– Вылущи и пересчитай, – посоветовал Гумоз и замолчал. Пожав плечами, я отсоединил магазин и вынул из него оставшиеся патроны. – Ого, восемнадцать ушло! – Во-во. А надо, чтобы ушёл всего пяток. Понял? Садись за румпель, Длинный Карабин Натти Бампо, сейчас нас в какие-нибудь дебри поведут. Так и вышло, минут через десять «Обь» круто свернула направо, уходя в речушку Гудкэннэкон, то есть Щучью, на которой в глубине тайги и стоит центральная фазенда Сарсембаева. Здесь было гораздо тесней. Низкие лесистые берега сблизились, порой лодки проходили всего в трёх метрах от густых зарослей ивняка, в которых запросто могла притаиться изготовившаяся к смертельному прыжку нечисть. Спокойное плавание закончилось, всем приходилось быть настороже. Расслабившийся было Сомов поменял барскую позу владельца белоснежной океанской яхты на актуальную сторожевую. Сидя с помповым ружьём, ствол которого был направлен в сторону береговой зелёнки, он был вынужден то и дело перепрыгивать с одного борта илимки на другой, в зависимости от того, откуда в эту минуту могла исходить опасность. Я же, управляя в узостях длиной лодкой, ни на секунду не мог отвлечься на разглядывание берегов. Все напряжённо молчали. Километр за километром мы неуклонно продвигались вглубь тайги, в ту сторону, где мне ещё не доводилось бывать. Стену тайги то и дело разбавляли обширные поляны, белокопытником, или «лопухом таймурским», если не по латыни. Речка успокоилась до сонного состояния, сильно меандировала на местности, где почти не было уклона, течение практически не чувствовалось. Дно поменялось. Вода всё ещё оставалась прозрачной, однако дно совсем другое, заросшее водорослями, а не каменистое, как было всего пяток километров назад. Менялись и берега, яры становились выше. Еще через километр пути справа показались остатки лагеря геологоразведчиков. В восьмидесятые годы прошлого столетия они активно искали здесь жилы исландского шпата. Однако с тех пор, как промышленники научились синтезировать оптический шпат, интерес к природному был утрачен. Пару раз движение усложнили шиверы – мелководные участки реки с быстрым течением и беспорядочно расположенными в русле подводными и выступающими из воды камнями. В отличие от порогов, шиверы локальны, их последовательность плохо прослеживается, шкиперу трудно выделить линию преимущественного стока воды – струю. Поэтому основная сложность при прохождении шиверы, как и любого препятствия на реке, – определение линии движения судна. Чем я и занимался. На одной из излучин Ильяс показал рукой на одиноко стоящий лабаз, очень старое, почерневшее от времени сооружение на четырёх опорах-сваях. – Эвенкийский лабаз, – пояснил он по рации. – Они очень редко его посещают, я ни разу не видел здесь человека. Но кто-то сюда приходит, оставляет нимад. А потом его забирают… Одно время я даже считал, что это припасы для кого-то из беглых родственников, имеющих проблемы с законом. – А потом? – спросил я. – Плюнул. Меня это не касается. Никто в мои дела не лезет, я тоже не суюсь в лишнее. Эвенки живут по своим законам. Нимад – один из древних общественных институтов у тунгусов, в переводе это слово означает «дар», «подарок». Это такой обычай, предписывающий охотнику оставлять добычу или её часть сородичам или соседям. Ещё совсем недавно он был широко распространен среди всех эвенков, уходя своими корнями в далекое прошлое, характеризуя наиболее древний период общественного строя тогда ещё тунгусов – своеобразную форму общего производства и потребления. В таком дарении действует строгая система, регламент: охотнику-дарителю всегда достаётся голова и сердце добытого зверя, реже шкура целиком или камус. Тунгусы полагали, что голова и сердце – это места, где обитает душа животного. Эти части охотники не отдавали, чтобы не лишиться охотничьей удачи и благосклонности духов. Нимад не просто обычай, в понимании эвенков это – закон. А охотничья удача во многом зависит от благосклонности духов-хозяев. Сейчас такая практика отчасти сохранилась лишь среди эвенков, постоянно обитающих в тайге или тундре, но распространяется на их родственников и знакомых, живущих в небольших поселках. Об этом обычае я читал, но такого материального сопровождения нимада не видел. Хозяйство Сарсембаева показалось в положенное время. Лодки медленно пристали к берегу, и Ильяс тут же выпустил Шайтана – для разведки и ознакомления с местом. Учитывая имеющийся у собаки опыт, можно с уверенностью ждать заливистого лая, если самоед увидит названного гостя. Да, иметь такую собачку очень полезно, осознал. – Задержимся на часок, – решил хозяин. – Я всё проверю, сами понимаете, время надо. Сейчас запущу генератор, Никита, сможешь связаться с Крестами. Отдохнём малёха, и дальше. Выше по речке будет большое озеро, там свернём. Дальше один волок, правда, сложный, на другую речку, и мы на месте. Мы с Мишкой выбрались и начали приседать, разминая затёкшие ноги. Хорошо тут у него, уютно. – Ильяс, слушай, а комендант твой знаменитый где обретается? Ну, саблезубый горностай, – поинтересовался Сомов. – Сейчас объявится. Он думает. Меня увидел, но и пса засёк. Теперь решает, кто из нас главнее, – улыбнулся промысловик и громко свистнул. К нему тут же подбежал взмыленный Шайтан, судя по всему, не обнаруживший вблизи ничего подозрительного. Хозяин схватил пса за широкий ошейник и предложил: – Пошли, мужики, в фазенду, с комендантом знакомить буду. Глава семнадцатая Поляна Большой Бойни Старица здесь неожиданно широкая – настоящий залив, а не старица. Естественно, в ней нет течения, вода почти как зеркало. Стоявшие рядом лодки медленно покачивались. Мелкие волны бежали к красивому песчаному пляжу, желтеющему под довольно крутым и высоким склоном. До берега было всего около сорока метров, но группа молча выжидала, пялясь на берег через оптику: мы с Сомовым смотрели в бинокли, экипаж «обушки» – сразу в прицелы. – И как это прикажете понимать? – в почти полной тишине вопросил Сарсембаев, выкручивая свой «бушнелл» на максимальное увеличение. – Слушай, а про баню он тебе чего-нибудь говорил? – спросил Новиков. – Экий, сука, нежданчик. – Неплохая, кстати, баня, – заметил Гумоз. – Со знанием дела поставлена, удобно. – Ничего он не говорил! А я теперь ничего не понимаю! – возвысил голос Ильяс. – И про баню не говорил. – Забыть мог… – неуверенно подсказал я. – Бывший хозяин, он как, богатый человек? – Да хрена там лысого, а не богатый, обычный мужик, как все. Золота полон рот, вот и всё состояние. – Тогда действительно несколько странно, – пожал я плечами, опуская бинокль и поднимая к глазам тепловизор, – за баньку мог бы немного налика и попросить, чисто по-человечески. – Ну! Я ж с понятиями! – поддакнул Сарсембаев. – А с избой-то что случилось, ребята, святой дух помогал? Никто ему не ответил. Напряжённая тишина. Она теперь почти всегда напряжённая, мало осталось мест и ситуаций, в которых человек особой зоны может по-настоящему расслабиться. Постоянно ждёшь нападения – отвратительное чувство, к слову, эта перманентная алертность. Ещё и потому, что ты понимаешь, что и сама привычка к постоянной готовности в чём-то опасна. Когда-нибудь личная охранная система устанет, даст сбой. Вот тут на тебя и прыгнут. Так что же здесь произошло? Кривая изба на поверку таковой вовсе не оказалась. Видно было, что один угол некогда действительно проседал, однако теперь эта угроза была полностью устранена, маленькое отъезжее зимовье стояло абсолютно ровно. Нет, святой дух на такое точно не способен. Угол подпирала клетьевая свая, ровно сложенная из толстых чурбаков. Торцы ровные, дерево отпилено без спешки. Нижние венцы из окуренной лиственницы надёжно зафиксированы вбитыми в грунт кольями, укороченными так же ровненько – бензопилой человек работал. Такая клеть век простоит, ошкуренная лиственница не гниёт. – Неужто поселился кто? – удивился Новиков, протирая стекло прицела чистой тряпицей из красной микрофибры. – Местный не поселится, чужие здесь не ходят. – Тогда кто, Никита? – спросил Димка. Да бог его знает. Я уже достаточно крестовец и таёжный человек, чтобы хорошо понимать – такое самовольство невозможно, однако никто не может захватить чужое зимовье под жильё, за такое можно и пулю в башку выхватить. Ты вправе переночевать при нужде, переждать несколько дней непогоду или болезнь… Но самозахват невозможен. А без отчуждения вряд ли кто-то будет выполнять такую капитальную работу, разве что от скуки. От сытости, а не от голода. Вот только сложно представить, чтобы промысловик в тайге заскучал, у таких людей всегда работа найдётся. Дауншифтер номер два? Беглый зэк? И откуда, интересно мне знать, он бежит, если рядом нет ни одной зоны? Впрочем, беглые порой как раз в таких местах и прячутся, самая глушь. – Может, он попросил кого-нибудь починить, да и забыл? – вслух рассуждал и тут опровергал сам себя Ильяс. – Да ну… Работы здесь много. – И случайно не поднимешь, проходняком. Даже если от доброты душевной, мы, вон, домкраты с собой везли, – Сомов, глянув на дно илимки, тоже отмёл очередной вариант. Случайный забредший человек вполне может поправить окно, полати, починить дверь, в общем, по мелочи. Это считается хорошим тоном, такое поведение приветствуется – нашёл приют, помоги следующему путнику. Выровнять избу, да ещё и всего в две руки, случайно не получится. – Чего гадать, свежий скол смотреть надо, как говорит мой знакомый геолог Саня Даценко с «Волчьей Пади»… – устало вздохнув, молвил Дмитрий. – У меня чисто, – доложил я, пряча тепловизор в чехол. Засучив рукав, Гумоз опустил ладонь в воду и громко объявил: – Прогрелась, тёпленькая. Собачку-то гони, пусть работает. Спохватившись, Ильяс отложил «тигр» на кокпит, отстегнул пса и громко скомандовал: – Вперёд, ищи! Ищи, Шайтан! Обрадовавшись, собака с кучей брызг шумно разбила зеркало старицы и, резво молотя по воде мощными лапами, поплыла к берегу. Мы ждали. Выбравшись на пляж, Шайтан первым делом отряхнулся, а потом ломанулся к избе. С остановками обнюхивая углы, пёс быстро полил ближний, начиная ставить на территории свои метки, обежал квадратное строение по кругу и направился к баньке, стоящей на сваях возле старицы. Пронёсся по территории, с удовольствием попил воды и, усевшись на песок, несколько раз протявкал без какой-либо тревоги. Тепловик плюс собака – отличные средства контроля. – Причаливаем, – с облегчением скомандовал Ильяс. В обрамлении ярко-оранжевых гирлянд из рябины, заготовленных для приманивая глухарей, избушка выглядела как-то особенно уютно и даже весело. Дверь была закрыта на деревянную щеколду-вертушку с пазом, окошко, выходящее к старице, выглядело целым, значит, внутри никого нет. Если и крыша цела. Наглая росомаха частенько именно через крышу и проникает. Но кровля, как и остальной сруб, тоже была сделана из лиственничных хлыстов, не проломишь такую крышу… Правый с фасада свес был побольше левого, он опускался почти к самой земле, образовывая сбоку небольшой открытый амбарчик. Имущества там, кроме козел, не было. Зато лежала груда ещё не наколотых чурбаков. Открыв дверь, мы вошли внутрь, сначала парами, а потом все вместе. Сразу стало ясно, что никто здесь постоянно не живёт. В то же время нетрудно было заметить, что избу регулярно посещали. Тут большой сообразительности не нужно, кто-то же ставил клеть… Интерьер был стандартным: бревенчатые стены с лохмотьями копоти в пазах, груда сухих сучьев у очага – буржуйки, понизу обложенной диким камнем. Низкий бревенчатый потолок, широкие полати или же нары, накрытые ватным матрацем, полки с какими-то банками и коробками по стенам, дощатый столик у окна, пара толстых и коротких чурбаков вместо стульев. – Никита, пошли к баньке, осмотрим, – предложил Михаил. Это строение не выглядело таким капитальным, как изба, здесь всё было попроще. А вот железная труба выше. На ближней свае виднелась отметка максимального подъёма речной воды в паводок – зарубка с неразборчивыми каракулями. В отсутствие визитёров баня успела отсыреть. Но железная печка, обложенная большими камнями основательно, чтобы тепло держалось дольше, оказалась на месте и в рабочем состоянии. Вскоре работа закипела. Гумоз быстро и ловко растопил буржуйку, и вот она уже со звуком взлетающего реактивного самолета начала сушить влажные стены. Здесь тоже можно спать, если гости подошли, широкая лежанка – те же полати. Вот только матраца нет. Ребята не теряли времени даром. Над полосой жёлтого песка, поднимаясь к вершинам деревьев, медленно, неохотно, клубами поплыл сизый дым – ночь в сухой и теплой избушке нам обеспечена. Красота! Писк и возня потревоженных мышей под полатями, треск горящих поленьев, красные отблески по стенам и потолку баньки от дыр в печке и ровный успокаивающий гул трубы – всё будет хорошо, сейчас мы эту поляну оживим. Но более всего мне нравилась замечательная мысль, что делать нам, оказывается, ничего не надо. Пробили точку, убедились, что всё на месте, отъезжая изба к зиме готова. Вот перекусим, и можно оправляться в новый путь. Новиков, напсиховавшийся на перекатах и сложном волоке, клятвенно пообещал, что назад он нас вытащит другой водной дорогой. Судя по всему, в старице водится деловая рыба. Заходит отдохнуть. На вешалах возле избы сушилась рваная сеть. Местные ревниво вытаскивают такие снасти крюками, заметив, когда их ставят толстопузики. Там же лежали три переносные ловушки для рыбы, их ещё называют вершами. Принцип работы таких ловушек прост. В середину помещается что-то съедобное, а сама ловушка размещается неподалёку от берега. Рыба заплывает внутрь, а обратно выплыть не может, поскольку входное отверстие внезапно оказывается труднодоступным. У рыб существуют реальные проблемы с прохождением через такие отверстия, поскольку находясь в замкнутом пространстве, они начинают паниковать, суетиться и тыкаться куда угодно, кроме выхода. После этого вершу вынимают, развязывают дальний край и собирают улов… Сарсембаев, как хозяин земли, начал собирать нехитрый стол, мужики бродили по берегу, а я решил вытащить спиннинг – попробую немного поверху. Не вытащил и не побросал.