— Об Астахове, например. Или о том, кто и почему его убил. — Ах вот ты о чем! — Миша улыбнулся открыто и весело. — Так нечего особенно рассказывать. Просто я догадался, кто убийца, пришел к следователю и сообщил ему о своих подозрениях. Он согласился, что я прав, настрополил оперов, те кое-что проверили, и все сошлось как в копеечку. Сегодня как раз должны были брать негодяя. Николай дар речи потерял. Молча сделал несколько глубоких затяжек, ожидая, пока мысли выйдут из ступора. — Давай все сначала, — произнес он наконец. — О чем ты мог догадаться? Как ты вообще мог о чем-то догадаться, если у тебя нет доступа к материалам следствия? Ты можешь говорить нормально, а не вот этими вот загадочными обрывками? Он с трудом сдерживал злость и желание дать младшему брату подзатыльник, да поувесистей. Сидит, понимаешь ли, такой весь вальяжный, делает вид, что ничего особенного не произошло, а сам чуть не лопается от гордости и от сознания собственного величия. Гениальный сыщик нашелся, Шерлок Холмс! Делом не занимался, в расследовании не участвовал, с материалами не знакомился, а посидел пять минут на горшке и высосал из пальца имя преступника. Михаил вздохнул и заговорил негромко, мягко, как бы нехотя: — Ты сам рассказывал мне про расставленные на рояле свечи, про затейливый узор. И про фотографию девушки ты рассказывал. А о том, что Астахов первостатейный бабник и принципиальный холостяк, знает весь поселок, тут мне даже твои рассказы не потребовались. Ты, Коля, сноб, ты общаешься только с теми, кого считаешь ровней себе или с кем тебе интересно. Вот с тем же покойничком Астаховым ты водился, к академику с Первомайской улицы захаживаешь, к писателю этому, как его… Никак фамилию не запомню. Ну не важно. А я контактирую со всеми, людей на ранги и касты не делю и потому знаю, кто чем живет и чем дышит, у кого что болит и кто что скрывает. Чуешь, к чему я веду? — Пока нет, — сухо ответил Николай. — По всей вероятности, ты изыскал убийцу среди жителей поселка? — Именно! Вот смотри: раз была фотография девушки, значит, дело в любовных отношениях. Астахов ее поматросил и бросил. Идем дальше: неразборчивость в половых связях вызывает негодование либо у старорежимных, либо у верующих. Ну или у совсем уж пораженных коммунистической нравственностью. Больше никого этим сегодня не удивишь. Какие претензии могут быть у нормального человека к Астахову? Мужик взрослый, самостоятельный, холостой, имеет полное право устраивать свою личную жизнь как хочет. Если бы считалось, что он не должен так себя вести, его бы партком Большого театра быстро к ногтю прижал. А его прижали? Нет. И на сцену выходил, и за границу ездил, и в правительственных концертах участвовал. Значит, с этой стороны все в порядке. Поэтому нормальных людей из поселка мы сразу отметаем. А старорежимные в Успенском есть? Не напрягай память, я тебе сам скажу: есть парочка, одна старуха — мать депутата Верховного Совета, вторая — бабка жены того дипломата, который мне в прошлом году английские сигареты подарил, целый блок, помнишь? Обе бабки такие древние, что просто смешно думать о них как об убийцах. Сильно верующих в поселке тоже нет, в церковь по праздникам никто из них не ездит. Теперь вспоминаем о свечах. Почему они расставлены каким-то непонятным рисунком? Ну, соображаешь? — И почему же? — Да потому что секта! — Михаил торжествующе посмотрел на брата. — И это означает, что нужно искать человека со странностями, с особенностями. Не сумасшедшего, про которого все знают, что он псих ненормальный, а такого, знаешь, с чудинкой, не похожего на других. Ну и третье: искать такого чудика нужно именно в Успенском. Убийцей должен быть человек, который заходил в дом к Астахову, видел таблетки, знал, для чего они предназначены и где лежат. А дальше все было совсем просто. Это оказался Виктор Лаврушенков, отец того парнишки, Славика, с которым дружит твой Юрка. Про него все в поселке знают, что он очень странный, знаешь ли. Просто удивительно, что ты позволяешь своему сыну дружить с мальчишкой из такой семьи. Или ты, как обычно, не опускаешься до таких мелочей, как местные жители и их проблемы, тебя больше интересуют высокопоставленные дачники? Теперь в голосе Михаила торжество смешивалось с надменной снисходительностью, но у Николая не было сил реагировать на интонации брата. У него голова шла кругом. — Погоди, Миша… За стеной в комнате зазвонил телефон, потом донесся приглушенный голос Ларисы, которая с кем-то разговаривала. Слов было не разобрать, но звуки, пусть и негромкие, все равно отвлекали и не давали сосредоточиться. * * * Михаил Губанов Минуты такого острого наслаждения нечасто выпадали в жизни Михаила. Его многоумный старший брат сидит перед ним с глупым видом, растерянный, подавленный. Широкие плечи кажутся вялыми и узкими, он даже вроде как пониже ростом стал. А как рвался сразу после убийства Астахова встретиться со следователем, как хотел, чтобы его допросили, уверен был, что непременно скажет что-то очень важное и существенное для раскрытия преступления! Ну, рвался, и что? Много пользы принес Колька разговором с Дергуновым? Да ни грамма! Еще и выговаривал младшему брату, обвинял, повышал голос, называл плохим следователем. Зато он, Михаил, подумал, понаблюдал, сделал выводы и принес новому следователю готовую версию. Практически обеспечил раскрытие, при этом, заметьте себе, безо всякой помощи со стороны, без оперов, без криминалистов и экспертиз. Своим умом до всего дошел, своими способностями, талантами. Этот новый следователь, Полынцев, настоящий зубр, ас, все уголовные дела передает в суд с обвинительным заключением, а фразу «приостановить производство по делу в соответствии со ст. 195 ч. 3 УПК РСФСР в связи с неустановлением лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности» он даже не знает, как писать. Ни разу не приходилось, как говорят. Когда Михаил явился к Полынцеву в областную прокуратуру, чтобы поделиться своими соображениями, сперва пришлось прождать в коридоре почти три часа, ожидая, пока следователь его примет, но оно того стоило. Аркадий Иванович Полынцев, худощавый и подтянутый, с грубыми чертами лица, высокими залысинами и маленькими колючими глазками, слушал его недоверчиво и, как показалось Мише, не особо внимательно, потом вдруг оживился, начал задавать уточняющие вопросы, даже что-то записывал. В конце скупо поблагодарил, но руку на прощание пожал крепко и даже, как показалось Губанову, дружески. А где-то через неделю Михаилу сообщили в дежурке, что Полынцев из облпрокуратуры просил связаться с ним. Звонить Губанов не стал, решил подъехать, закрепить, так сказать, полезное знакомство личным общением. В этот раз ждать пришлось не так долго, всего часа полтора: следователь проводил очную ставку. Михаила встретил приветливо, улыбался, и маленькие глазки уже не казались такими злыми. — В цвет попал, Миша, в цвет, — довольным голосом гудел Полынцев. — Я ориентировал уголовный розыск, они все проверили, обнюхали, свидетелей подобрали, я допросил под протокол, все зафиксировал. Еще парочку концов подчистим и будем готовить задержание. И твои показания очень не помешали бы, особенно в той части, где ты говоришь, что Виктор Лаврушенков бывал в доме у Астахова. Ты как насчет этого? — Не хотелось бы, Аркадий Иванович. — А что ж так? — Если на суд вызовут… Там же люди из Успенского будут… Не хочется терять такую хорошую дачу, а после показаний на суде нам в поселке не жить, сами понимаете. Лаврушенковы — местные, их все знают, сын их, Славик, дружит с моим племянником. — Понимаю, понимаю, — покивал Полынцев. — Жаль, конечно, но придется пойти тебе навстречу, ты коллега как-никак. Ладно, подтянем, не впервой. Они поговорили еще с четверть часа, после чего Аркадий Иванович сказал: — Толковый ты парень, Миша Губанов. Если в хорошие руки попадешь — станешь лучшим в своем деле, как я. Подвернется достойное место — я тебя не забуду. Оформим переводом из МООП в прокуратуру, выслугу не потеряешь. А пока твоя задача — как следует учиться и получить диплом. Эта встреча с Полынцевым оставила у Михаила ощущение победы и еще чего-то смутного, едва уловимого. Оно, это неуловимое, было неприятным, слегка царапало сознание, но очень скоро, буквально через час, исчезло, оставив лишь торжество и уверенность в собственных силах. И вот теперь он с удовольствием, смакуя каждое слово, излагал высокомерному старшему брату ход своих рассуждений и подробности воспоминаний о жителе поселка Успенское Викторе Лаврушенкове. Он с полным основанием ожидал услышать от Николая слова похвалы и восхищения. Однако тот вдруг спросил: — А что ты вообще знаешь о сектах? — Чего о них знать-то? Секта — она и есть секта. Там все ненормальные, с прибабахами. Ритуалы всякие, свечи, духи покойников и прочее мракобесие. — И ты точно уверен, что убийца — Лаврушенков? На сто процентов? — На двести, — уверенно ответил Михаил. — Да что я? Следователь тоже уверен. Сам Полынцев! Усекаешь? Он мою версию проверил от и до, и все подтвердилось, доказательства железные. Аркадий Иванович меня очень хвалил и пообещал порекомендовать на хорошую должность, когда будет случай. — Тебя? — В голосе Николая недоверие смешалось со злостью. — Недоучку? — Так не завтра же и даже не послезавтра. Как раз доучусь, получу диплом. А там — глядишь — и стану следователем по особо важным делам. К Полынцеву прислушиваются, его мнение много значит, у него репутация знаешь какая? На всю страну гремит! Хотя откуда тебе знать, ты же милицейский кадровик, а Полынцев — прокурорский следователь. Уровень совсем другой. Михаил, разумеется, не удержался от того, чтобы уколоть брата. Свой разговор с Полынцевым он пересказывать не стал, детали опустил, о том, что неприятно царапало, накрепко забыл, зато слова одобрения и обещания будущей поддержки цветисто раскрасил, преувеличил, а кое-где и присочинил. Уж очень приятно было произносить все это, глядя на обескураженное и явно расстроенное лицо Николая. В кухню заглянула Лариса: — Мишка, чья очередь завтра на дачу ехать? Твоя или Нинкина? — Завтра Нина поедет, а что? Это мама звонила сейчас? Ты с ней разговаривала? Что-то нужно дополнительно? — встревожился Михаил. Лариса проигнорировала все его вопросы, ни на один не ответила. — Я сама завтра съезжу. Предупреди Нину. — Да? — изумился Николай. — А чего это ты? Ты же только вчера ездила. — По Юрке соскучилась, хочу побыть с ним. И снова Михаила охватило сладостное чувство превосходства над необразованным и недалеким старшим братом. Как же, соскучилась она, дожидайся! Расклад простой, как три копейки: лето, время отпусков, жена доктора наук Разумовского — тоже ученый, профессорша чего-то там заумного по части химии, преподает в институте, значит, как раз в августе она и укатила на курорт. Кто только что звонил? С кем Лариса так долго разговаривала? Понятное дело, что с ним. Поедут завтра вместе, Лев Ильич подождет свою даму сердца где-нибудь на лавочке, пока та быстренько сыграет роль любящей матери и заботливой снохи, потом вернутся в Москву. Может быть, погуляют еще по городу, пройдутся, поворкуют о нежных чувствах, короче, проведут вечер вдвоем. Прямо под носом у мужа с любовником договаривается, а Кольке и невдомек. Вот остолоп-то! * * * Николай Губанов «…низкий уровень общей эрудиции не позволяет грамотно формулировать вопросы при беседах со свидетелями и адекватно интерпретировать полученные ответы…» Николай перечитал последнюю фразу, поморщился, зачеркнул слово «низкий» с такой яростью, что прорвал бумагу пером чернильной ручки. Сверху вместо «низкий» надписал «недостаточный». Еще немного подумал и таким же манером заменил «не позволяет» на «не всегда дает возможность». Вроде бы выходило помягче, повежливее. Первый вариант очередной докладной записки руководству кадровой службы Министерства охраны общественного порядка был забракован непосредственным начальником Николая Губанова как излишне резкий, категоричный и безапелляционный. — Ты с ума сошел, Губанов? — вызверился на него начальник городского управления кадров. — Ты хоть понимаешь, какое впечатление производит твоя писанина? Получается, что ты, такой умный и знающий, понял, как все должно быть устроено, и пришел отчитывать генерала, как сопливого мальчишку. — Но я ничего такого не имел в виду, — пытался оправдываться Николай. — Я же неоднократно докладывал вам свои соображения, товарищ подполковник, и вы находили их дельными. Я только изложил все на бумаге, как вы и велели… — Излагать тоже надо уметь. — Тон начальника немного смягчился. — И разницу надо чувствовать, капитан. Одно дело, когда ты со мной разговариваешь, и совсем другое — когда пишешь руководителю республиканского главка. Между тобой и мной только одна ступенька: твой начальник отдела. А между тобой и Зверевым сколько? Посчитал? Там целая лестница. В общем, с такой докладной я к руководству не пойду. Этот разговор состоялся еще весной, и больше Николай Губанов к документу не возвращался, хотя думал о нем днем и ночью. Более или менее образованных и подготовленных сотрудников в милиции не хватало просто катастрофически. О том, что их мало, знали все, никакого секрета тут не было, но редко кто задумывался о том, что их непременно должно быть значительно больше. Подумаешь, экое сложное дело — борьба с преступностью и охрана общественного порядка! Да тут любой справится, было бы желание, а желание и идейность, как известно, от дипломов и аттестатов никак не зависят, об этом ярко свидетельствует вся история Советского государства. Рабочие и крестьяне безо всяких там институтов и Октябрьскую революцию совершили, и сельское хозяйство подняли, и целину освоили, и индустриализацию осилили. Такую страну построили! Самую лучшую в мире! С бесплатным образованием, бесплатной медициной, новые дома растут как грибы, и всем нуждающимся выделяется жилье тоже бесплатно. Спорить с подобными аргументами было трудно, да Губанов и не пытался, признавая их справедливость как бы в целом. Но когда доходило до частностей, согласиться не получалось. После разговора с Михаилом о Викторе Лаврушенкове пришлось пойти в библиотеку. Спрашивать литературу о сектах Николай не решился: подумают еще, что у него мозги набекрень. Попросил том Большой советской энциклопедии, тот, который на букву «С», нашел соответствующую статью, внимательно прочел. Ничего там не было ни про ритуалы со свечами, ни про покойников и их духов. Мишка, выходит, тоже ничего о сектах не знал, как и следователь Полынцев. И ни один из оперов, которые проверяли Мишкину версию, тоже понятия не имел, что это такое. Опирались на невесть где почерпнутые сведения, больше похожие на страшные сказки, которыми развлекаются дети в пионерских лагерях. «Девочка, девочка, выключи радио, желтая рука идет по улице», и все в таком роде. А еще из головы не шли слова Сани Абрамяна о том, что из показаний свидетелей по делу Астахова, коллег и знакомых певца вообще мало что было понятно. Половина слов — незнакомые. Не может ли оказаться, что именно в этих незнакомых словах и скрывается нечто важное? Михаил уверенно утверждает, что следователь Полынцев все проверил и даже нашел неоспоримые доказательства вины Лаврушенкова. Юркиного товарища Славика Николай знал давно, симпатичный рыжий пацаненок, энергичный, непоседливый, всегда с улыбкой на веснушчатой физиономии, и отца его, Виктора, механизатора из близлежащего совхоза, встречал в поселке, здоровался, но подолгу с ним не разговаривал. Виктор и вправду производил впечатление чудика: странноватый, рассеянный, углубленный в себя. Мог пройти мимо и не остановиться, не ответить на приветствие, вроде как не видел никого вокруг, а мог столкнуться с Николаем раза три за один день и все три раза останавливаться и спрашивать одно и то же: «Как дела? Приехал своих проведать? Как там в Москве, что слышно?» Как будто полностью забывал, что буквально час назад спрашивал то же самое… Да, странности в поведении Лаврушенкова-старшего действительно были, но при чем тут секта-то? Николай боялся мыслей, которые приходили ему в голову. Мысли и впрямь были… неправильные, что ли. Не укладывающиеся в линию партии. Идущие вразрез с тем, что провозглашалось с высоких трибун. Официально все должны были считать, что преступное поведение свойственно отбросам общества, чаще всего — ранее судимым пьющим малограмотным людям, несознательным носителям пережитков прошлого. После смерти Сталина объявили амнистию, в результате которой в советское общество влилась огромная, неисчислимая масса уголовников, даже и близко не подступивших к тому, чтобы встать на путь исправления. Именно эта масса и определяла во второй половине 1950-х годов ситуацию с преступностью в стране. Как говорится, делала план. Потому и укрепилось в головах представление о том, что преступления совершаются в основном этими отбросами. Если все так, то для работы с такими гражданами не нужно обладать никакими особыми знаниями. Главное — знать, как и что нужно делать, чтобы раскрыть преступление и выловить злодея, а для этого вполне достаточно понимать, как он думает и чем живет, чем дышит. В принципе, конечно, правильно. Но как быть, если преступник образованный, умный и хитрый? Непьющий, ранее не судимый? Приличный во всех отношениях человек, уважаемый, о котором никто худого слова не скажет? Если он, к примеру, ученый, деятель искусства, врач, журналист или еще кто-нибудь подобный? И как разговаривать с теми, кто его окружает и может дать о нем информацию? Как расположить к себе потенциального свидетеля, войти к нему в доверие, добиться дачи показаний, если даже не в состоянии понять, о чем этот свидетель тебе рассказывает? Выпускники школ милиции чаще всего направляются на работу в уголовный розыск и в ОБХСС, где их учат раскрывать именно такие преступления, которые соответствуют общепринятой модели. А надо бы готовить профессионалов, которые смогут найти общий язык с образованными эрудированными людьми, стать для них «своими», достойными того, чтобы делиться с ними информацией. Настоящий хороший оперативник должен уметь поддержать разговор на любую тему и прикинуться кем угодно, от подзаборного алкаша до дипломата. Он должен быть артистом с огромным багажом знаний, пусть поверхностных, но обширных. И дело Астахова — яркий тому пример. Уместно вспомнить и убийство в 1939 году знаменитой актрисы Зинаиды Райх, жены сперва Есенина, затем Мейерхольда. Семнадцать ножевых ранений… Почти тридцать лет прошло, а преступление так и не раскрыли. А убийство Зайдера, того самого, который в 1925 году застрелил героя Гражданской войны Котовского? Кого-то сначала задержали, но в итоге не осудили, а в среде компетентных людей до сих пор считается, что Зайдер был не единственным участником убийства Котовского. За его спиной кто-то стоял, кто-то им руководил, направлял. Так и нет ясности ни с убийством героического командира, ни с убийством его палача. Конечно, обычной бытовухи и чисто уголовной деятельности в общем массиве преступлений очень много, с этим никто не спорит. Но это ведь не означает, что и другие криминальные деяния не нужно раскрывать. Пусть даже они встречаются не так часто, зато привлекают внимание. Ну, допустим, внимание общественности можно в расчет не брать: если не напечатать в газетах или не сообщить по радио, так никто и не узнает. В 1961 году произошли массовые беспорядки в Краснодаре, потом в Муроме, причем вызваны они были недовольством граждан тем, как действует милиция. И что, узнали жители Страны Советов об этом? На следующий год — события в Новочеркасске, 24 человека убиты, 39 ранены, и снова тишина, ни гугу. Так что насчет общественности можно не беспокоиться. Но вот руководство… Оно обо всем знает и ничего не забывает. И строго спрашивает с исполнителей: почему до сих пор не раскрыто? Когда отчитаетесь? А для того, чтобы раскрыть и отчитаться, нужны сыскари совсем другого уровня, таких в милиции раз-два — и обчелся. Загвоздка в том, что профессиональная подготовка требует денег из государственного бюджета. А зачем государству тратить деньги на обучение квалифицированных оперативников, если лет через пятнадцать-двадцать будет построен коммунизм и вся преступность сама собой сойдет на нет, как утверждает партия? Это нерациональное использование бюджетных средств. Вообще-то Николай Губанов очень сильно сомневался в этом, но заявлять о своем несогласии открыто ни в коем случае нельзя. В первый раз Губанов совершил грубую ошибку, попытавшись изложить свои «несвоевременные» мысли в той докладной, которую решительно забраковал начальник. Это было неправильно. Сейчас он поступит иначе. Не будет в его докладной никаких даже намеков на ошибочность официальной линии, будет только короткая вводная часть, выразительное упоминание о трудностях с делом об убийстве солиста Большого театра и еще некоторых нераскрытых делах, и предложения по совершенствованию системы профессиональной подготовки. Высших школ милиции должно быть больше, и перечень преподаваемых дисциплин нужно существенно расширить… Он снова перечитал исчерканные вдоль и поперек листы. Нет, не то, не так. Надо начинать все заново. И непременно довести до конца и добиться, чтобы бумага ушла по инстанциям, пока дело Астахова свежо и не забыто. Ходом расследования интересуются наверху, сам генсек проявляет к нему внимание, и это может помочь документу быстрее уйти наверх, расчистит дорогу. Упустишь момент — и никто не воспримет соображения Николая Губанова всерьез, придется снова ждать, когда чиновников всколыхнет какое-нибудь громкое убийство известного на всю страну персонажа. Не зря же говорят: пока гром не грянет, мужик не перекрестится.