– Я лишь приметил, что Соломонии твоей приглянулся, – так же нагло соврал Микула, – подмигивала мне давеча. – Померещилось тебе! – закипая, проговорила Евпраксия. – Так и квашне старой могло сослепу померещиться, – тоже без тени насмешки мрачно проговорил Микула, – темно уж было, чего только в темноте не углядишь, особливо, коли крепко хочется чего-то разглядеть. А хочется же, так? – в голосе Микула скользнула неприкрытая угроза. Евпраксия замерла, выпрямляя сутулую спину, потом повернулась к прячущейся во мраке няньке. – Побожиться сможешь, что то Дарья была? – Похожа… очень п-похожа была, – пробормотала Вторица, заикаясь. – Не она значит, – за нее досказала княгиня, – а до других непотребных девок мне и дела нет. Храни Господь, Микула Мирошкинич, ночи доброй. – Доброй ночи, светлая княгиня. Светлой княжне Соломонии тоже сладких снов. Завтра ответ твой жду, устал догадками маяться. Княгиня лениво кивнула и пошла прочь, за ней гриди и последней, испуганно озираясь, Вторица. – Эй, квашня, – крикнул ей вслед Микула. – Я ведь про язык не шутил, помни про то, и другим там передай. Неповоротливая Вторица, подхватив подол, кинулась догонять гридей как молодая коза. Все кругом снова погрузилось во мрак, Дарена лишь различала очертания широких плеч ватамана. В груди болезненно сжалось от переживаемой бури страстей. – Куда идти-то дальше? Показывай, – мягко проговорил Микула, успокаивая. Дарья вылезла из укрытия и повела по памяти. Надо сейчас все высказать, что старуха соврала, и Дарена и не думала ни на кого заглядываться, а даже наоборот, и чтобы он там ничего не мыслил дурного. Но слова просто не хотели выходить, пережитые потрясения измотали, сковывая решимость. Дарья медленно брела, не оглядываясь, лишь слыша совсем рядом мерное дыхание провожатого. Из-за поворота показался свет, там, на стороже, стояли ее гриди. Не надо, чтобы вои видели их вдвоем. Дарья остановилась. – Дальше я сама, – пролепетала она. – Светец-то принеси, а то не выберусь назад, – Микула оперся о стену, показывая, что будет ждать. Дарья быстрым шагом долетела до гридей. Те спешно стали кланяться. Она молча забрала один из светцов и понесла обратно. Микула стоял все в той же позе, разглядывая носы красивых сапог. Большой, сильный и… равнодушный. Не ее он спасал, а княгиню нагнул, чтоб свадьбу скорее сотворить. А сама Дарена ему, что прошлогодний снег по весне. – Благодарствую, – собирая остатки гордости, надменно проговорила она, протягивая светец. Микула принял, на широком лице заплясали огненные блики. – Зря благодаришь, Дарья Глебовна, – усмехнулся ватаман. – Коли еще раз ко мне забредешь, девкой уже не выйдешь. Новая волна жара заняла щеки. – Дурень! – волчицей рыкнула Дарена и под издевательский смех Микулы побежала прочь. – Со мной идите, – приказала Дарена воям, приставленным к ней Дедятой. Не время спать, есть еще одно дельце. Гневно раздувая ноздри, юная тетка направилась в покои племянницы. Сторожа Соломонии, увидев в столь поздний час княжью дочку, опешил, не зная, как поступить. – У меня важная весть для княжны, – будничным тоном проговорила Дарена, чуть приподнимая руки и показывая, что ничего опасного у нее с собой нет. Вои, помявшись, расступились – тетка и племянница часто ходили друг к другу, иногда и под вечер, чего ж такого. Дарена полетела к горницам. При свете мерно горящих свечей Соломония и ее матушка Евфимия, как ни в чем не бывало, уютно сидели на мягких подушечках и вышивали узоры, тихо переговариваясь. Видимо им тоже не спалось. Странная ночь, всем не спится! – Легко ли дышится, иудино племя? – как можно спокойней проговорила Дарена. Соломония дернулась, роняя иглу и испуганно тараща глаза. – Али не рады меня видеть? – ожидая ответа, уставилась на мать и дочь Дарена. – Дарьюшка, – келейным тоном пропела Евфимия, – а чего ж стряслось, что так поздно? – Не стряслось, – мрачно произнесла Дарена и внезапно орлицей кинулась на Соломонию, опрокидывая и нанося пощечины. – Не стряслось, как вы надеялись, не стряслось! – зло выкрикивала она, продолжая лупить визжащую племянницу. – Придушу сейчас эту гадину, так и совсем все хорошо будет. – Уймись, Дарья, что ты делаешь?!! – подоспела на выручку дочери Евфимия, но получила такой толчок в грудь, что отлетела к лавке. – Да что ж это делается, помогите!!! – завизжала она. – Сладко, сладко?! – усевшись на Солошку сверху, продолжала лубцевать ее Дарена. – А ну, уймитесь!!! – раздался грозный окрик княгини-матери. Дарья нехотя отпустила ненавистную племянницу, слезая с нее. Соломония судорожно рыдала, хватаясь за горящие щеки. Евфимия кинулась к дочери, утешать. – Как это понимать?! – рыкнула на Дарью старая княгиня, хмуря брови. – Да что б вы все сгорели! – с яростью выкрикнула Дарена. – Чтоб вам всем сгореть!!! Чтоб вам слезы моей не хватило пламя затушить! И она, едва не сбив с ног саму княгиню-мать, выбежала из чужих покоев. Ненависть, жгучая ненависть захлестывала. «Подложить меня под ушкуйника, чтобы самой не идти под венец, складно придумано! Только он бы меня взял, а на ней все равно бы женился. Я бы только позором покрылась несмываемым. Да им-то что, кто я им, байстрючка, плод греха, поделом мне, убогой!» Ладони горели, выпуская гнев наружу и чуть успокаивая. «Думают, я теперь голову низко склоню, стыдиться буду. Не дождутся. И с терема я более к тетке жить не пойду, я княжна, мой отец князь, мой прадед град сей закладывал. Здесь буду сидеть, чтоб им тошно стало. А кто первым ко мне посватается, за того и пойду, и старая ведьма мне не указ! В девках не засижусь. А приданое мое поперек горла им встанет». Боевой настрой не вернул душевного равновесия, Дарена крепилась из последних сил. Как во сне добралась она до своей горницы. – Хозяюшка, что стряслось, на тебе лица нет? – захлопотала вокруг нее Устинья, помогая разоблачаться. И тут плотину прорвало, обвив Устю руками, Дарена судорожно разрыдалась на ее плече. Устя не пыталась успокоить, только гладила по головушке свою бедовую хозяйку и давала той в волю выплакаться. – Никому я не нужна, Устя, никому. Одна, – простонала Дарена. – Ну как же одна, хозяюшка, а мы, челядь, а Дедята, а милостивая боярыня Матрена Михалковна? Да мы все в тебе души не чаем, солнце ты наше ясное. – Не нужна, – с горечью повторила Дарена, вспоминая жухлые, что трава в сентябре, очи. – Не нужна я ему, – совсем уж тихо поговорила она. – О-о, вона как, – догадалась Устинья. – Ну, поплачь, поплачь, такая уж у нас бабская доля. Глава X. Иней Встречу княгиня Евпраксия назначила Микуле в церкви, не в большом Успенском соборе, а в той, что поменьше, Николая Угодника. Беленый каменный храм стоял, притулившись к княжеским хоромам. Аскетичные стены без лепного узорочья опоясывал лишь аркатурный пояс, зрительно вытягивая приземистую церковь. Микула низко поклонился надвратной иконе своего небесного покровителя, троекратно перекрестился и вошел внутрь. В церкви было студено, от дыхания шел пар. Узкие оконца пропускали пучки света, сходящиеся на мозаичном полу. Лики святых торжественно-строго взирали с небесно-синих стен на вошедшего. Свечи горели только в поминальном кануне перед распятьем. У кануна недвижимо стояла сама Евпраксия, тяжело опираясь на посох. Сейчас она казалась особенно древней – вековой ствол увядающего древа. Рядом, разглядывая фрески, бродил княжич Ярослав. Время от времени он тяжело вздыхал и поглядывал на окна, видно желая поскорее улизнуть на двор. Больше никого в храме не было. Микула мягкой походкой кота прошел через притвор, кашлянул, привлекая внимание. Княгиня и княжич обернулись. – Здрав будь, светлая княгиня, – поклонился ватаман, – здрав будь, княжич, – так же отдал он должное Ярославу и замолчал, выжидая. Пусть княгиня сама начнет разговор. – Слышала я, что люди твои постоя в посаде ищут, – совсем не с того, о чем думал Микула, начала Евпраксия. – Али не по нраву на ловах сидеть? – Одичать в лесах непролазных боятся, – скривил губы в усмешке ватаман, про себя досадуя, что Ратша не смог провернуть дело по-тихому. – Так чего же там сидеть? Давайте на Муром идти, батюшку спасать! – подлетел к Микуле Ярослав. – Не встревай, когда не просят, – одернула унука княгиня. – Но время-то уходит! Уходит! – с мольбой в очах посмотрел на взрослых мальчонка. – А я слыхал, что при великом князе Всеволоде двух князей ростовских в порубе ослепили… А если и батюшку ослепят, как же он без глаз будет?! На Муром надобно идти, чего же вы медлите?! – мальчишка жадно глотал холодный воздух, от волнения тряся подбородком. – Бабушка, ну ты же для того ушкуйников вызвала. Микула внимательно смотрел на княгиню. Она хранила молчание, лишь крепко до белых костяшек сжимая посох. – Ну, что же вы молчите?! Да как вы можете?! – продолжал распаляться Ярослав, изнывая от бессилия. – Молчи! – прикрикнула бабка. – Пойдем, – кивнула она обоим, и шаркающей походкой побрела к правому пределу. Толкнула дверь, широко растворяя. Перед Микулой открылись беленые пустые стены с единственной иконой в углу и чадящей под ней лампадой.