— Уже поздновато, — сердито изрек он. — Завтра мне нужно вернуться в Лондон, — ответила она. — Ждать дольше нельзя. По приезде я отправлюсь домой, а вы будете искать нового камердинера. Больше мы не увидимся. И… — она сглотнула дурацкий ком в горле, — и… все. Натан поджал губы. На щеке дергался мускул, глаза горели. — Ты запела на другой лад, да? Недавно ты рассказывала, сколь необыкновенно мое представление. Щеки у нее загорелись. — Это не значит, что я хочу выхода на бис, — бросила она. — Да? И почему же? — Я не обязана объяснять. — Ты отдала мне девственность. Для тебя это ничего не значит? В ней закипел гнев. — А должно? Для тебя это что-то значит? — Разумеется, — возмущенно парировал он. — Да неужели? И что же? Предложишь мне руку и сердце? — Конечно, нет! — Так я и думала. — Она принялась выкладывать яства на тарелку. — Тогда с какой стати ты на меня злишься? — Сама-то как думаешь? Не успели мы закончить заниматься любовью, как ты заявляешь, что больше не желаешь со мной знаться. Какой реакции ты от меня ждешь? Джорджи взглянула на него. — Не знаю. Облегчения? Безразличия? Натан отбросил покрывало и поднялся. Она с трудом оторвала взгляд от стройного нагого мужчины. А вот он на нее не смотрел; он шарил по полу в поисках кальсон, а когда нашел, неуклюже натянул. Потом надел рубашку. Только после этого он повернулся к ней. — Легче мне не стало. — Почему? — К чему столько вопросов? Почему нельзя просто… — он сделал рукой нетерпеливый жест, — продолжить? Тебе понравилось? Судя по всему, понравилось. Девственница ты или нет, но так, как тебе, не нравилось ни одной женщине, с которой я ложился в постель. Густой румянец разлился по шее, окрасил щеки, злость боролась с удовольствием. Он сделал шаг вперед и положил теплые тяжелые руки ей на плечи. Она против воли наслаждалась касанием. — Ты сказала, что тебе понравилось, — прибавил он. — Понравилось. Он насупился и уже спокойнее спросил: — Тогда почему ты так торопишься вернуться в Лондон? Почему нельзя еще чуть-чуть побыть вместе? Бедра до сих пор болели из-за того, что случилось ранее. От теплого полуголого Натана исходил едва различимый, манящий мужской аромат. Волосы после сна спутанные, улыбка вернулась, правда, настороженная. Она упивалась близостью, да и он упивался, осмотрел ее с головы до ног, улыбнулся шире, заметив реакцию. — Джорджи… Он шагнул ближе и начал опускать голову, но она вырвалась, отвела глаза от крайне привлекательного мужчины. — Мне понравилось, но все уже позади. На баловство нет времени. Мне надо вернуться в Лондон. Я должна. На миг почудилось, что у него в глазах вспыхнула боль, но присмотревшись, она поняла, что это злость. Он гневался оттого, что его отвергли. С тех пор как он узнал, что она женщина, он мудрил и интриговал. Джорджи мрачно подумала, что он, наверное, даже не находит ее привлекательной. Она для него очередной оррери — новенькая игрушка, которую вскоре бросят в угол и забудут. Хорошо бы это запомнить. — Я не планировал уезжать завтра, — сказал он отрешенным тоном, коим говорил всякий раз, когда был недоволен. — Так-то оно так, но я должна уехать завтра. Я получила послание о том, что… — она смолкла, но все же решила сказать правду, — что брат захворал. Мне срочно надо к нему. Тишина тянулась долго. А потом он пожал плечами — такое ощущение, что он ей не поверил. — Ладно, — равнодушно молвил он. — Завтра мы поедем в Лондон. Джорджи покинула опочивальню, как только разложила яства. Больше он ее не видел. Натан мог бы запросто ее вызвать, вынудить явиться, но его затошнило при мысли, что она опять будет изображать из себя слугу, а он при помощи своего положения понудит ее прийти. Сегодня черта была пересечена, назад дороги нет. Он отказался от ужина, потеряв аппетит, и устроился в библиотеке, где потягивал бренди подле камина. Он вспоминал, как Джорджи появилась в его доме, как он нашел письмо от Г, когда еще не знал, что она женщина, потом разоблачение и события в поместье Дансмора. Он снова задумался, зачем она ходила в покои Дансмора, что она искала… и нашла ли. Сие имело отношение к сексуальным предпочтениям Дансмора? Натан знал Дансмора почти двадцать лет и даже не догадывался, что у него есть эдакая тайна. А как Дансмор расценил, что он якобы целовал камердинера в коридоре? Во что может вылиться столь опрометчивый поступок? Он обдумывал варианты: Джорджи — воровка? шантажистка? Человека вроде Дансмора, коему есть что скрывать, шантажировать проще простого. Почему-то в сие не верилось. Джорджи не преступница. Натан рассмеялся над своими глупыми убеждениями. Да что он о ней знал? Она обманом проникла в его дом, месяцами выдавала себя за мужчину, лгала, вернулась в кабинет Дансмора, после того как он четко дал понять, чтобы она этого не делала. Ясно, что она за женщина. Она опасная мошенница. Без сомнения, проходимка. Этот Гарри с тем же успехом мог быть любовником, а не братом. Разве что девственницей она все-таки была. Натан тоскливо смотрел на огонь, уверял себя, что не верит в существование брата, а уж в брата, с коим она играла в снегу, тем паче. Рассказы о семье, скорее всего, выдумка. Не было ни омелы, ни любящих родителей. Тем не менее от убежденности отделаться не получалось. Из головы не шло то, как искрились ясные глаза, когда она говорила о Рождестве. В ушах звучал звонкий смех. Из головы не шло то, как она страстно извивалась, когда он целовал ее и прикасался. Она была такой… настоящей. Разительно отличалась от женщин, коих он знавал, с коими ложился в постель. В душе боролись эмоции: с одной стороны, поразительная вера, а с другой — разумный вывод, что его ослепило глупое увлечение. Он воззрился на язычки пламени, медленно угасавшего в камине, держал в руке едва тронутый бокал с бренди. Невозможно увязать одно с другим. Невозможно объяснить желание удержать, защитить, помешать уйти после возвращения в Лондон. Невозможно унять беспокойство, что с правдой, если она когда-то всплывет на поверхность, будет сложно смириться. Следующим утром полностью одетая Джорджи вышла из гардеробной с саквояжем в руках, тогда как Натан лежал в кровати. Она вежливо пожелала ему доброго утра, сказала, что пришлет завтрак, и удалилась. Яйца пашот и кофе принесли четверть часа спустя. Еще через пятнадцать минут лакеи притащили ванну. В гардеробной Натан увидел, что она оставила вещи и выложила бритву. Посыл ясен. Бреясь, одеваясь, кое-как завязывая платок, он слушал, как слуги входят и выходят из опочивальни с саквояжами. Внизу его ждала экономка, сложившая руки на груди. — Доброе утро, миссис Лоу. Как вы уже поняли, я немедля уезжаю в Лондон. Надеюсь, через месяц вернусь и задержусь подольше. — Да, милорд. Мистер Феллоуз с кучером уже загрузили все в кареты и ждут вас на улице. Натан поджал губы. Видимо, Джорджи не терпелось пуститься в дорогу. Бесстыдное поведение оскорбило. — Надеюсь, вас не разбудила вчерашняя перебранка, милорд? — Какая перебранка? — нахмурился он. — В конюшню проникли. Ничего важного, но было шумно. Я боялась, что вас разбудят. — Кто проник? — Полагаю, бродяга, милорд. Один из конюхов услыхал лошадей и пошел проверить. Из конюшни выбежал человек, по словам Томаса, грязный и седовласый. Томас бросился за ним, но мужчина удрал. В конюшне ничего не пропало, вероятно, он искал место для ночлега. Тем не менее я пошлю кого-нибудь приглядеть за конюшней на случай, если он вернется. Невозмутимая миссис Лоу права. В последнее время развелось много бродяг, солдат, вернувшихся с войны и оставшихся без жилья. Натан надеялся, что мужчина не погиб, ибо ночью стояла лютая стужа. — Если он вернется, покормите его и дайте денег. — Хорошо, милорд. Натан надел пальто, шляпу и вышел из дома. Кареты в самом деле ждали, лошади топали, саквояжи закреплены. — Где Феллоуз? — крикнул он Джону. — В багажной карете, милорд.