– Но когда? Когда же?! – Скоро, очень скоро. А что прошло в ту сторону? Эльф попытался отвести глаза. – Ваш… любимец, госпожа. – Вряд ли он уйдет далеко от круга. – Королева рассмеялась. – Но повеселится он хорошо, в этом я не сомневаюсь… На рассвете прошел дождь. Нет ничего более неприятного, чем пробираться через доходящий до плеч мокрый папоротник. Впрочем, есть. Существует бесчисленное множество вещей, сквозь которые еще более неприятно пробираться, особенно если вы погружены в них по шею. «Но здесь и сейчас, – подумала нянюшка Ягг, – на ум приходит только одна, ну две, не больше». Само собой разумеется, приземляться внутри Плясунов они не собирались. Сами птицы облетают их стороной. Даже пауки, мигрирующие на осенних паутинках, предпочитают сделать крюк в полмили, лишь бы не пролетать над камнями. Облака разделялись и огибали круг стороной. Над камнями висел туман. Липкий, мокрый туман. Нянюшка рассеянно подрезала папоротник своим серпом. – Эй, Эсме, ты куда запропастилась? – окликнула она. Из зарослей папоротника в нескольких футах от нянюшки вынырнула голова матушки Ветровоск. – Здесь что-то не так, – сказала она нарочито холодно и размеренно. – Да? – Папоротник и трава вокруг камней примяты. По-моему, здесь кто-то танцевал. Нянюшка Ягг отнеслась к услышанному, как физик-ядерщик, которому сообщили, что кто-то, чтобы согреться, стучит двумя кусками урана докритической массы. – О нет, – выдохнула она. – О да. И вот еще что… Трудно было представить, что могло случиться нечто худшее, но нянюшка Ягг все же спросила: – Ну? – Тут кого-то убили. – О боги, – простонала нянюшка Ягг. – Надеюсь, не внутри круга? – Нет. Что за глупые вопросы? Это случилось снаружи. Высокий мужчина. Одна нога короче другой. С бородой. Возможно, он был охотником. – Но как? Как ты все это узнала? – Я только что на него наступила. Лучи солнца пробивались сквозь туман. А в пятистах милях утренние лучи уже ласкали древние камни стен Незримого Университета – главного волшебного заведения на Плоском мире. Правда, не все волшебники этот факт признавали. Для большинства волшебников Незримого Университета первым приемом пищи являлся обед. Вообще говоря, волшебников нельзя назвать ярыми поборниками завтраков. Только аркканцлер и библиотекарь узнали бы рассвет в лицо, зато каждое утро весь Университет был целиком и полностью в их распоряжении. Библиотекарь всегда вставал рано, поскольку был орангутаном, а орангутаны всегда встают рано; правда, он не оглашал окрестности воплями, чтобы отпугнуть других самцов. Он просто открывал библиотеку и кормил книги. А Наверн Чудакулли, занимавший в то время пост аркканцлера, любил побродить по сонным зданиям, кивая слугам и оставляя записки подчиненным (цель у этих записок была только одна – сообщить, что аркканцлер уже бодрствовал и занимался делами, когда нерадивые младшие волшебники еще видели сладкие сны[5]. Сегодня, однако, голову аркканцлера занимало нечто иное. Причем «занимало» в более или менее буквальном смысле этого слова. Оно было круглым. А вокруг росли здоровые волосы. Аркканцлер готов был поклясться, что вчера ничего подобного там не было. Он вертел головой то в одну, то в другую сторону и рассматривал в зеркале другое зеркало, которое держал над затылком. Следующим служащим, просыпавшимся после Чудакулли и библиотекаря, был казначей, однако вовсе не потому, что казначей любил вставать рано, а потому, что к десяти часам весьма ограниченный запас терпения аркканцлера иссякал, Наверн Чудакулли вставал на нижней площадке лестницы и начинал орать: – Казначей!!! …Пока казначей не появлялся. На самом деле вопль раздавался ровно в одно и то же время, поэтому вскоре казначей, прирожденный нервоядный[6], научился подниматься и одеваться во сне в точности за несколько минут до рева аркканцлера. Сегодня он принял вертикальное положение, оделся и даже успел дойти до двери – и только потом открыл глаза. Чудакулли никогда не тратил время на пустые разборки. Разборки должны быть насыщенными – либо никакими. – Да, аркканцлер, – мрачно произнес казначей. Аркканцлер снял шляпу. – Ну, что скажешь? – резко осведомился он. – Гм… Гм… О чем, аркканцлер? – Об этом! Об этом вот! Близкий к панике казначей в отчаянии уставился на макушку Чудакулли. – О чем? А… О плеши? – Нет у меня никакой плеши! – Э-э, тогда… – То есть еще вчера ее не было! – А. Ну. Гм. – В определенные моменты что-то замыкало в голове казначея, и он уже не мог остановиться. – Конечно, такое иногда случается, вот мой дедушка, помню, спасался настоем из меда и конского навоза, втирал каждый день и… – Я не лысею! Нервный тик исказил лицо казначея. Слова принялись вылетать изо рта самостоятельно, без всякого участия мозга. – А еще у него была такая штука со стеклянным стержнем, и, и… трешь ее шелковым платочком, она и… – Это просто возмутительно! В моей семье никогда никто не лысел! Одна из теток, но она не в счет! – И, и, и он собирал утреннюю росу и мыл в ней голову, и, и, и… Чудакулли замолк. Он не был злым человеком. – Ты сейчас что пьешь? – осведомился он. – Су-су-су… – залепетал казначей. – Все так же глотаешь эти свои пилюли из сушеных лягушек? – Д-д-д-д-д. – В левом кармане? – Д-д-д-д-д. – Так… Теперь глотай. Несколько секунд они тупо смотрели друг на друга. Потом казначей обмяк. – М-м-мне уже гораздо лучше, аркканцлер, спасибо. – Что-то явно происходит, казначей. Печенкой чувствую. – Как скажешь, аркканцлер. – Кстати, ты что, в тайное общество какое вступил?