Я попросила дать мне расписание рейсов «Эйр-Франс» и вышла на улицу, на раскаленный солнцем тротуар, по которому направлялась на пляж толпа курортников. Рейс 405, упомянутый в сообщении, оказался прямым: Париж – Марсель, тип самолета: «Каравелла», вылетает по пятницам (кроме праздничных дней) из Орли в 20.55. Я сразу же подумала: «Тебе нужен Вильнёв-лез-Авиньон, он южнее всего на карте». И тут же у меня возникло какое-то неприятное ощущение, я не могла точно понять, кто или что именно присутствует в этом воспоминании, которое никак не могло всплыть в моей памяти, и это меня беспокоило. Я поискала глазами «Тандербёрд», припаркованный у тротуара напротив. И внезапно мысленно увидела карточку гостя на стойке в отеле «Ренессанс» в Шалоне и подумала, что именно она-то и беспокоит меня. Действительно, мне там сказали, что когда я якобы останавливалась у них в отеле, то приехала из Авиньона. А я ответила: «Просто идиотизм». «Вот видишь, – сказала мне Глав-Матушка, – все задумано так, чтобы погубить тебя, все просчитано заранее. Если теперь у тебя в багажнике найдут труп, кому ты докажешь, что ты здесь ни при чем? Умоляю, беги, беги куда угодно и ни в коем случае не возвращайся». И я снова ее не послушалась. Я шла по порту. Накануне, когда я спрашивала дорогу к отелю «Белла Виста», заметила почтовое отделение в конце набережной. Еще я вспомнила, что на том же самом месте несколько часов спустя какой-то парень слегка навеселе поцеловал меня в губы, и я инстинктивно вытерла рот забинтованной рукой. Я сказала Глав-Матушке: «Не волнуйся, я еще не перешла к защите, подожди немного. Да, я совсем одна, но я всегда была совсем одна, и пусть все, как один, выступят против меня, я все равно не сдамся». Одним словом, я старалась собраться с силами. В помещении почты было темно, особенно когда входишь с яркого света, и мне пришлось сменить очки. Я нашла целую шеренгу телефонных справочников по годам, прикрепленных к покатой стойке. Открыла список абонентов департамента Воюиоз[43]. Действительно, в Вильнёв-лез-Авиньоне значился Жюль Коб. В глубине души я, видимо, в это не верила, сердце заколотилось. Мне трудно объяснить, что я почувствовала. Его имя было напечатано – реальное, бездушное, еще более реальное, чем телефонограмма, посланная с моего номера, чем труп, запертый в багажнике. Любой человек – и не только за эти два последних дня, но в течение многих месяцев – мог открыть этот фолиант и прочесть это имя, этот адрес. Мне правда трудно объяснить, что я почувствовала. Там было написано: Жюль Коб, строитель-застройщик, поместье Сен-Жан, улица Аббатства. И снова мне показалось, что во мне зашевелилось какое-то воспоминание или еще черт знает что, и оно пытается пробиться к моему сознанию. Поместье Сен-Жан, улица Аббатства. Строитель-застройщик. Вильнёв-лез-Авиньон. Я не понимала, что именно я пытаюсь вспомнить, первое ощущение исчезло, я даже не была уверена, что оно было. Я открыла другой справочник. Департамент Йонна[44]. Я вычитала, что в Жуаньи много баров, но всего один находится на национальной автомагистрали номер 6: бар «В старые добрые времена», владелец – Поззон Т. Наверное, как раз там я и останавливалась, там встретила дальнобойщика с фиалками. Я постаралась запомнить номер телефона: 05–25 – и вышла. Когда я вернулась к машине, солнце стояло высоко, теперь она была лишь наполовину в тени, но я не успела этим обеспокоиться. Перед ней стояли двое жандармов в форме защитного цвета. Я заметила их в последний момент, почти подойдя вплотную. Когда я хожу, я всегда смотрю под ноги, потому что могу не заметить препятствие и растянуться. До 18 лет я носила очки гораздо слабее нынешних и чуть что падала плашмя, меня даже дразнили: «Опять вошла в штопор». Самое неприятное, такое случается до сих пор – какое-нибудь столкновение с пустой детской коляской, оставленной у входа в здание. Однажды, чтобы нас разъединить, потребовалось вмешательство трех человек. Когда я подняла глаза и увидела двух жандармов возле машины, я чуть было от испуга не упала в обморок и хотела развернуться и убежать. Глав-Матушка сказала: «С ума сошла? Иди вперед, не смотри на них, проходи, живее, живее». Но в конечном итоге я остановилась. – Это ваша машина? Я сказала: да. Вернее, попыталась сказать, поскольку не произнесла ни звука. Оба они были крупного телосложения, а тот, что помладше, носил, как и я, темные очки. Он и спросил. Потом велел предъявить документы. Я обошла «Тандербёрд», чтобы открыть бардачок. И в это время они молча направились к багажнику. Глав-Матушка сказала: «Ну не стой же, как соляной столб, нужно бежать, спасаться, уносить ноги, да делай что-нибудь!» Я подошла и протянула младшему пластиковую папку с документами на машину. Он достал их оттуда, взглянул на техпаспорт. – Будьте добры, ваши права. Я вынула из сумки и дала ему. Он посмотрел на них, потом снова на техпаспорт: – А что такое А. Р. К.? – А. Р. К.? Усталым и чуть раздраженным жестом он поднес мне к глазам паспорт. В графе «Имя и фамилия» я прочла то, что уже читала в Орли: компания «А. Р. К.». Я не знала, что означает эта аббревиатура. Я сглотнула и сказала: – Это рекламное агентство. – А точнее? Я ответила первое, что пришло на ум: – Агентство рекламы Каравеля. – А кто такой Каравель? – Он основал агентство. Но теперь оно мое, короче, я им руковожу, понятно? Он пожал плечами и сказал: – Мне понятно, что ваша машина стоит прямо у знака «Стоянка запрещена». Вы давно в Кассисе? – Приехала вчера вечером. – В следующий раз будьте повнимательнее. Эта улица и так слишком узкая, а если все будут поступать, как вы… И т. д. и т. п. Я перевела дыхание. Он вернул документы, снял фуражку, чтобы вытереть лоб носовым платком, и произнес, переглянувшись с напарником: – Если вы красивая девушка и у вас «такая крутая» машина, вы думаете, что вам все позволено. Хотя, наверное, так оно и есть. И тут у меня на глазах должно было произойти самое страшное: его напарник постарше, который с усмешкой внимательно слушал наш разговор, но не произнес ни слова, стал машинально нажимать большим пальцем на замок багажника. И замок срабатывал. Прошлой ночью, когда я как сомнамбула вернулась из Марселя, я забыла его запереть. Я открыла его для Филиппа и так и оставила открытым. Я смотрела, как большой палец жандарма в форме защитного цвета то нажимал, то отпускал, то сильнее нажимал на замок. Я услышала щелчок и поспешно придавила правой рукой крышку багажника. Видимо, слишком поспешно, поскольку жандарм в темных очках недоуменно замолчал. Он взглянул сперва на багажник, потом на меня и, хотя был в темных очках, увидел, как я побледнела. Он спросил: – Вам нехорошо? Я кивнула. Я в отчаянии пыталась придумать, что бы мне такое сказать, чтобы отвлечь его внимание от машины, на которую он снова смотрел, но не могла. Другой тоже смотрел на мою правую руку, словно приросшую к багажнику. Я ее убрала. После бесконечного молчания молодой наконец произнес, отстраняясь: – Ну-ну, держитесь молодцом! А в будущем ставьте машину на стоянку. Он коснулся указательным пальцем фуражки, и оба они, не оборачиваясь, двинулись по тротуару в сторону порта. Я поискала в сумке ключи от машины, пальцы меня плохо слушались. Заперла багажник. Потом, сидя за рулем и глядя в одну точку, выжидала несколько минут, прежде чем тронуться с места. Я дрожала всем телом. Боже, до чего же я чувствительная неврастеничка! В моем номере в отеле «Белла Виста» вентилятор с жужжанием разгонял солнечную пыль, не принося даже дуновения прохладного воздуха. Я закрыла ставни, разделась, легла на расстеленной кровати, поставив телефон рядом. Я попросила телефонистку соединить меня с двумя номерами, 05–25 в Жуаньи и с квартирой дизайнера агентства Бернаром Торром, он очень хорошо ко мне относился и много раз ездил с шефом в Женеву в фирму «Милкаби». Он должен знать, где обычно останавливается Каравель. Я позвоню Аните, признаюсь, что не вернула машину, скажу, что прошу ее выступить свидетелем и помочь мне выпутаться из этой жуткой истории. Анита поможет. Сначала меня на удивление быстро соединили с баром в Жуаньи. Я попросила к телефону хозяина. Сперва он не мог меня вспомнить. Белый костюм, блондинка, темные очки, американская машина – никаких ассоциаций. Но вспомнил шофера грузовика с ослепительной улыбкой, когда я рассказала, как он не дал мне заплатить по счету. Я спросила: – Вы его знаете? – Высокий шатен на «сомюа»? Еще бы, как я могу его не знать! Это Жан, Жан на «сомюа». Он бывает здесь каждую неделю. – А как фамилия? Я не расслышала. – Да нет, «сомюа» – это марка его грузовика. Фамилии не знаю. Он из Марселя, прозвище – Голливудская Улыбка. Странно, я ведь тоже так его называла. Я рассмеялась. Отлично. Наконец-то я напала на какой-то след, и теперь мне казалось, что все мои неприятности улетучатся, как по волшебству. – Вы говорите, он из Марселя? А вы не в курсе, он сейчас там? Где его можно найти? – Вы слишком многого от меня хотите. Знаю, что в субботу он ехал в ту сторону. А вот где его найти, не знаю. Хотите, передам ему, когда он здесь появится? Я ответила, что будет уже поздно, что мне он нужен немедленно. Он ответил: понятно, – потом наступила долгая пауза, я даже подумала, что он повесил трубку. Нет. Вдруг он сказал: – Постойте, есть одна идея. Подождите минутку, мадемуазель. Я слышала теперь на том конце провода какие-то голоса, звон посуды. Я пыталась вспомнить, как выглядит помещение, в котором была два дня назад. Длинная деревянная стойка бара, фотографии грузовиков, попавших в аварию, трехцветные плакаты, извещающие о празднествах 14 июля. Я представила себе, как обедают шоферы-дальнобойщики, круглые следы на клеенке от бутылок с красным вином. Мне вдруг страшно захотелось есть и пить. Со вчерашнего дня я не держала во рту ни крошки, всего лишь выпила две чашки кофе. Раздался чей-то незнакомый голос: – Алло! Кто говорит? – Меня зовут Лонго, Даниэль Лонго. Я только что говорила месье… – А что вам нужно от Улыбки 32 Зуба? Голос тоже принадлежал южанину со свистящим дыханием, который не скрывал недовольства, что его оторвали от еды. Я начала все сначала, без конца повторяя «простите, месье», «вы же сами понимаете, месье». Он сказал: – Улыбка 32 Зуба – мой приятель. Поэтому я хочу знать, с кем говорю. Если вы по нему сохнете – это одно, но если у вас что-то другое на уме, ну не знаю, хотите как-то его подставить, то я умываю руки. Понимаете, что я имею в виду? Встаньте на мое место. И понеслось. Я думала, у меня начнется истерика. Но все равно, когда мне удавалось вставить слово, я старалась говорить заискивающим голосом. Я сказала, что и вправду он как в воду смотрел, я бы хотела встретиться с его другом – он мне назначил свидание, а я не пришла, а теперь, конечно же, очень жалею – такая вот история, он прав. Тут он проявил такую деликатность, что мог бы выдавить слезу из камня, ну, а учитывая, сколько стоит минута разговора, обойдется мне это втридорога: – Ладно, больше не пристаю. Раз тут любовь-морковь, я молчу. Я не из тех, кто помешает дружку разводить шуры-муры. Но скажите ему, не забудьте, что я встрял в это дело, потому что вам невтерпеж, а то он решит, что я слишком много чешу языком. Просто сдохнуть можно. В конце концов он сообщил мне, что зовут его приятеля Жан Ле Гевен, живет он в Марселе в районе, который называется Сент-Марта, адреса точного он не знает, но я могу спросить у его фрахтовщика, фирма «Гербачо», бульвар Дам, Кольбер 09–10. Записывать все это правой рукой было бы страшно долго, я заставила его повторить, чтобы запомнить со слуха. Но повесить трубку он мне не дал, продержал еще целую вечность: – Передайте ему, если он едет в Париж, что на улице Лувра нужно взять четыре тонны. И передайте, что это я, Сардина, вам это сказал. Он поймет. Четыре тонны груза. Улица Лувра. Ну пока, удачи. Телефонистке еще Париж не дали. Тогда я попросила Кольбер 09–10 и принести обед мне в номер. Меня тут же соединили с фирмой «Гербачо». – Ле Гевен? – ответил женский голос. – Ой, бедненькая, а он уже уехал. Погодите, он, наверное, сейчас грррузится у причала. Позвоните-ка Кольберрр 22–18, а вдррруг он еще там. Но, знаете, вечером он должен еще забрать свежие овощи в Пон-Сен-Эспри. Так что вряд ли вы его застанете. – Вы имеете в виду, что он едет в Париж? На грузовике? – А что вы думали? Что поедет поездом? – Он что, работает 14 июля? – Знаете, мадам, не мне вас учить с вашим столичным выговором, но парижане кушают каждый день. Даже 14 июля. Я попросила набрать Кольбер 22–18. В тот момент, когда меня соединяли, в номер постучали. Прежде чем подойти к двери, я спросила, не могу ли я поговорить с Жаном Ле Гевеном. Мне просто ответили: «Передаю трубку» – и передали. Я-то приготовилась, что его пойдут искать куда-то далеко, и поэтому сначала не могла вымолвить ни слова. – Слушаю. Алло! – говорил он. – Алло! – Это Жан Ле Гевен?