К обеду на двор тетки Матрены заявился Божен. С ним можно было по-простому, без суеты, свой же, чего уж там пыль в глаза пускать. Матрена потчевала двоюродного племянника, подсовывая тому: то соленые грибочки, то капустку, то пареную репу, и мимоходом расспрашивая последние новости. Дарена тоже не сидела чинно как за княжеским столом, а придвинувшись ближе к братцу, слушала, подперев рукой подбородок. Все в доме Матрены было настоящим, без лишних церемоний и условностей, и оттого очень нравилось Дарене, задыхавшейся в пышных хоромах. Божен выглядел возбужденным и, вопреки обычному, к еде почти не притрагивался. Мохнатые брови все время бежали к переносице, делая обычно благодушное лицо посадника напряженно-суровым. – И вот что я вам скажу, – тревожно оглядываясь, нагнулся Божен над столом, – недоброе это дело – на ушкуйников град оставлять. Давеча, знаете, что стряслось? – А чего ж, соколик ты наш, могло стрястись? – добродушно улыбаясь, тоже склонилась к племяннику Матрена. – А то, княжьи кмети всю ночь татя ловили, – выдал Божен, оценивая, какое впечатление произвел на тетку и сестрицу. Те тревожно переглянулись. – Так уж и татя? – не удержалась от замечания Дарена. – Его, его, – закивал головой Божен, – к Юшке Сивому на двор бугаище залез, весь забор изломал и к курятнику. Ясно, курам хотел головы свернуть да в мешок. Только псы Юшкины на него кинулись, чуть портки не изодрали, он от них к Третьяку перемахнул и в проулок, а там дозор как раз шел. Так и сцепились. Они б его схватили, да дружки его подоспели, отбили да утекли. Двоих наших аспиды убили, двоих покалечили. Так вот. Дарена замерла с широко распахнутыми очами – вон оно как вывернули, а она-то от Дедяты совсем другое слыхала. – Так находники вятские-то здесь при чем? – с легкой наивностью в голосе проговорила тетка Матрена. – А кому ж еще за чужим добром ночами лазать?! – возмущенно вскинулся Божен. – Им-то уж не привыкать, ремесло у них такое – добрых людей по Волге грабить. Оставь волка овчарню сторожить. – И кто те кмети, что татя ловили? – холодно произнесла Дарена, выпрямляясь. – Княгини Евпраксии? – Да нет. Я ж сказал – княжий дозор. Ярослава ратные были. – То есть Евфимии, – довела мысль до конца Матрена, перестав улыбаться. – Ну, может и так, разница-то какая? А еще, не чудно ли, что как ушкуйники объявились, так и дружина княжеская в лесу нашлась? С чего бы это? – Ну, знаешь, здесь-то ушкуйники при чем?! – не выдержала и выдала волнение Дарья. – Ежели их, когда князя убили, и в помине в Гороховце не было. – Вот это меня и тревожит, – снова сдвинул густые брови Божен, – не знаю я пока того. Но не просто же так все совпало. И тартары эти, а есть ли они там, или может выдумка все? Кто знает – гонец тот из мурома прискакал, или его ушкуйники подослали, чтоб до града нашего легче было добраться? Уйдет дружина, а они беззаконие станут творить. А старуха уже из ума выжила, не поймет, на что нас всех обрекает. Верите, ночи не сплю, все думки мрачные в голову лезут. – Ничего они худого не сделают, – вспыхнула Дарена. – А ты, Даренушка, своих кметей в поход к Рязани не давай, – повернулся к ней Божен. – И Дедята пусть при тебе сидит. Допытывать коли станут, чего своих не посылаешь, сказывай – и так мало, куда мне войско выставлять. Так и говори, а я поддержу. Про это Дарена как-то не успела подумать. Если все выделяют воев для похода, следует ли ей, княжьей дочке, тоже выслать малый отряд? Да и сколько у нее тех воев: четверо гридей, в очеред меняющих друг друга у ее покоев, да два десятка ратных деда под рукой Дедяты. Вот и все люди. – И еще хочу сказать, пока мы здесь одни, – продолжал зудеть Божен, – ватаман ихний каждый раз про тебя расспрашивает, не добро это, коли у него невеста уже засватана. – Так Даренка наша тут при чем, коли он выспрашивает? – загораживая вконец заалевшую племянницу, проговорила Матрена. – Девка у нас ладная, чего ж не пораспрашивать, спрос, чай, не грех? – Не добро мне, все не так, как раньше было. Растрясли здесь всё эти находники, – Боже поднялся из-за стола, крестясь. – Перебирайся ты ка, Даренушка, ко мне. Мои только рады будут, места много, все дальше от вертепа того, а они пусть там, что хотят, то и делают, раз Бог их разума лишил. – А чего ж к тебе, и у меня ладно? – обиделась Матрена. – Я княжья дочь и в княжьем тереме мое место, – упрямо проговорила Дарена, справляясь с волнением и успокаивая дыхание. Кого хотели выловить кмети Евфимии? И засада в том же месте, что уже делал на Дарену Ведан. Прав Дедята, сейчас для нее самое верное – рядом с ушкуйниками сидеть, под их покровом, который обещал Дедяте ватаман. Как-то смог Микула за ночь переломить мнение крестного. А то, что чужой жених, так и что, она к нему в невесты и не набивается. А слова ее мачехе – так это ж, чтоб Евпраксию позлить, не более. Да этот Микула и сам так делал, внезапно огорошивал тем, что от него и не ждали, у него и подсмотрела. Пронский княжич – так княжич, какая печаль? А если б кому-то она была нужна, так вчера бы не пошел один под мечи острые подставляться, а остался бы миловаться у калитки. За уходящих на юг воинов спешно творили молебен. Успенский собор был забит до отказа. Народ послушно повторял слова молитв, осенял себя крестным знамением и клал земные поклоны. В неотапливаемом храме было душно, несмотря на трескучий морозец за стенами. Княжны с другими девами, боярскими дочками, находились на хорах. С высоты Дарена видела и обеих княгинь, стоящих под особой сенью с шуей стороны, и смущенного от общего внимания Ярослава, Божена с лучшей чадью гороховецкой. А вот и Ведан, держит на руках малого княжича Михалко. Неужто его дядькой к племяннику приставят? Нет, Дарена должна вмешаться, поговорить хотя бы с Евпраксией. Не должен такой дурной человек вкруг княжича виться! Отчего его не отправили с другими кметями помогать рязанцам? Не он ли вчера Микулу гонял? А вот и сам Микула, чуть припозднился. Немного постоял у входа, надменно сверху вниз окинув толпу, что позволял ему немалый рост, так же с достоинством перекрестился и ленивой неспешной походкой, как один он только мог, в окружении своих людей прошел к десному краю, встав между юным князем и Боженом. Да уж, скромность – не его добродетель. – А вот и нареченный мой, – шепнула подружкам стоявшая чуть в отдалении от Дарены Соломония. – Не страшно ли тебе, Солоша, за такого-то идти? – с легким сочувствием проговорила одна из подружек, с любопытством разглядывая ватамана. – Вот еще, чего ж страшиться? – пожала плечами Соломония. – Дьяк наш, Терешка, сказывал – у него град богатый, в хоромах красно, мягкой рухлядью https://litmarket.ru/ebook/edit/dar-ushkuyniku#_ftn1все устлано, и короба кругом с добром стоят. А местные, поганые, все ему дань платят. Не чета нашим князькам захудалым, гордыни много, а прикрыться нечем. Подружки хихикнули. – И все ж, уж больно грозен, – усомнилась одна из боярышень. – Ну, то на людях, а как вдвоем остаемся, так он совсем другой, – краснея, улыбнулась Соломония, воровато оглядываясь на Дарью. – Да ну?! – подруженьки плотнее придвинулись к княжне. – Ну, сказывай уже, не томи. – Лобзались мы с ним, – тихо шепнула Соломония, но достаточно, чтобы это расслышала Дарья. На хорах было тесно и отойти, чтобы не слышать трескотни болтушек, княжья дочка не могла. Перед глазами медленно стали расплываться голубые фрески собора, а в груди больно заныло. – Перехватил меня в сенях, пока никто не видел… ну, и. Так-то нежно, аж ноги отнялись. – И не верится, – подружки снова нагнулись, разглядывая сурового ватамана. – Лобызались, – упрямо повторила Солошка, – нешто я в Божьем храме врать стану. «Лобызались! – Дарью трясло, мир ее рушился. – Лобызался, так же как со мной! Да ему вообще все равно с кем!» Любовь резко окрасилась в цвет ненависти. «Да как можно было верить, что я ему… а что я ему, он меня замуж не звал и ничего не обещал. Смекнул, что понравился, вот и позабавился, а теперь к невесте строптивой ключи подбирает. Все правильно. А мне впредь наука». Вниз, на толпу прихожан, Дарья больше не смотрела, вскинув подбородок, сделав непроницаемым лицо, она принялась старательно молиться. Шушуканье девиц уже не долетало до ее сознания, не хотелось больше слушать ни чьих откровений. «У них своя жизнь, у меня своя». Когда служба завершилась, Дарья нарочно замешкалась, сделав вид, что желает зажечь свечу за упокой родных. Тихо спустившись в опустевшей притвор, она постояла у икон, подошла за благословением к Патрикею, и только потом, рассчитав, что никого уже не должно быть у крыльца, пошла к выходу. На ступенях ее преданно ждали гриди и Устинья, куда ж без нее. – Случилось чего? – сразу приметила перемену Устя. – Да так, взгрустнулось. Они пошли домой в мерном кружении крупных снежинок. Зима старательно стелила новое льняное покрывало, завтра по нему гороховецкие отряды уйдут на юг, может навсегда, всякое может случиться. Сердце надрывно стонало: и по ним, и по отцу, и по раздавленной первой любви. Глава XIX. Разочарование С одержимостью птицы, охраняющей гнездо, Дарена ринулась отваживать от княжьего семейства Ведана. И начать она решила с разговора с Евфимией, кому, как не матери, стоит знать, в какие порочные руки она передает младшего сына. Уверенной походкой Дарья зашагала к покоям княгини. Что она будет говорить, и как убеждать, Дарена пока не ведала. Надо бы подготовиться, продумать речь, но тогда может остыть решимость, начнутся сомнения и страхи, злые голоса станут нашептывать – себя подставишь под языки сплетников, подумают, что из ревности сокольничего губишь, наговариваешь. А так, пока в груди бушевал разлад, было не до голосов, самое время подступиться, по-женски спокойно объяснить, Евфимия поймет, одумается, найдет другого дядьку для Михайлушки. Покои Евфимии встретили незваную гостью странной тишиной и пустотой – ни гридей в сторожах, ни челядинок, словно все вымерло. Это безмолвие несколько сбило пыл, и Дарена замедлила шаги, напрягая слух. Куда все подевались? Не было даже этой квашни, Вторицы, что вечно отиралась у молодой княгини, и чей надрывно-ноющий голос обычно накрывал с порога. Может, на богомолье подались к посадскому храму или на торг? Прийти позже? Подождать? Дарена осторожно протиснулась в приоткрытую дверь и мягкой поступью прошла через небольшую горницу, заглянула в людскую – пусто. И тут до уха долетел легкий шепот и шелест одежд, все же здесь кто-то есть. Дарена прошла к открытому дверному проему и застыла с широко распахнутыми глазами. Княгиня Евфимия сидела на коленях Ведана и страстно лобзала лапавшего ее сокольничего. В глазах потемнело. Надо было крикнуть, осрамить, поднять шум: «Как они могли?! Как?!» Но Дарена лишь отшатнулась, словно от удара, и опрометью полетела прочь. Реальность кололась и резала острыми краями. Ноги понесли к мачехе, это она виновата, она допустила, разве не Евпраксия сейчас – глава рода, не на ней все держится? Так почему потворствует, память о сыне позволяет порочить, тень на семью наводить?! Дарена так неслась, что чуть не сшибла, выходившего из покоев княгини Евпраксии Микулу. Тот бесцеремонно перехватил ее на лету, перекрывая протянутой рукой дорогу. – Случилось чего, ладушка? – улыбнулся, тревожно заглядывая в очи. И тут Дарена вспыхнула ярким пламенем злости, словно в ее костерок подкинули пучок сухой коры: – Я тебе не ладушка! Я Дарья Глебовна, княжья дочь, правнука великого князя Михалки. Иди к невесте своей зацелованной, ладушкой называй! – и не дожидаясь ответа, она грубо оттолкнула руку Микулы, прорываясь к покоям Евпраксии. «Смеяться будет – кем себя байстрючка возомнила, да плевать. И думать об нем не хочу! Княжну ему настоящую, да пусть ей подавится, пусть она ему поперек горла встанет!» Пролетев мимо спешно кланяющейся стражи, Дарья ураганом ворвалась в горницу старой княгини. Евпраксия сонно приподняла веки, разглядывая растрепанную и бледную падчерицу. – Ну, совсем у тебя гордости нет. Бегаешь за ним, что дурная собачонка, – ехидно произнесла она. – Почему ты не наказала Ведана за князя?! – сразу кинула Дарья, отсекая ненужные разговоры. – Ведь он же бросил его, сбежал, это же видно как Божий день. Насмешка сползла с губ старухи, морщины словно провалились глубже, делая лицо совсем дряхлым. Евпраксия попыталась подняться, опираясь на посох: – Ну чего столбом встала, помоги, – рявкнула она на падчерицу. Дарена послушно подставила локоть, позволяя уцепиться костлявым пальцам.