из строя все двигатели, дно пробито, и мы затонем через пять минут. Я была рада служить вам все это время». Когда мы с Митчеллом вышли на крыльцо, мне стало так не по себе, что холодок пополз по спине. – Они что-то скрывают, – сказала я. – Что-то стряслось, пока меня не было дома. Я не могу отделаться от мысли, что проблема вовсе не в сердечной недостаточности отца, это скорее следствие. – Давай будем решать проблемы по мере поступления, – предложил Митчелл, взяв меня за руку и укладывая мою ладонь на сгиб своего локтя. – Мы все равно не можем исправить то, чего не знаем. – Наверно, у отца проблемы с фирмой. Или мама решила бросить его и тоже найти себе молодого курьера. Митчелл рассмеялся и приобнял меня за плечи. – Молодой курьер – это серьезно. – Очень, – улыбнулась я. – Скоро все узнаем. Ты голодна? Давай все-таки поужинаем где-то, раз уж мы при параде. – Пожалуй, голодна. А ты? – С удовольствием съел бы сейчас что-то горячее и сочное, но раз уж нельзя тебя, то давай поищем стейк-хаус. * * * После того, как Митчелл увез меня из дома родителей, я чувствовала себя лучше некуда. Ничто не тревожило меня и ничто не напоминало о моих прошлых отношениях. Митчеллу словно удалось откачать меня после смертельной дозы цианида; разгрести тонну пепла и стекла, которыми были засыпаны мои чувства, – и они, как цветы, потянулись вверх. Нам всем нужен такой человек в жизни. Тот, кто откопает нас из-под завала, залечит раны, завернет в одеяло своей любви и покажет другую сторону жизни: светлую. Весь порох, пепел, боль и разрушение останутся позади. Умчатся грозовые облака, и вселенная пошлет тебе океан теплоты, молочный свет, сахарную нежность, сливочный вкус поцелуев. Нам всем нужен человек-опора, человек-тепло, человек-надежда. И если бог посылает нам такого, то первое, что нужно сделать, – держаться за него. А второе: отблагодарить. Каждый раз, когда я видела пристальный взгляд Митчелла, скользящий по моему лицу и телу, внутри разливалось тепло, предвкушение и огромное желание сделать его счастливым. И еще уверенность, что наша первая ночь будет с первой до последней минуты волшебной. После госпиталя мы поужинали в городе. К полуночи вернулись домой и долго сидели у огня. В камине потрескивали поленья, оранжевые блики рассыпались по полу, во мне плескался такой необъятный океан счастья, что, казалось, хватит, чтобы весь мир сделать счастливым. Разом бы прекратились все войны, забылись все распри, все люди взялись бы за руки и дружно запели. Вот как много счастья было у меня внутри: океан и еще ведерко. – Мне ужасно хочется тебя поцеловать, – сказала я. – Можно? – Нужно, – ответил Митчелл, притягивая меня к себе. Я коснулась губами его губ, провела кончиком языка по нижней. Голова немного кружилась после бокала вина. Кровь пела в венах, и мое сердце вместе с ней. Я сунула обе руки Митчеллу под рубашку, скользнула по груди, тронула пирсинг в его соске. – Осторожно, – хрипло шепнул Митчелл. – А не то пятница случится у нас прямо сейчас. – Может, и пусть? – прошептала я. – Потерпи, Несса, – улыбнулся он. – Оно того стоит. Нас уже ждет номер в «Шелбурне» и роскошная постель, потом нам принесут ужин, бутылку Дом Периньона, и мы встретим восход в шелковых халатах, объедаясь тигровыми креветками… Надеюсь, не слишком пошло? – Ужасно пошло, – сказала я. – Но мне нравится. – Правда? – Да. Вот только я против таких космических трат. Это совсем не обязательно. Я настаиваю на отеле попроще и шампанское подешевле тоже подойдет. – Каких еще космических трат? – спросил он. – Я просто продам одну из своих рубашек. Сегодня вечером, когда мы ужинали в дорогом стейк-хаусе, Митчелл смотрелся как рыба в своей стихии. Он умел выглядеть как принц, и пусть корона была невидимой, но манеры у него были королевские. И он оставил там ужасно щедрые чаевые. Не потому, что хотел пустить пыль в глаза. Просто, думаю, когда-то привык так делать. – Ты не скучаешь по богатству? – спросила я у Митчелла, вытянув ноги и шевеля пальцами перед камином. – Бывает, – ответил он. – Особенно когда случаются паршивые дни или смертельная усталость. Но потом я вспоминаю, что у всего есть изнанка. Что за красивую жизнь придется слишком дорого заплатить, а раз так, то не пошла бы она к черту… И потом, смотря что считать богатством. Можно просыпаться в самом дорогом пентхаусе города, начинать утро с бутылки «Кристалла» и жить с постоянным чувством в подкорке, что ты можешь потерять все в любой момент. Тебя или арестуют, или прихлопнут – и это только вопрос времени. Либо же ты можешь просыпаться в месте попроще, «Кристалл» будешь пить, скажем, раз в полгода, и чтобы заработать на жизнь, тебе придется хорошенько попотеть. Но спать ты будешь спокойно, и совесть твоя будет чиста. У меня была возможность сравнить первый вариант со вторым, и я однозначно выбираю второй… Ну а ты? Скучаешь по богатству? – спросил он. – Смотря что считать богатством, – повторила я его фразу. – Иногда мне хочется крабов. Большую тарелку. В сливочном соусе. И еще спустить зарплату на драгоценности. Или купить какой-то немыслимо дорогой плащ от Берберри. Но обладание чем-либо – это самообман. Крабы не поднимут твою самооценку. Бриллианты не докажут, что ты заслуживаешь любви. А плащ не утрет слезы. В итоге выходит, что самое важное – это отношения с теми, кто нас любит и кого любим мы. Это и есть богатство. – Глубокомысленно, – сказал Митчелл. – Но, черт, теперь мне тоже захотелось крабов в сливочном соусе. – А мне «Кристалла», – сказала я. – Думаю, пока у нас есть мой шкаф с одеждой, мы не пропадем. Я рассмеялась, пихнула его локтем в бок. – Почему ты до сих пор все не распродал? Любовь к хорошим шмоткам? – подначила его я. – Вообще-то уже распродал большую часть, – ответил Митчелл. – Это скромные остатки, которые не занимают много места. Ну и приятно знать, что если мне вдруг приспичит выпить «Кристалла», то я знаю, что делать. – Расскажи еще что-нибудь. У тебя были дорогие машины? – О да, и не только машины. Дома, антиквариат, предметы искусства, яхта… – Правда? У моих родителей тоже есть яхта. Может мы даже однажды проплывали мимо друг друга жарким деньком где-нибудь в районе Дан-Лири? – Надеюсь, что нет, потому я бы тебе вряд ли понравился. – Это почему? Дай угадаю, ты вечно был пьян в хлам, нос в коксе, и десять девчонок висели на тебе как пиявки? Митчелл рассмеялся, сверкая в полумраке улыбкой. – Почти фотографическая точность. Кроме кокаина. Я никогда не употреблял тяжелые наркотики. – Что останавливало? – Видел, чем это обычно заканчивается. А ты? Пробовала? – Как-то раз, еще в университете, покурила марихуану. Организм не простил: рвало и было так плохо, что казалось, все, конец. – Значит косяк был слишком крепким. Если на сленге, то ты «поймала бледного». – Я предпочитаю выражение «felix culpa», – усмехнулась я. – Потому что именно в ту ночь поняла: к черту наркотики. Как отрезало. – И прекрасно. Я представляю тебя под наркотиками где-нибудь на студенческой пьянке, и, честно, меня бросает в холодный пот, – сказал Митчелл. – Женщины под наркотиками – слишком легкая добыча. В тот момент я подумала, женщины – всегда легкая добыча. Даже если они трезвы, осторожны и бдительны. Немного манипуляций, газлайтинга, шантажа, ласковых угроз – и сама не поймешь, как это произошло. А потом еще и винить во всем будешь только себя.