— Как ты себя чувствуешь? «Умираю». — Подожди, не торопись, — голос Скрипача серьезнеет. — Всё неприятное мы сейчас уберем, боль тоже уберем, тебе станет легче. Обещаю. «Сепсис у меня сепсис рыжий прости поздно». — Ты уверен? «Да». — Давай без паники пока что. «Миокардит скоро станет сердце спасибо что пришли так тосковал сейчас хорошо вы рядом». — Я тебя еще раз прошу, без паники. Мы всё промоем и вычистим, начнем гамаглобулин, антибиотики, и плазму… «Тут ничего нет уже не надо обезболь устал всё время больно». — Что устал, вижу. Родной, скажи, когда вашей палате последний раз давали кушать? — Скрипач, милый, я же не больной, не такой больной, с которым так нужно, зачем ты… «Позавчера кефир потом рвало». — Ясно. Сейчас глюкозу, потом придумаем, что тебе дать поесть. «Другие больные плохо отключите труп у окна». — Кир уже отключил. Отдохни полчасика, и поедем, промоемся. «Не надо обезболь пожалуйста». — И не надейся. «Передай Берте я люблю ее». — Она это и так знает. «Передай». — Ладно. Кир, что там с процедурной? — Греют. Это не процедурная, а холодильник. Ну как вы тут? — Общаемся морзянкой. Ты наборы достал? — А как же. Сейчас промоем в лучшем виде, не сомневайтесь. Смотри-ка, действует лазикс… — Так, я пошел за антибиотиками и глюкозой. Рыжий, проверь амбушку, она, кажется, с трещиной. Ехать придется на мешке, тут промывать нельзя, к сожалению… Снова уплывающее сознание, в голове полнейшая каша, дышать легко, но тело почему-то сводит… кажется, от холода. Длинная, болезненная судорога, голоса рядом становятся встревоженными. Еще одна судорога, сильнее прежней. — Да понятно, что замерз, но релаксанты в больнице должны быть!!! И потом — какая кома?! Вы очумели?! Человек в сознании, ни контрактур, ничего. Он с нами разговаривает, общается! — Как можно разговаривать с трахеостомой? — Морзянкой можно разговаривать!!! Что у вас тут вообще творится, вашу мать! Вы за больными почему не ухаживаете?! — Эти больные — преступники! Вот конкретно ваш виновен в убийстве восемнадцати человек! — Убийство во время боевых действий по всем законам расценивается иначе, но это и неважно! И даже то, что его оправдали, и вы видели оправдательный приговор, неважно тоже! Для вас, если вы врач, не существует плохих или хороших, преступников или не преступников! У вас — пациенты! Мне по буквам повторить?! Вы знаете, что он сам врач, и что он только за два последних года людей спас столько, сколько вы за всю жизнь не видели? Вы спокойно смотрели, как ваши санитары измываются над больными!!! Господи, рыжий, чего ты так орешь… — Он весь избит, весь в синяках, старых и новых! Ваши санитары бьют больных, находящихся на ИВЛ! И лишь иногда снисходят до того, чтобы сонировать мокроту или дать сто миллилитров тухлого кефира! Из этого вашего отделения хоть кто-то вообще живым вышел?! — Вышел. — Я вам не верю, потому что живым после такого остаться невозможно. — Что вы от меня сейчас хотите? — Лабораторию, плазму, лекарства, глюкозу, парентеральное питание — для всех, кто находится в этой палате. Не только для него, для всех, кто в интенсивной. И если у вас остался хотя бы грамм совести, дайте нам телефон. — Телефон в ординаторской, пользуйтесь. Но… вы ж понимаете, что он безнадежный. — Мы много что понимаем. В том числе и то, что бороться будем до последнего. Плазма нужна срочно. И лаборатория тоже нужна срочно. Не можете сделать анализы сами, пустите нас. Мы сделаем. — Да делайте вы что хотите, — тяжелый вздох. — Не разберешься с нашими властями. То прикончи, то вылечи… — Первое у вас мастерски получается, во втором сильно сомневаюсь! * * * — Берта, нужны простыни, ты поняла? Старые простыни, ветхие такие, которые обычно на тряпки рвут… Чем больше, тем лучше. Не знаю, у кого! Вспомни, кто проходил геронтопрограмму, позвони, может, кто-то ответит… Я тебя умоляю, ты что! Какое там… он еле живой… Единственное, что вы можете реально полезное сейчас сделать — это достать простынки. Да, надо много. Десяток, не меньше. Лучше больше, прогладь утюгом с двух сторон, и привези. Да потому, что на ИВЛ, и потому что пролежни… да… Ничего хорошего сказать не могу, прости. Мы делаем, что можем… нет, высокая, не получается сбить. На полградуса сбили, но всё равно тридцать девять… нет, он в сознании. Просил рыжего, чтобы он тебе передал, что тебя любит. Да, так вот… морзянкой… Бертик, ты не плачь, ты простынки достань, ага? Мы еще повоюем… * * * — Нет, это не кома. Спит. Он совершенно измучен, пусть отдыхает. Плохо то, что температура не падает. Да, четыре единицы плазмы уже перелили, антибиотики широкого спектра действия, но… — Ваш друг опять пошел звонить? — Да, пытается вызвать кого-нибудь из проходящих портал. Вы объяснили своим сотрудникам то, о чем я говорил два часа назад? — Да. — Тогда какого черта во второй реанимации восемнадцать в палате вместо двадцати пяти? — Там не работает отопление. — А вы возьмите и почините. * * * — Да, снова я. 1/13. Кто проходит портал? — К сожалению, опять военные. — В плане на проход есть кто-то еще? — Файри Соградо, я уже говорила вам, что у нас нет плана на проход. И быть не может, потому что идут боевые действия, группы заводят в соответствии с приказами сверху. — Простите… Через двадцать минут снова свяжусь с вами. — Я вам искренне сочувствую, но ничем не могу помочь, — девушка-координатор, по всей видимости, не лгала, голос у нее и впрямь был грустным. — Оставайтесь на связи. — Спасибо. * * *