16 сентября, 1993 Объект Альфа активен и осознает себя. Впрочем, довольно трудно предположить, как он идентифицирует собственную личность. Я часто задаюсь вопросом, постигает ли он ход времени и, как следствие, существование будущего: проецирование себя в тот временной промежуток, который еще не наступил. Сознает ли он, что по ту сторону стены есть некто, кто приносит ему вещи первой необходимости. Оставляя для него одежду и пищу, я всегда делаю так, чтобы он не увидел ничего, кроме моих рук в перчатках. Поэтому, полагаю, Альфа не догадывается о моем существовании. Весь его мир сжался до размеров одной комнаты. Альфа не знает иной жизни, чем та, которую я для него создал. При этом складывается впечатление, что он без особых усилий вписался в установленные рамки. Я долго думал, как живое существо способно выживать в таких условиях, и пришел к выводу, что богатый внутренний мир Альфы в состоянии компенсировать недостаток внешнего опыта. Его жизненная сила не нуждается ни в чем, кроме себя самой. Омега же, напротив, во всем зависит от Альфы, от «отца». Он из тех пассивных созданий, что могут умереть от недоедания. Проводит все свое время, забившись в угол, который служит ему убежищем. Похоже, если бы не Альфа, он бы не сознавал, что существует. Думаю, он ощущает себя продолжением «отца». Живет исключительно потому, что живет Альфа. Несколько недель тому назад я ввел упражнения для развития речи, дабы выяснить, являются ли речевые навыки врожденными и можно ли наверстать присутствующую у обоих задержку развития. Как я и предполагал, более способный Альфа и тут превзошел Омегу. Несмотря на сильную заинтересованность в исследовании новых аспектов, не стоит сбрасывать со счетов возраст объектов, поэтому я постоянно задаюсь вопросом, следует ли продолжать эксперимент и какой способ будет наилучшим, чтобы завершить его. 59 Открытая жестяная коробка стояла на столе посреди комнаты. Ее содержимое, как магнитом, притягивало взгляды всех присутствующих. Тереза натянула латексные перчатки и аккуратно достала из коробки два предмета. Тот, что поменьше, положила на ладонь. На ее руке, в лучах неонового света, блестела медаль. С обратной стороны была выгравирована надпись. — В. Вальнер, — прочитала она вслух. Ниже значилась дата: «01.09.1936». В кабинете для совещаний полицейского участка Травени повисло молчание — ни у кого не хватало смелости задать вопрос. Даже Хуго Кнаус сник. — Атрибуты для сатанинских обрядов? — нахмурившись, спросил Паризи, поглаживая бородку. Он не мог оторвать рук от подбородка, когда нервничал. Тереза улыбнулась. — Нет. Это крест Гиппократа с посохом Асклепия, эмблема медицины, — пояснила она, показав всем изображение со змеей, обвивающей посох. Тереза вертела медаль в руках, пытаясь расшифровать ее смысл. Однако найти местечко для этого фрагмента пазла ей пока не удавалось. — Вальнер… — повторил Марини. — Что-то знакомое. Вам это ни о чем не говорит? — Довольно распространенная фамилия в германоязычных странах, — проговорила Тереза. — Даже если мы выйдем на ее владельца, не думаю, что с этого будет толк. «Зачем дарить такое детям?» — подумала она, запечатывая находку в пластиковый пакет. — А вот это? — поинтересовался Паризи. — Тоже эмблема? Тереза взглянула на второй предмет. Тот не выглядел таким уж безобидным, как бы ей не хотелось верить в обратное. Хотя пока что она не могла уяснить его предназначение. Белый хлопковый капюшон в форме конуса, с двумя прорезями и тонкой сеткой для глаз. Грязный, с дырками по швам. Он наводил на мысли о головных уборах «насаренос» на Пасху в некоторых южных странах. Или о членах ку-клукс-клана. От последней мысли Терезе стало не по себе. Однако какой в этом смысл? Профиль убийцы приобретал противоречивые, размытые очертания. Ни в своей практике, ни в учебных пособиях Тереза никогда еще не сталкивалась с такой парадоксальной психологической картиной. Тот факт, что преступник нападал с садистской жестокостью, никак не вязался с мотивом, толкавшим его на преступления. Защищая детей, он одновременно истреблял их семьи. Видимо, чувство вины привело его в дом Лючии с цепочкой, принадлежавшей ее матери, и подарком для девочки. По той же причине он аккуратно расположил труп первой жертвы, отпустил Меланию Кравина и одел Абрамо Визеля, вероятно, чтобы замаскировать отсутствие кожи. Тереза спрашивала себя, какой смысл он вкладывает в свои трофеи, какие фантазии им движут. — А у вас есть какие-нибудь соображения на сей счет? — обратилась Тереза к Хуго Кнаусу, выбрасывая латексные перчатки в корзину. — Нет, комиссар. — Вы уверены? Никто из местных жителей не проявлял интереса к организациям сомнительного толка? — Вы имеете в виду расистские секты? Определенно нет. Ему в голову пришли те же мысли, что и ей. Видимо, это было общим впечатлением. — В противном случае, полагаю, вы бы не стали молчать? — На что вы намекаете? — Ни на что я не намекаю, дорогой Кнаус. — Комиссар! — прервал ее появившийся в дверях Де Карли. Увидев капюшон, он застыл на месте, забыв, зачем пришел. — Это то, о чем я подумал? — А о чем ты подумал? — спросила Тереза. — Ну… Расизм, горящие кресты, секты, насилие… Я на верном пути? — А кто его знает? — ответила Тереза вопросом на вопрос. — Если у тебя есть блестящие идеи, поделись с нами, будь добр! — Да нет, я вам рапорт принес. Протокол допроса отца Лючии Кравина. И положил папку на стол. Тереза рассеянно ее пролистала. — Нужно сделать так, чтоб он подольше не возвращался домой, — сказала она. — Девочка пока поживет у бабушки с дедушкой. — Нам есть за что его прищучить, комиссар. Один раз он уже смылся, поэтому может снова улизнуть. — Надеюсь, судья думает так же. Она не стала уточнять, что уже пообщалась с Креспи, чтобы удостовериться, что мужчина не скоро вернется к дочке. Дальнейшую судьбу его родительских прав, которых он едва не лишился, как, впрочем, и собственной жизни, будут решать социальные службы. Посмотрев на часы, Тереза вспомнила о тех, перевернутых, что были пристегнуты к запястью чучела. Смысл этого послания пока от нее ускользал. Через несколько часов забрезжит рассвет, и можно начинать поиски. Оставалось надеяться, что погодные условия будут им благоприятствовать. Ночью все бодрствовали. Мысли о маленьком Маркусе в руках убийцы не давали забыться сном даже на пару минут. Подперев отяжелевшую голову руками и не обращая внимания на боли в спине, Тереза перечитывала показания Данте Кравина. — Отсутствие лицевой мимики, — пробормотала она, пробегая глазами по описанию убийцы. Марини подошел поближе. — Он прямо так и сказал? — спросил он у Де Карли. — Более или менее. Понятно, что он имел в виду. Это-то его больше всего и впечатлило. — Отсутствие лицевой мимики, имитация звуков и затрудненная речь, — заключил инспектор, дочитав рапорт. Тереза оторвалась от бумаг и внимательно посмотрела на него. Казалось, Марини пришла в голову интересная мысль. — Тебе это что-то напоминает? — спросила она, не надеясь на утвердительный ответ. Тот удивленно на нее посмотрел. Было похоже, что он сам не верит в то, что собирается произнести. — Случай с Тридцать девятым, — выговорил он. Тереза недоуменно переспросила: — Какой еще случай с Тридцать девятым? Марини сел рядом с ней и стал что-то набирать на клавиатуре компьютера. — Я штудирую учебник по психологии, — пояснил он. — Среди всякой бесполезной ерунды там описывается один удивительный случай… Даже не верится, что это было на самом деле! Вот, нашел! Иоганн Альберт Вальнер, — прочитал он вслух заголовок статьи в Интернете. У Терезы пошла кругом голова. «Вальнер!» — подумала она. Как на кресте Гиппократа. — Кто это? — спросила она. — Австрийский врач и психиатр, — ответил Марини, — изгнанный из профессии за поставленный им лет этак сорок назад уголовный эксперимент. Вальнер, — пробормотал он, взглянув на нацистскую реликвию. — Его отец, Вольфганг Вальнер, был медиком СС. Эта медаль, вероятно, как-то связана с родом его занятий. — Может, воспоминание о годах учебы в университете? — предположила Тереза, сопоставив даты. Стараясь оставаться спокойной, она следила за дыханием, хотя это давалось ей с трудом. Из головы не шел неприятный вопрос: как она, прочитавшая практически всё на свете по психологии, могла упустить этот из ряда вон выходящий случай? Из статьи, стоявшей у нее перед глазами, следовало, что история с Тридцать девятым в свое время наделала так много шума, что ее даже поместили в учебник, на который наткнулся Марини. Я это упустила или память стерла все сведения об этом деле? — О каком эксперименте идет речь? — вмешался Кнаус. — О материнской депривации. Все происходило в нескольких километрах от нас по ту сторону границы, — пояснил Марини. — Вальнер был последователем Рене Шпица, еще одного австрийского психиатра, иммигрировавшего в Америку. Однако в своих опытах он зашел намного дальше своего предшественника. — И что же он сделал? — спросил Де Карли. — Управляя сиротским приютом, он запретил всем сотрудницам проявлять при уходе за детьми какую-либо заботу, в особенности материнского характера. У малышей даже не было имен, только номера около люлек. Это называлось «деперсонификация».