– Да, я. – Я… мы с вами встретились в субботу днем в Жуаньи – помните, такая белая машина, букетик фиалок? – Вы что, шутите? – Нет. Так вы вспомнили? Он засмеялся. Я узнала его смех, очень отчетливо представила себе его лицо. В дверь снова постучали. Он сказал: – А знаете, букетик-то завял, придется покупать вам новый. Вы где сейчас? – В Кассисе. Я звоню не из-за фиалок, а вообще-то… нет, как раз из-за них. Я… подождите секунду, пожалуйста. Вы можете секунду подождать? Только не вешайте трубку! Он снова рассмеялся и сказал, что ни за что не повесит. Я соскочила с кровати и подошла к двери. Мне принесли обед. Мужской голос. Я была в одних трусах. Пришлось метнуться в ванную, завернуться в полотенце и бежать назад. Я приоткрыла дверь, взяла поднос – спасибо, большое спасибо – и закрыла ее. Когда я схватила трубку, Голливудская Улыбка по-прежнему ждал у телефона. Я сказала: – Простите, я в отеле. Мне постучали в номер, принесли обед. – Чем хорошим вас потчуют? – Сейчас взглянем. (Посмотрела.) Жареная рыба. По-моему, барабулька. – И все? – Нет. Что-то типа рататуя[45], салат, креветки, я… я звонила в Жуаньи, чтобы разыскать вас. – Мне повезло. Зачем? Из-за фиалок? – Нет. Не совсем. Я не знала, как объяснить. Молчание уже длилось целую вечность. Я спросила: – После того, как вы уехали тогда днем, вы ведь ничего такого не делали, что могло мне навредить? – Навредить? Вам? – Ну да. У меня были неприятности по дороге. Я подумала – это шутка, ну, в общем, что это вы надо мной подшутили. – Нет, это не я. (Он произнес это спокойно, только тон слегка изменился, стал чуть менее приветливым, не таким веселым.) А что за неприятности? – Я не могу по телефону. Я бы хотела увидеть вас. – Чтобы рассказать о своих неприятностях? Я не знала, что ответить. Через несколько секунд он вздохнул, потом сказал: – Ваша барабулька остынет. – Неважно. – Послушайте. Я уже погрузился, как раз подписывал всякие бумажки и теперь должен ехать. То, что вы хотите мне рассказать, не может подождать два-три дня? Сегодня вечером я обязательно должен быть в Пон-Сен-Эспри. – Прошу вас! – Когда вы сможете приехать в Марсель? – Не знаю, через полчаса – сорок пять минут… – Ладно. Попробуем. Отсюда я поеду на грузовой автовокзал в Сен-Лазаре. Спросите у любого ажана, все знают, где вокзал. Я буду вас ждать до четверти второго. Дольше никак не смогу. – Я приеду. – Грузовой автовокзал в Сен-Лазаре. А я вам тогда сказал, что вы красивая? – Нет. Или вообще-то да. Только другими словами. – Надеюсь, неприятности у вас мелкие. Как вас зовут? – Лонго. Дани Лонго. – И имя у вас красивое. Дальше я делала все одновременно. Надевала костюм, поглощая листья салата, залезая в лодочки, запивая еду минеральной водой. В ту минуту, когда я была уже в дверях, зазвонил телефон. Дизайнер из Парижа. Я совершенно про него забыла. – Это ты, Бернар? Это Дани. – Подумать только. Ну и переволновался же я. Господи, где ты? – На юге. Я тебе все объясню. – Почему ты ночью повесила трубку? – Ночью? – Конечно, ночью. Сначала разбудила, чтобы… – Когда ночью? – В пятницу, черт побери! Или уже в субботу. В три часа ночи! Он кричал. Я ответила, что не звонила ему. Я села на кровать, держа сумку на коленях. Я снова возвращалась в ад. Совсем недавно, когда я искала следы Голливудской Улыбки, пока говорила с ним и даже упоминала о своих неприятностях, мне казалось, что событий, случившихся во время уикенда, на самом деле вообще не было. Я забыла про труп в машине, про ружье, про телефонограмму в Орли – все подчистую. У меня в ушах звучал спокойный приятный голос, кто-то удосужился выяснить, что я ем на обед, я попала в другой мир, куда не могли проникнуть страх и преступления. Но однако я ошибалась. Даже Бернар Торр, которого я знаю не один год, самый что ни на есть закадычный друг, единственный, посвященный во все мои дела, тоже оказался втянут в этот кошмар. Я его больше не понимала. Он меня больше не понимал. Нам обоим пришлось кричать несколько минут, чтобы просто понять то, что мы друг другу пытались сообщить. Он – что я звонила ему в ночь с пятницы на субботу, что говорила издалека или была плохая связь, потому что он ничего не понял из моего рассказа, что я была на грани нервного срыва и неожиданно повесила трубку. Я – в каком-то остервенении повторяла, что не звонила ему ни днем, ни ночью, вообще не звонила. Я спросила: – А ты уверен, что это был мой голос? – Ты что? Конечно, это была ты. Я плохо тебя слышал, потому что у тебя телефон хреново работал, но кто другой это мог быть? – Это была не я. – Господи, ну значит, ты была пьяная и не помнишь! Что происходит? Где ты? – Говорю же, звонила не я. – Можешь говорить что угодно, но были такие темы, о которых знаешь только ты, не держи меня за… – О чем я говорила? – О Цюрихе. Короче, это была ты. Я заплакала. Точно так же, как накануне, когда вернулась к себе в номер: слезы текли по щекам, не слушаясь меня, как будто плакал кто-то другой. Именно он, Бернар Торр, помог мне четыре года назад, навел справки, одолжил денег на операцию и клинику. И все-таки он был не больше чем приятель, я никогда не вспоминала о нем, когда мы не виделись. Он один знал о моей поездке в Цюрих. Я колебалась, потеряла почти четыре месяца, занимаясь самообманом и рассказывая всякие байки тому, кого я любила, – из нелепой бравады, по глупости, – прекрасно понимая, что я ни за что не решусь сохранить ребенка. Короче, вся эта ситуация была настолько ужасной, насколько может быть. Мне кажется, что меня презирал даже доктор, который меня вел. – Дани, Дани, ты меня слышишь? Я ответила, что слышу. – Ты плачешь? Я ответила, что плачу. – Ты где, Дани? – Я объясню. Я хотела узнать, в каком отеле останавливается Каравель, когда ездит в Женеву. – Ты у меня уже спрашивала его номер в ту ночь. Ты так с ним и не связалась? А вообще, что… – Ну повторяю тебе, это была не я! Ты точно уверен, что это я звонила? – Господи, какой ужас! Ты же сама должна прекрасно знать! Мне без конца говорили именно это, одно и то же. Без конца. Я сама должна была знать, была ли у меня повязка на руке, когда ее не было. Я сама должна была знать, останавливалась ли я в отеле, куда даже не заходила. Я сама должна была знать, звонила ли я, чтобы узнать номер телефона того, в чьем доме я в тот момент находилась. Все говорили правду. Значит, рехнулась я. И эти проклятые слезы текут и текут, не останавливаясь. – Бернар, в каком отеле останавливается Каравель? – В отеле «Бо Риваж». Послушай, Дани… – У тебя есть его номер?