– Ну что? – нетерпеливо спросила Алатиэль, явно знавшая, чего от диковинного визитера ждать. – Все пока что идет гладко, – ответил Грайт, обращаясь к нам обоим. – Он сказал, что ватаков там, как обычно, только двое. Они наблюдали еще с ночи. Никаких признаков того, что нас заметили и приняли меры предосторожности. Это прекрасно и дает нешуточную надежду на успех… – Что это за диво? – спросил я. – В нашем мире это никакое не диво, – усмехнулся Грайт. – Самый прозаический кальтинг. Это не имя, а название. Есть ли у них имена, мы до сих пор не знаем, и представления не имею, приходил ли тот же самый, что в прошлый раз, или другой – они похожи друг на друга, как зернышки в колосе… Это такие разумные создания, с незапамятных времен обитающие в чащобах. У них есть свой язык и какие-то ремесла, книги – впрочем, мы и об этом почти ничего не знаем. Некоторые книжники считали, что кальтинги когда-то пришли из другого мира, но никто не знает, как обстояло на самом деле. Кровь у них, во всяком случае, синяя, как у людей… у нас. Люди с ними почти не общались, да и они не выказывали такого желания. О кальтингах с давних пор написаны груды книг, можно рассказывать долго, но вряд ли это тебе сейчас нужно? – Совершенно не нужно, – кивнул я. – Кратенько о том, что тебе необходимо знать… Люди и кальтинги всегда сохраняли меж собой… то, что можно назвать вежливым отчуждением. Исключения из правил тебе сейчас опять-таки неинтересны. Однако после Вторжения они стали нашими надежными и верными союзниками. Потому что у нас общая беда – ватаки их тоже жрут, причем для них кальтинг, давно установлено, даже гораздо больший деликатес, чем человек. Вот на них ватаки охотятся часто и много, а еще исправно платят любым охотникам за добычу серебром по весу. – Он зло покривился. – Поскольку человек все же большая сволочь, немало стремящихся серебро заработать. Охотники на обычную дичь их не любят как выродков, позорящих древнее благородное ремесло, при любой возможности стараются прикончить, но не всегда это удается – если охотник за кальтингами не пойман с добычей, нет никакой возможности его отличить от обычного… В общем, кальтинги давно отступили из равнинных чащоб, где раньше обитали, в горные леса, но их достают и там. Те, что остались, помогают нам наблюдать за замками ватаков. Могут на расстоянии определять, сколько ватаков в жилище, умеют еще кое-что полезное. У нас такие люди тоже есть, но их мало, а вот у кальтингов этим умением владеет всякий. Что еще? Когда придет время, кальтинги окажутся нелишними и в драке. Видел штуку у него в руках… ну, в том, что у него сходит за руки? Это серьезное оружие. Из него вылетают ядовитые стрелки, причем не все сразу, а по одной. И летят почти так же далеко, как стрелы наших луков. Вот, пожалуй, и все. Итак, в замке только двое ватаков… – А почему они не поставили тут свой зеркальный дом, а сохранили прежний? – спросил я. – Никто не знает, – сухо ответил Грайт. – Возможно, для этого у них были веские причины… но сейчас это совершенно несущественно. Главное, их там только двое. Пошли. – Он пружинисто взмыл с бревна. – Ты готов? – Всегда готов, – ответил я без улыбки. Он, конечно же, не понял и не оценил шутки юмора. Продолжал деловым тоном командира, дающего инструктаж перед боевой задачей: – Не стану скрывать: ты идешь в совершеннейшую неизвестность. Мы совершенно точно знаем, что человек с красной кровью преодолеет Изгородь беспрепятственно… и все. Неизвестно, есть ли у ватаков какое-то оружие в домах или они всецело полагаются на Изгороди. Неизвестно, владеют ли они какими-то умениями, позволяющими заранее узнать о твоем приближении, заморочить сознание, просто обездвижить… как я тебя, извини уж запоздало, обездвижил в доме Саны. Одним словом, ты идешь в полную неизвестность. Это тебя не пугает? Хотя бы немножко? – Не пугает, – кратко ответил я. – Отлично. Меч и кинжал оставь здесь, все равно ты не умеешь с ними обращаться. Возьми секиру, с ней у тебя выйдет гораздо ловчее – ты сам мимоходом упоминал, что в жизни переколол немало дров. – Он жестко ухмыльнулся. – В известном смысле удар секирой по ватаку ничем не отличается от удара топором по чурбану… После стычки с разбойниками я убедился, что ты можешь убивать быстро и без колебаний. А если учесть, что ватаки хуже любого разбойника… Ладно, что-то я разболтался, это, наверное, от неизбежного в таком деле волнения… Пошли. Я не буду тебя торопить, спешить нам некуда, да и спешка вредит любому серьезному делу… Как следует, не торопясь изучи окрестности, подступы… Он и в самом деле долго стоял с непроницаемым лицом рядом со мной на том же наблюдательном пункте – в отличие от Алатиэль, она порой часто переступала нетерпеливо с ноги на ногу, но дисциплинированно молчала, старательно гасила эмоции. В конце концов я наметил себе подходящий маршрут, нисколько не озаботясь путями отхода – если все сорвется, никакого отхода не будет, нужно это трезво допускать. Это мне далось без малейшего сопротивления – в отличие от армейцев, вышедшая на задание группа пограничников в редчайших случаях просчитывает пути отхода… – Ну я пошел, – сказал я, а больше сказать было и нечего. – Удачи, – только и сказал Грайт, а что он еще мог сказать? Зато на лице Алатиэль причудливо мешались самые разнообразные чувства – тут и страх, и надежда, и беспокойство (однако, за меня), и даже восхищение (моей скромной персоной, ага). И я поскорее отвернулся: восхищение мною красавицы, с которой у меня никогда ничего не будет, меня, по большому счету, волновать не должно, и восхищения я пока что не заслужил ни капли… Страха, разумеется, не было, вообще ничего не было, кроме не раз уже испытанной настороженности вышедшего на охоту зверя. И напряжение, проникшее в каждую жилочку… Ну что, покажем этим сраным людоедам, на что способны зеленые фуражки товарища Берии? О которых здесь слыхом не слыхивали – а зря, господа мои, зря… Говорите, детей хаваете за праздничным столом? Ну посмотрим, удастся ли дальше… Я старательно – и привычно – загонял себя в то состояние, что без затей именуется боевой злостью. Без этого в серьезной драке просто нельзя – а дело предстоит серьезнее некуда, это вам не на танцах драться с общевойсковыми курсантами и даже не бандитов с диверсантами на границе перехватывать… Сколько удалось, я перебегал от дерева к дереву. Потом началась горизонталь, долина с редколесьем, – и я двигался быстрыми, заранее просчитанными перебежками, опять-таки от дерева к дереву. А там и деревья кончились, метров за двести от Изгороди, и за ней уже не было ни единого дерева (быть может, специально извели?) – только невысокий кустарник, достаточно редкий, чтобы ползущий почти не шевелил верхушки. Начинался самый опасный отрезок пути. Я лег на брюхо и, не жалея дворянского кафтана, привычно пополз по-пластунски. Ползти с секирой в руке оказалось не труднее, чем случалось с винтовкой или автоматом ППД, да и весила она не так уж много, ненамного больше, чем винтовка или автомат. Пожалуй, гораздо труднее пришлось в летнем лагере на третьем курсе, где старшина Мосейчук, неистощимый на выдумки, однажды погнал нас ползти по-пластунски с ручным пулеметом Дегтярева, ободряя одной из своих бесчисленных присказок: – «В жизни, хлопцы, все надо попробовать», – сказал индус, слезая с обезьяны… В какой-то момент Изгородь, причудливое переплетение бледно-сиреневого света, оказалась прямо передо мной. До сих пор помню высокие травы и цветы, четко рисовавшиеся на ее фоне. Не задерживаясь, опираясь локтями в землю, подтягивая ноги, я пополз вперед. Когда коснулся ее лбом, показалось, что тело прошило что-то вроде очень слабенького электрического заряда. Сказав себе, что это не более чем самовнушение (как оно, вероятно, и было), я рывком оказался на той стороне, в «запретке», – живехонький! Чуть полежал, оценивая обстановку. Стояла безмятежная тишина, перед глазами мельтешила какая-то мошкара, незнакомо, но приятно пахли здешние цветы. Если у них в берлоге есть что-то вроде радиолокатора, мне хана еще на дальних подступах. О радиолокаторах, к тому времени уже состоявших у нас на вооружении, правда, в небольшом количестве, я знал – в мае сорок первого Витюху Маслова откомандировывали на две недели в Ленинградский военный округ, где на учениях он со своим взводом как раз и охранял две станции на автомобильном шасси, здоровенные фургоны с высоченными антеннами. И немного рассказал, вернувшись, нисколечко этим не нарушив военной тайны. Конечно, само существование этих станций и их внешний вид считались военной тайной – но третьестепенной, вроде количества винтовок в стрелковом полку или расписания смены часовых в нашей комендатуре. Я так понимаю, особой секретностью была их начинка, а возможно, и принцип действия. Впрочем, принцип действия пытался обдумать наш связист Руслан Копотев: некие электромагнитные волны отражаются от самолетов и возвращаются, неся информацию о их количестве, скорости и высоте полета… К чему я сейчас вспомнил радиолокацию, в неподходящий, казалось бы, момент? А к тому, что следовало учесть все возможные опасности. Ватаки, уже ясно, опередили в научно-техническом развитии этот мир. У них, умельцев, могут найтись и особые радиолокаторы, которые способны засекать не самолеты в небе, а человека в кустарнике. И тут же подумал: а что это меняет? Если и будет засада, я о ней узнаю только тогда, когда в нее попаду. Так что нет смысла торчать на месте и маяться посторонними мыслями. Трем смертям не бывать, а одной не миновать. В какой-то книге по военной истории я читал, как перед очередным сражением Фридрих Великий рявкнул своим гусарам: – Вы что, канальи, собрались жить вечно?! В яблочко. Ни один кадровый военный не рассчитывает жить вечно. Бог не выдаст – свинья не съест… С этой оптимистической мыслью я пополз дальше. И ничего не произошло. Если таких радиолокаторов у них нет… О ватаках мне известно меньше, чем Грайту с Алатиэль, но будем надеяться, что у них нет привычки бесцельно сидеть у окна и таращиться на равнину с той стороны, откуда я подползаю… Высокое крыльцо совсем близко. Я отметил, что отразился в зеркальном боку летающей лодки, – ну и черт с ним… Все. Я был возле нижней ступеньки из темного камня, казавшейся, как и вся лестница, чисто подметенной. По бокам входной двери два больших высоких окна, а на втором этаже окон целых пять, и из любого я виден как на ладони… если только у окна кто-то стоит… Ползти вверх по лестнице было бы вовсе уж нелепо, и я поднялся на ноги, встал во весь рост. Как и следовало ожидать, окинув себя быстрым взглядом, убедился, что порядочно изгваздался в земле и траве, но не следовало тратить время, чтобы отряхиваться. Я не к теще на блины пришел, да и нет у меня тещи. Если все закончится удачно, будет время почиститься «волшебной палочкой», а если нет – никого не будет волновать мой испачканный дворянский наряд, и в первую очередь меня самого… На цыпочках поднялся по лестнице, самая обычная дверь с самой обычной ручкой, большой и затейливой, – ну конечно, дело рук человеческих, как и сам замок. Держа секиру в правой руке, потянул ручку левой – и дверь открылась без малейшего скрипа. За дверью обнаружилась обширная прихожая, где на стенах в обилии висели былые охотничьи трофеи – мохнатые головы рогатых и клыкастых зверей, распластавшие крылья чучела птиц, судя по когтям и клювам, хищных. Ватаки их не убрали, ничего своего сюда не привнесли, сразу видно – то ли им было все равно (это ведь не жилое строение, а что-то вроде узла связи), то ли прихожая отвечала их чувству прекрасного, если таковое у людоедов имелось. Эстеты, мать их так. Еще друг бравого солдата Швейка старый сапер Водичка разъяснил, кто такие эстеты, все поголовно… В прихожую выходило две двери – одна прямо передо мной, другая в боковой стене, – и я на миг остановился в раздумье, соображая, какую быстренько выбрать. Та, что передо мной, была выше и шире, выглядела более роскошно – без сомнения, ею и пользовались сгинувшие тридцать лет тому благородные господа охотники. А вот боковая очень уж походила на ту, какой пользуются слуги, – в прихожей дома Знахаря из почти такой же вышел его комнатный лакей. Логично предположить: поскольку ватаки чувствуют себя здесь панами, они и обитать должны на господской половине… Так что я шагнул к высокой двери, опять-таки сторожко, на цыпочках, взялся за вычурную ручку, отметив мимоходом, что бронза хорошо начищена… Сбоку почти бесшумно открылась вторая дверь, и тут же раздался громкий удивленный возглас… Я резко развернулся в ту сторону, держа наготове секиру, – и буквально остолбенел в нешуточном удивлении. Не было никакого отвратительного чудовища – а ведь примерно такой образ сложился у меня в голове после признаний Грайта. Передо мной стоял самый обычный человек. Никаких просторных рукавов и опущенного на лицо капюшона мантии. На нем был самый обычный кафтан и штаны без стрелок, чуточку непривычного фасона, но ничем особо не отличавшиеся от тех, что я видел на постоялом дворе и в городе. Желтые кожаные башмаки, широкий матерчатый пояс с затейливой большой пряжкой, смахивающей на золотую. Непокрытая голова. В руках ничего, что могло бы сойти за оружие, а на поясе – ни кинжала в ножнах, ни кобуры, вообще ничего. Но главное – лицо! Добродушная, румяная, толстощекая, ласковая физиономия Деда Мороза с новогодней открытки, разве что без бороды, но с красивой седой шевелюрой, напомнившей мне Знахаря. Казалось, такой человек только и делает, что переводит старушек через дорогу, тетешкает на коленях внуков, а в жизни и мухи не обидел… Все это в мгновение ока пронеслось у меня в голове и прочно отложилось в памяти – человеческая мысль, давно известно, быстрее молнии… На лице у него застыло безмерное удивление, не чета, наверное, тому, что испытал я. Однако я уже опомнился, напомнил себе, что Зло может выступать в разнообразнейших обличьях, в том числе и надежно маскирующих до поры до времени его нутро, – а вот ватак (кто же это еще?) не мог оправиться от изумления, быть может, самого сильного в его жизни… Он неуверенно – именно неуверенно! – сделал три шага вперед и, кругля добрые, внимательные глаза, спросил: – Кто ты такой и как сюда попал? Я прекрасно понял каждое слово – ах да, вигень… Промедление, в полном соответствии со старой пословицей, было смерти подобно, и я, чувствуя, как на смену удивлению приходит ярость, сказал: – Да вот проходил мимо и решил заглянуть в гости… Удивление мало-помалу исчезало с его лица – оно оставалось добрым и душевным, но я звериным – или охотничьим – чутьем ощущал, что он овладел собой. И хладнокровно прикинул, куда бить. И тут… От ватака словно хлынула волнами, то ослабевая, то усиливаясь, несказанная доброта, благожелательность, сочувствие, дружеская теплота. Твердое намерение без колебаний его прикончить вдруг показалось чем-то таким противоестественным, мерзким, извращенным, что я ощутил рвотный позыв, и державшие древко секиры пальцы стали вялыми, непослушными… Нужно было бороться, но я не знал как… Словно неким озарением перед глазами возник образ: зажаренный человеческий младенец на большом блюде, в окружении гарнира из какой-то зелени, и ватак, по-прежнему с добрейшим лицом, нацеливается ножом и вилкой… Наваждение моментально схлынуло, я шагнул вперед, широко размахнувшись, и вогнал секиру меж шеей и плечом, словно обрушил колун на неподатливое полено. Он испустил тоненький крик, напомнивший мне вопль подстреленного зайца, шагнул назад и повалился навзничь, скребанув затылком по двери. Густым фонтанчиком хлынула зеленая кровь. Не теряя времени, я попытался вытащить лезвие – но оно застряло крепко, будто топор в узловатом полене. Без тени каких-либо человеческих чувств я уперся сапогом ему в грудь (почувствовав подошвой конвульсивные содрогания), ухватил обеими руками древко и вырвал наконец лезвие, отчего зеленая кровь забила сильнее. Легонький скрип за спиной! Проворно обернулся. В распахнутой двери стоял второй ватак, в одежде того же фасона, только не светло-синей, а зеленой, с лицом не вполне похожим на первого, но так же исполненным невероятной доброты. На сей раз я не собирался давать ему время, зарычав что-то непонятное мне самому, кинулся вперед. Жалобно пискнув, словно попавшая в капкан крыса, ватак повернулся и побежал прочь. Догнав его в три прыжка, я вогнал секиру ему в спину, а когда он повалился ничком, дернул секиру на себя, и она поддалась гораздо легче. Огляделся, готовый ко всему. Стояла тишина, лежавший передо мной ватак еще слабо трепыхался, а вот второй уже лежал неподвижно в немаленькой луже зеленой крови. Итак, это не злые духи, не неуязвимые демоны, – создания из плоти и крови, которых нетрудно убить. Коридор, где я оказался, был широкий, высокий, но не такой уж длинный. Справа – четыре невысоких двери, и еще одна побольше и повыше – в конце коридора, слева – два стрельчатых окна, выходивших на равнину с протянувшейся вдали Изгородью. Прикинув размеры охотничьего домика, не такого уж и большого, в один этаж, я пришел к выводу, что все его внутреннее устройство как раз и ограничивается тем, что я вижу. Начал с ближайшей двери. За ней оказалась комната, обставленная явно предыдущими хозяевами, людьми: кровать того же вида, на которой я спал на постоялом дворе, почти такие же, только побогаче, стол и стулья, кресла, шкаф в углу. Комната выглядела чистой и ухоженной, регулярно прибиравшейся, ни следа пыли и паутины (но отчего-то сразу чувствовалось, что здесь давно никто не живет). Другие две представляли полную противоположность ей. Узкие кровати, столы, кресла, шкафы – но вся мебель выполнена совершенно в другом, незнакомом стиле, и словно бы не из дерева, а из металла или пластмассы. Комнаты совершенно одинаково обставлены и больше всего напоминают казарму – абсолютно ничего лишнего, никаких признаков индивидуальности вроде картинок на стене или керамической вазочки с цветами на подоконнике. Возможно, они чем-то и украшали свои жилые помещения, но здесь, уже ясно, размещалась не более чем караулка при секретном объекте, а такие места всегда сохраняют казенную спартанскую простоту… Четвертая комната оказалась самой интересной. На длинном столе нежно-лимонного цвета стояли аккуратной шеренгой странные и непонятные предметы: белые ящики, квадратные, со стороной примерно в полметра, высотой в ладонь, с закругленными краями. По их поверхности порой проплывали разноцветные зигзаги, кружочки и полосы – как показалось с первого взгляда, без малейшей системы. Перед столом стоял такой же желто-лимонный стул, а больше в комнате не было никакой мебели. И стол, и стул показались мне вещичками нездешней выделки, больше похожими на скудную мебель в спальнях. И уж определенно не здешними были загадочные белые ящики с неустанно проплывавшими по ним разноцветными фигурами. (Сейчас, сорок с лишним лет спустя, я уверенно назвал бы их компьютерами, но тогда такого слова никто не знал, даже седовласые многомудрые академики.) Вышел из странной комнаты, прошел к двери в конце коридора, распахнул ее – и сразу понял, что попал куда следует. Если это не Мост, то я – балерина… Когда-то здесь, без сомнения, была трапезная, где праздновали удачные охоты, – в дальнем углу сохранился в неприкосновенности громадный камин, в котором можно было зажарить на вертеле целого оленя или здоровенного кабана, а стены сплошь покрыты огромными гобеленами с разнообразными охотничьими сценами. Быть может, ватаки все это оставили в целости и сохранности оттого, что у них имелись некие эстетические потребности. Что делало их еще более отвратительными: людоед во фраке, знающий толк в симфонической музыке, по-моему, еще хуже людоеда-дикаря с кольцом в носу… Большой зал с высоким потолком, под которым перекрещивались потемневшие могучие балки, выглядел пустоватым – но то, что стояло в центре вместо длинного стола, за которым когда-то пировали развеселые гуляки, впечатляло не на шутку… Аккуратный круглый помост из светло-желтых, вроде бы лакированных досок метра два в диаметре и высотой человеку по колено, а на нем… А на нем на высоту не менее двух человеческих ростов вздымалась причудливая конструкция, похожая то ли на скелет средневекового замка, то ли на плод фантазии принявшего изрядную дозу опиума художника-экспериментатора. Все сделано словно бы из прозрачного стекла – невероятное переплетение прямых, изогнутых и вившихся змеями труб, толстых колес, простых и зубчатых, трубы заканчиваются шарами и полушариями. Так и тянуло ущипнуть себя – но я и так знал, что не сплю, что передо мной доподлинная реальность – диво дивное, непохожее на все, что я в жизни видел… И ведь эта потрясающая машинерия работала! Размеренно, неторопливо вращались колеса, по трубам проплывали четко очерченные словно бы сгустки чистейших спектральных цветов, в шарах и полушариях кружились словно бы омутки, тоже разноцветные, меж соседними трубами временами протягивались этакими медленными разрядами ломаные шнурочки синего и красного цвета. И все это происходило абсолютно бесшумно – так, что я в конце концов сильно топнул правой ногой, чтобы убедиться, не оглох ли внезапно: кто знает, на какие еще чудеса способен этот замок. Нет, не оглох, и в самом деле работает совершенно бесшумно…