– Они… – Грейс подбирала слова, чтобы описать свои чувства. – Они сказали, если я захочу узнать о своей семье и удочерении, мне нужно лишь спросить. Но почему они переложили ответственность на меня? Почему я должна спрашивать? Почему они сами не могли мне обо всем рассказать? В маминых глазах блеснули слезы. – Мы просто не хотели перегружать тебя информацией… – Ничего подобного! – возмутилась Грейс. – Вы до смерти боялись, что если я узнаю о своей биологической матери, то захочу ее найти! – Почему ты прячешь фотографии Милли? – неожиданно спросила мама. – Что? Как ты узнала? – Увидела в ящике твоего стола. Решила убрать на место карандаши, которые валялись в машине, и увидела. – Слезы крупными каплями катились по маминому лицу. – Зачем ты их от нас прячешь? Знаю, Грейси, ты скучаешь по малышке, но и мы ведь скучаем – и по внучке, и по дочке. Если бы ты только поговорила с нами… Папа молча кивал. Почувствовав на щеках влагу, Грейс торопливо вытерла ее рукавом. – Почему разговаривать всегда должна я? Почему вы не можете поговорить со мной? – Мы лишь стараемся тебя не расстраивать, – объяснил папа самым расстроенным тоном. – Мы не хотели, чтобы ты считала себя нежеланным ребенком. Видя твое состояние после возвращения из больницы, мы только хотели оградить тебя от боли. – Он посмотрел на маму, а затем прибавил: – Думаю, мы наделали кучу ошибок, но мы тебя любим, любим всем сердцем. Боже, Грейс, мы пытаемся все исправить, но не знаем, как тебе помочь… Грейс отчаянно гнала воспоминания о больнице, о дороге домой, когда с каждым километром, отделяющим ее от Персик, внутри у нее что-то рвалось. – Я хочу найти мою биологическую мать, – заявила она. – Хочу, чтобы она знала, что у меня все хорошо. И чтобы вы это приняли. – Хорошо, хорошо, Грейси, – заверила мама. – Как скажешь, так и будет. Что бы ни случилось, мы всегда рядом. Грейс вспомнила, как крепко мама держала ее за руку во время схваток, как не отходила от нее ни на секунду, как папа вместе с ней часами смотрел «Нетфликс», не говоря ни слова. Чем старше становилась Грейс, тем более человечными казались родители, и это пугало ее едва ли не сильнее всего на свете. Она тосковала по детству, когда родители были всемогущими богами, но осознание того, что они – люди, примиряло ее и с собственной человечностью. – Грейс, скажи, пожалуйста, ты общалась с кем-то, кто прошел через то же, что и ты? – осведомился Майкл. – Посещала группу поддержки? Грейс отрицательно покачала головой. Говорить о Персик с чужими? Нет, невозможно. Это почти предательство. – Девушек, которые оказались в подобной ситуации, довольно много, – мягко произнес Майкл. – Может быть, попробуем сделать хотя бы несколько шагов в этом направлении? Грейс молча кивнула. – Думаю, у нас все получится. Прогресс налицо. – Майкл широко улыбнулся, а Грейс откинулась на спинку и закрыла глаза. Прогресс – это так тяжело, подумалось ей. * * * – Так, погоди, дай-ка сообразить, – сказал Рейф. – Ваша соседка Элейн настучала на меня? – На нас, – уточнила Грейс, допив остатки молочного коктейля. – У Элейн явно слишком много свободного времени, – пробормотал Рейф. Сегодня, выйдя от психолога, Грейс получила эсэмэску от Рейфа: Кроссовки есть? В смысле? – написала она. Выходи на пробежку. Встречаемся через полчаса за парком. Грейс начала набирать «Нет, спасибо», но потом передумала и ответила: Так уж и быть, ты в деле. В качестве партнера по бегу Рейф оказался таким, как надо: молчаливым. Кроссовки по-прежнему сидели отлично, и, хотя Грейс была не в лучшей форме, чтобы бежать в гору, колющая боль под ребрами и одышка заставили ее почувствовать себя прежней. Ну хоть что-то осталось в этой жизни по-старому после стольких перемен. Погода стояла прохладная, в воздухе наконец повеяло осенью, ощущение затянувшегося лета исчезло. Добравшись до вершины холма, Грейс обернулась и с улыбкой сказала Рейфу: – Неплохо. – Пристрели меня, – прохрипел он, уперев руки в колени. В ответ она лишь рассмеялась. Потом они бок о бок сидели на крыше машины Рейфа. На душе у Грейс было одновременно и легко, и тяжело, как если бы она справилась с большей частью дел, но самое трудное оставила напоследок. И все же от этих минут, проведенных на дальнем конце парковки в компании Рейфа, ей стало по меньшей мере чуть-чуть лучше. – Знаешь, почему эта Элейн позвонила твоим родителям? – спросил Рейф, и она уловила в его голосе нотки, которых раньше не слышала. – Подозревает, что я готова залететь от любого парня севернее экватора? – Ха. Может, и так, но… Сама не сообразила? Грейс, ты – белая, я – мексиканец, сложи два и два. – Серьезно? – А то! Я уверен. Если не на все сто процентов, то на девяносто девять. – Слушай, ты же понимаешь, что мне на это плевать? Имел ты эту Элейн! Рейф не сдержал улыбки, которая заиграла в уголках рта. – Если ты не против, я бы предпочел не иметь эту вашу Элейн. – Фу, прекрати! – захихикала Грейс. И почему в обществе Рейфа ей постоянно хочется хихикать? Хорошо это или плохо? – Ты понял, о чем я. – Понял, понял. Ты тоже меня поняла, да? – сказал Рейф. – Не волнуйся, я на тебя не злюсь. Просто ты иногда смотришь на вещи не так, как я. Ты и не обязана видеть их так же. Грейс кивнула. – Предлагаю повесить на дом Элейн табличку «Продается». Для зачистки района от плохих соседей. Теперь уже расхохотался Рейф. – Дерзай. Если что, я подстрахую. – Не искушай меня. – Грейс поставила ноги на край бампера. Машина Рейфа стояла со стороны городского центра. С этого ракурса город казался почти большим. Почти. – Можно задать тебе вопрос? – спросила Грейс. – Валяй. – Рейф сделал глоток молочного коктейля. – Помнишь, я рассказывала тебе про моего брата Хоакина? Он наполовину мексиканец, но воспитывался в разных семьях, жил в разных местах. Как, по-твоему… В общем, мне кажется, ему нелегко. – Что конкретно она хочет сказать? Как это выразить? Грейс и сама не знала. – Ты хочешь, чтобы я прокомментировал это как мексиканец? Между прочим, это расизм. Набрав в грудь воздуха, Грейс ответила: – Я не знаю, как задавать такие вопросы. Но Хоакин – мой брат, ему больно и плохо, а я не знаю, чем помочь. Несколько секунд оба молчали. Рейф встряхнул свой коктейль. Таким задумчивым Грейс его еще не видела. – Некоторые считают тебя не совсем мексиканцем, если ты не говоришь по-испански, некоторым вообще все равно, – произнес он. – Но от религии никуда не денешься: в какую церковь ходит твоя семья? Как вы празднуете Рождество? Откуда вы родом? Американцы в каком поколении – в первом или втором? Какие у вас традиции? Все это имеет значение, и если тебе нечего ответить, а для остального мира вы все на одно лицо, вот тогда приходится туго. Это как, – продолжил Рейф после паузы, – с вашей соседкой, Элейн. Она, наверное, наговорила всякого про меня, зато я могу прийти домой, рассказать об этом брату, и мы вместе посмеемся над ее тупостью. Я горжусь тем, кто я есть, и никогда не хотел быть кем-то другим, и, если на свете встречаются придурки, у меня есть семья, которая меня всегда поддержит. Если же у твоего брата этого нет, ему будет чертовски трудно.