Книга была раскрыта на главе, посвященной лжи. Самсонова, исследуя природу лжи, в целом оставляла за человеком право на секреты и тайны. Она допускала, что, оберегая их, можно прибегнуть ко лжи, оставаясь порядочным человеком. Но призывала не увлекаться, рекомендовала беречь свою совесть, не грузить ее лишней ложью. «Совесть — верный страж и защитник человеческих интересов. Беречь ее чаще выгодно человеку, чем наоборот. Случаи, когда идти наперекор собственной совести целесообразно, крайне редки, — утверждала Далила на этой странице. — Ложь не блюдо, а всего лишь приправа — говоря языком кулинарии. Если приправа начинает заменять основные продукты, блюдо безнадежно испорчено. Так и в человеческих отношениях: если ложь превалирует, они безнадежно испорчены. Более того, ложь — это яд, который в малых дозах — лечебен, а в огромных — смертелен». Далила с интересом взглянула на Веру Николаевну и спросила: — Это вы читали эту страницу? Та кивнула: — Да, именно я. Только что. — А Марина это читала? — Маришу все больше интересует, как устроен мужчина и как завоевать его сердце. Молодая еще, к тому же вдова. Далила припомнила, что устройству мужчины она посвятила последние три главы. Именно там и лежала закладка. — А как вы относитесь ко лжи? — спросила она. Вера Николаевна пожала плечами: — Увы, я известная правдолюбка, чем когда-то даже гордилась. К сожалению, и Маришу так воспитала. — Почему же «увы» и «к сожалению»? — удивилась Далила. — Потому, что с годами я поняла: говорить всем и всегда правду в глаза — настоящая глупость. Глупость, которой подло гордиться. Вы правильно пишете в книге. Я с вами согласна. Действительно, человек так устроен, что не может прожить без лжи. Ложь порой необходима даже доброму и порядочному человеку. И я теперь вот Марише лгу. Много лгу: что здорова, что не волнуюсь, что все у меня хорошо. Лгу, и правильно делаю. Еще ей болезней и проблем моих не хватало. — А что же она в аптеку тогда пошла? — невесело улыбнулась Далила. Вера Николаевна виновато вздохнула: — Значит, я плохо лгу. Много, но плохо. Видимо, неисправима. Ничего не поделаешь, пережитки прошлого. Справедливость, долг, честь, великодушие, благородство — так во мне и кишат. Все, чему когда-то на примере Павла Корчагина нас учили, к сожалению, в некоторых прижилось. А вот как со всем этим выживать, никто нам не объяснил. Хуже другое, Мариша меня превзошла, а время грязное — мутное время. Скажите, как в наши лживые дни жить по совести? — Действительно трудно, — согласилась Далила. — Жить трудно, а хорошо жить, кажется, невозможно. Вера Николаевна снова вздохнула: — Вот и страдает она. Тяжело ей в этом несправедливом мире. Вы уж утешьте ее, я вас очень прошу. Далила заверила: — Обязательно. Для этого я и пришла. В прихожей хлопнула дверь, и раздался звонкий девчоночий голос: — Мамочка, я примчалась! Хоть ты у меня и здорова, но не сердись, буду лечить! Вера Николаевна с просветленной улыбкой кивнула на дверь: — А вот и Мариша. Доченька, у нас гости! — громко возвестила она. В гостиную, прижимая к груди коробки с лекарствами, влетела стройная молодая женщина с восточным смуглым лицом. Далила ее узнала. Она тоже узнала Далилу и изумленно воскликнула: — Вы?! Какая приятная неожиданность! Самсонова поспешила прояснить цель прихода: — Меня Елизавета прислала… Закончить она не успела, Марина ее прервала, разочарованно сообщив: — Да-да, отчеты готовы. Я все сделала в срок. Вера Николаевна вставила: — Она у меня аккуратная. И тут же, ощутив себя лишней, вдруг заспешила: — Ну, не буду мешать вам, Далила Максимовна, пойду вашу книжечку почитаю, дело полезное. Марина, бросив Самсоновой «простите, сейчас я вернусь», поспешила за матерью. Из соседней комнаты тотчас послышался ее нежный голос: — Мамочка, я купила не все. В нашей аптеке кое-чего не оказалось, но завтра утром я кого-нибудь попрошу съездить в центральную. Там, говорят, есть даже самые редкие. К следующему приему у тебя обязательно будет полный комплект лекарств. Вскоре Марина вернулась и пояснила с виноватой улыбкой: — Еще и мама вот приболела. Далила поняла, что попала к очень хорошим, но беззащитным людям. Глядя на хрупкую фигурку Калоевой, на ее добрые ласковые глаза, на безвольно опущенные плечи, она решила брать быка за рога и спросила: — Марина, кого вы боитесь? Калоева вздрогнула, но ответила: — Никого не боюсь. Почему вы так думаете? — Отвечу вопросом: вы любите свою маму? Ответ прозвучал с горячностью: — Больше жизни люблю! Далила заметила: — Но, несмотря на эту любовь, вы все же вынуждены были ее к себе пригласить. Убитую горем, больную. Зачем? И почему сами к ней не поехали? — Мне одиноко одной, — покраснела Марина. — А из Питера уезжать не хочу. — Вы не умеете лгать, лучше скажите правду: почему вы боитесь уехать из Питера? Калоева опустила голову и смущенно пролепетала: — Я боюсь за Людмилу. И, с мольбой взглянув на Далилу, попросила: — Только не задавайте, пожалуйста, больше таких вопросов. — Ну, уж нет! Я здесь как раз для того, чтобы задавать вам такие вопросы, — открыла карты Далила и снова подметила: — Вы даже в центральную аптеку, матери за лекарством, пойти не решились, а утверждаете, что никого не боитесь. И мама ваша боится. Когда я пришла, она встретила меня очень настороженно. Марина, упрямо тряхнув головой, повторила: — Вы ошибаетесь. Мы никого не боимся. — А почему вы отпустили прислугу? — Мне хотелось побыть одной. — И поэтому вы вызвали маму? Нет, — возразила Далила, — прислугу вы отпустили потому, что боитесь свидетелей. Свидетелей чего, возникает вопрос. — Пожалуйста, не спрашивайте об этом меня! — взмолилась Калоева. Самсонова согласилась: — Хорошо, я буду сама на вопросы свои отвечать. Маму вы в курс дела не вводили, но она умная и проницательная, догадалась сама. А вызвали вы ее, чтобы кого-то свидетелем напугать. Кого? Сасуняна. Узнав, что здесь ваша мама, он не решится прийти, вы так полагаете. А из дома вы боитесь уйти потому, что ждете известий или звонка. От кого? От Людмилы, жены Сасуняна. — Откуда вы знаете? — отшатнулась Калоева. Далила заверила: — Я много знаю. Потому к вам и пришла. Я хочу, вам помочь. Марина заплакала: — Ах, мне никто… Никто не поможет! Мне действительно страшно! — Почему?