– Ты ведь все знаешь про него и Евфимию, так? – не поддалась жалости Дарена, пытаясь вытащить правду. – Плохо, что ты знаешь, – нахмурилась старуха. – Да уж не сильно и таятся. – Я поговорю с ней, – устало проворчала Евпраксия, отталкиваясь от падчерицы и делая самостоятельный шаг. – Ведан не мог бросить Ростислава, его на ловах вообще не было. Сама понимаешь, где он был. Невестка рыдала вот здесь, в ножки кидалась, чтоб не трогали полюбовника, и все мне выдала. И я обещала молчать. И ты будешь молчать, поняла?! – грозно сверкнула Евпраксия очами. – Но почему? Она ж прелюбодейка! Нешто можно вот так все оставить?! Что вообще происходит, куда мир катится? И Божьего гнева не боятся. – Все дети Евфимии на нее похожи, от Ростислава там почти ничего нет. – Не правда, Павлуша на него похож. – Похож, но не так, как ты на отца, что никто и не усомнится, что наша порода. Не хочу, чтоб всех моих унуков байстрюками считали. Ярослав должен сидеть князем, Михалко законным княжичем, а их мать – честной вдовицей. – Да ежели я ведаю, так думаешь об том другие не знают?! – возмутилась Дарья, не понимая мачеху. – Догадываются и знают – то разное, – отмахнулась Евпраксия. – Но ведь тот Ведан – упырь, он ко мне приставал! – не выдержала и выдала тайное Дарья. – Так попроси ушкуйника своего, он ему шею мизинцем свернет, – усмехнулась Евпраксия. – Он не мой, – насупилась Дарья. – Но ты даже ее не осуждаешь! – вылетел из груди крик. – Молода ты еще, – кутаясь в шубу, скрипуче проговорила Евпраксия. – Думаешь, легко при муже, который тебя не любит да едва терпит, жить? Думаешь, она не понимала умишком своим скудным ничего? А то и понимать не нужно, и так почуешь. – Но и Ведан ее не любит. – Речи, которые слышать хочется, в уши бормочет, и того довольно. – Я не дам ему Михалке дядькой быть! – с угрозой в голосе произнесла Дарья как можно тверже. – Я ей об том уж наказала. Чуть от власти свалившейся не одурела, нос начала драть, но все ж со мной пришлось согласиться, сказывала, что найдет другого. Повисла тишина. Больше говорить было не о чем. Потрясенная от услышанного Дарья вышла из покоев светлейшей мачехи. «Как она может так спокойно к этому относиться?! Как так можно?!» – продолжало стучать в висках. Тенью Дарена прошла мимо караульных, вдоль расписанной яркими цветами стены. В детстве ей нравилось сесть здесь тихонечко в уголке и подолгу любоваться сплетением стеблей и изгибами листьев. Она даже подходила тайком и пыталась понюхать пышные бутоны. Как чудно – за окошком зима, а здесь буйствует лето! Но сегодня цветы казались какими-то ядовитыми, злыми и в каждом лепестке читалась насмешка над незадачливой обличительницей. Ускоряя шаг, Дарья поспешила покинуть мачехины покои. За углом, облокотившись о столб подпорки, стоял Микула, терпеливо ее поджидая. «Ах да, ему же надо везде первым быть, не успел поострее ответить», – снова закипело раздражение. Дарья остановилась в двух шагах, вопросительно уставившись на ватамана. «Ну давай, начинай говорить», – выражал ее насупленный взгляд. – Уже напели тебе, чего и не было, – вдруг виновато произнес он, смущенно кашлянув, видно было, что оправдываться ему приходилось не часто. – Я то еще в церкви приметил, ни разу на меня не оборотилась. – Никто мне ничего не пел, – надменно произнесла Дарья, вздергивая нос. А почему она должна была на него в церкви-то оборачиваться, с какой стати? На чужого-то жениха! – Да она сама меня поцеловала, я того не желал, – шепотом произнес Микула, чуть придвигаясь. – И не видел-то никто, откуда ты узнать-то успела? – Ты себя, чай, мелким Терентием считаешь?! – возмутилась вранью Дарена. – Как она, – тут Дарья провела в воздухе ладонью, показывая малый рост Соломонии, – могла тебя, колокольню эдакую, поцеловать? Обида просто выжигала, а ведь наказывала себе не обращать на коварного ватамана внимания. – Ну, так вышло, наклонился… да не было ничего, пустое все. Чего ж ты обиделась? – попытался он приобнять ее. – Я, значит, твоя ладушка? – холодно улыбнулась Дарена, укладывая ему руки на плечи. – Т-ты, – споткнулся в слове ватаман. Оба понимали, что слишком близко стоят друг к другу. – Так пойди сейчас к мачехе, да скажи, что ты передумал на Соломонии жениться и байстрючку в жены берешь, – приподняла коромыслице-бровь Дарена. Микула молча ее разглядывал, ничего не отвечая, от его цепкого взгляда становилось неуютно. «Молчит! Сказать-то нечего!» Дарья отдернула руки от мужских плеч, словно те стали раскаленными углями, и быстро пошла прочь. – Ходил я к ней уже, – кинул ей в спину Микула, будто стрелу пустил. Дарья приостановилась, дернула лопатками, но не повернулась. – Ходил, – снова хрипло повторил Микула. – Отказала, мол, нечего княжьими дочками перебирать да семью позорить на потеху граду. Сказано – выбрал сразу, так уж женись. Мне ответить ей нечего было. – Так и женись! – разочарованная его смирением, крикнула Дарья и, уже не стесняясь, побежала прочь, рыдая навзрыд. Глава XX. Бирюза Сочельник. В хоромах царила приятная суета, по горницам витал аромат пирогов. Девки, похихикивая, собирались тайком прошмыгнуть в баньку, погадать или выйти за околицу, побросать сапожки. Заводилой среди молоденьких боярышень, конечно же, была Соломония. Ее звонкий голос слышался где-то за окном. Дарена сидела затворницей. Все не радовало. – Ну, чего ж тут высиживать? – изумлялась Устинья. – Пойдем, хоть на саночках покатаемся… А хочешь, здесь погадаем, я курицу велю принести или к зерцалу свечу поставим. – Не хочу я ничего. Досижу положенное да на всенощную пойду, – вздохнула Дарья, подпирая щеку рукой. – А ты, Устя, ступай, али я тебя держу? – Да нешто я могу веселиться, коли хозяйка моя тут слезами полы моет? – возмутилась Устинья. – Ничего я не плачу, с чего ты взяла? Вот, вышиваю, а то потом праздники, да работать уж нельзя будет. – Ой, только-то и надо в святой вечер глаза об пяльцы ломать… Устя настырно еще что-то хотела возразить, она вообще умела быть настойчивой, но тут в дверь просунулась лобастая голова гридя. – Там Дарью Глебовну просят. – Кто просит? – за хозяйку надменно ответила челядинка. – От вятских гостей пришли. – Ну, так проси, – отозвалась Устинья раньше, чем сама Дарена успела определиться – хочет она видеть посланников от Микулы или нет. В горницу важно вошел красавец-денщик. Щеголеватый малый чинно поклонился Дарене, подмигнул Устинье. – Ватаман Микула Мирошкинич велел гостинец светлой княжне Дарье Глебовне передать, – протянул он длинные бирюзовые бусы, бусинки плавно заколыхались, ловя пламя светцов. И как быть? Отказать? Надо ли принимать подарки от чужого жениха? Конечно, не стоит, пусть нареченной дарит. А может он и ей такие же купил? Придется в одинаковых ходить, вот уж потеха. Отказать. Но пока она медлила, денщик аккуратно положил бусы на стол и с поклоном вышел вон. – Красотища-то какая? – всплеснула руками Устинья, разглядывая подарок. – Пойди догони его да верни это, – очнулась Дарена. – Вот еще, с чего бы возвращать, подарили, так брать надобно. – Ну, что за неслуха. Кто здесь хозяйка?! – топнула ногой княжья дочь. – Ты, светлейшая, хозяйка, так и носи, – и Устинья бесцеремонно подтолкнула к Дарене подарок. Дарья вздохнула, неловко взяла в руки лазоревое чудо, покатала в ладони камни, понимая, чьи руки до этого их держали, выругала себя и закинула подарок в ларец. Ну, подарил так подарил. Пусть лежат, не шею же ими оттягивать? На всенощную Дарья упрямо пошла к Николе, а не со всей княжеской семьей к Успению. Горожане, столпившиеся в храме, встретили княжью дочь воодушевленно, польщенные, что радость светлой ночи она разделит с ними. Смиренно стоя на службе, Дарья невольно без конца теребила мелкие шарики и поправляла нитку лазоревых бус, трижды обвившую тонкую девичью шею. Праздник же, чего ж не надеть обновку, здесь же даритель все равно ее не увидит, а к серым очам так идет бирюза. Было и грустно, и томно… и светло, а будущее стелилось молочным туманом. С небес на землю глупую девку вернул Дедята. Крестный с семейством подождали ее на церковном крыльце. Дарья по-простому расцеловалась с пухлощекими меньшими Дедятичами, раскланялась с теткой Беренеей, высокой статной бабой, не растерявшей еще красоты молодости. Дедята мялся, тревожно переглядывался с женой и явно хотел перекинуться парой словечек с крестницей с глазу на глаз. – Светлая княжна, зачем ты в эти бусы треклятые обрядилась? – тихо зашептал крестный, придвигаясь ближе. Дарья густо залилась краской, радуясь ночной темноте. – Хороши же, – пробормотала она, невольно прикрывая лазурь раскрытой ладонью.