Петр на всякий случай еще раз проверил телефон. Никаких сообщений от Карины не было. Куда же она подевалась? Может, за продуктами в магазин пошла? Он бросил взгляд на обувную полку в прихожей, потом заглянул в шкаф. Так и есть: ни кроссовок, ни спортивного костюма, ни ветровки. Значит, бегает. Правда, время неподходящее, сейчас люди возвращаются с работы, на дорогах полно машин, какая радость бегать среди толпы, вдыхая выхлопные газы? Всем хороша столица нашей родины, кроме воздуха. Карина ворвалась в квартиру минут через двадцать. Разгоряченная, с порозовевшими щеками и выбившимися из заколки темными прядями, она была чудо как хороша. — Ой, ты уже дома? А чего так рано? — удивилась она. — Я была уверена, что ты у своего старикана до ночи просидишь, поэтому даже и не предупреждала тебя, что ухожу. — Нельзя истязать пожилых людей, они быстро устают. А ты почему сорвалась бегать в такое странное время? — Ты ведь не хочешь, чтобы мой чудесный спортивный организм украсил геморрой, правда? — Она лукаво улыбнулась. — Просто почувствовала, что больше не могу сидеть сиднем, нужно встряхнуть тушку, чтобы еще несколько часов потом поработать. Я же думала, что тебя еще долго не будет. Ты сильно голодный? Потерпишь, пока я душ приму? — Конечно. Рассказы Губанова почему-то не отпускали Петра, и ему захотелось хотя бы прикоснуться к тому времени, к шестьдесят шестому году. Николай Андреевич охотно и детально описывал ситуацию вокруг правоохранительных органов, но о жизни людей говорил мало: то ли ему самому это неинтересно, то ли считал, что для работы журналиста это не важно. Может, и не важно, но почему-то захотелось узнать чуть больше. Как выражался их школьный учитель истории, «почувствовать аромат эпохи». Петр включил свой ноутбук и начал забивать в поисковик запросы. Ого как кипела жизнь в Советском Союзе в то время! Визит президента Франции Шарля де Голля, визит премьер-министра Индии Индиры Ганди, первенство мира по шахматам в Московском театре эстрады между Тиграном Петросяном и Борисом Спасским. С международным престижем, стало быть, все в порядке. Да и со спортом, видимо, тоже, коль два сильнейших шахматиста мира, бьющихся за звание чемпиона, оба из Страны Советов. С искусством тоже все было отнюдь не худо, на экраны вышел фильм «Берегись автомобиля», который до сих пор то и дело показывают по разным телеканалам. И еще был фильм Андрона Кончаловского «Первый учитель», который показывали на Международном кинофестивале в Риме, и советская актриса Наталья Аринбасарова получила приз за лучшую женскую роль. Оказывается, 55 лет назад советское кино было отнюдь не на последнем месте в мире. И Кончаловский, оказывается, уже снимал… Так, что там еще интересненького происходило? Дело Синявского и Даниэля, Двадцать третий съезд КПСС и удивительная по абсурдности речь Шолохова на этом съезде. Лауреат Нобелевской премии по литературе, автор «Тихого Дона» призывал расправиться с Даниэлем и Синявским, «руководствуясь революционным правосознанием», а не законом. «Да быть не может, — подумал Петр в первый момент, едва наткнувшись на эту информацию. — Бред. В шестьдесят шестом году, через полвека после революции, спустя много лет после смерти Сталина… Нет, это какая-то ошибка, в интернете чего только не напишут, неужели всему верить?» Он поискал в других местах и удрученно почесал подбородок. Все верно, так и было. И спустя полтора месяца писательница Лидия Чуковская написала Шолохову открытое письмо, в котором протестовала против его антиправовой позиции. Петр дважды перечитал текст письма Чуковской и поежился. Лозунг «нет никаких законов, а есть только мое личное понимание, что есть благо для страны, а что — вред» выглядел не просто устрашающе. Он был ужасен. Чудовищен. Пятьдесят лет — огромный срок, и Петр был уверен, что за полвека правосознание людей обязательно должно было измениться, ан нет, вылезли эти отвратительные слова в середине шестидесятых, и не вырвались по пьяни и злобе где-то в подворотне, а произнесены с высокой трибуны съезда партии. Значит, какая-никакая поддержка у этого лозунга в тот момент была, иначе не посмел бы Шолохов даже вякнуть на эту тему. Идея выжила и спустя пятьдесят лет еще шевелилась и дышала. Так где же гарантия, что она не прожила после этого еще пятьдесят лет? Невозможно даже представить, что принцип революционного правосознания дотянул до наших дней. Вернее, это казалось невозможным Пете Кравченко еще полчаса назад. А теперь он засомневался. Ощущение было странным. Словно пол под ногами качнулся, и Петр на короткое мгновение потерял опору. С сайтов, где содержалась информация о Шолохове в 1966 году, ссылки вели на другие сайты, где нашлись весьма любопытные тексты, касающиеся культуры и искусства. Выяснилось, что в 1965 году Шолохов, узнав, что Шведская академия рассматривает возможность присудить ему Нобелевскую премию по литературе за роман «Тихий Дон», обратился в ЦК КПСС, лично к товарищу Брежневу, с вопросом: брать премию или не брать, если все-таки дадут? Швеция — капстрана, а все капстраны априори враги советской власти, и прилично ли советскому писателю получать премию, присужденную классовым врагом? В ЦК посовещались и ответили: ладно, бери, если дадут. Прямо гамлетовская дилемма, блин: быть или не быть, брать или не брать. Только Гамлет нашел ответ самостоятельно, ни с кем не советуясь, хотя цена вопроса у шекспировского героя была неизмеримо выше: собственная жизнь. А у Шолохова на кону стояли всего лишь почет и деньги. Причем почет вообще не пострадал бы, если бы он отказался от премии, наоборот, все газеты трубили бы о том, что даже загнивающий Запад по достоинству оценил литературное мастерство нашего советского писателя, который проявил партийную принципиальность и отказался принимать награду из рук идеологического врага. Что же касается денег, то их все равно самому Шолохову осталось бы с гулькин нос: стране нужна валюта, и львиную ее долю отнимали в те годы у всех, кто получал гонорар за рубежом. Ладно, это все лирика. Что там еще можно найти про то время? А, вот, тоже интересное, даже смешное: секретная записка председателя КГБ СССР Семичастного «об антисоветской деятельности творческой интеллигенции», направленная в ЦК КПСС в конце 1965 года. Петр начал читать и принялся хохотать в голос. Из ванной выскочила перепуганная Карина, на ходу завязывая поясок короткого халатика: — Ты чего? — Ой, я не могу, я сейчас сдохну от смеха, — стонал Петр, вытирая выступившие на глазах слезы. — Ты только послушай: Смоктуновский не так, видите ли, сыграл роль Ленина, изобразил его не борцом, а усталым интеллигентом. А в фильме «Иду на грозу» герои — распущенные люди, стоящие на грани проституции. — Что за ерунда? — удивилась Карина. — Фильм я не видела, но книгу помню, ее же Гранин написал, верно? — Ну да. Любимый писатель нашего руководства. — Так кто там может стоять на грани проституции? Там же все ученые, физики или что-то вроде этого, занимаются изучением электричества. — Вот потому я и ржу. Там дальше еще круче, садись послушай. Он поискал глазами нужное место на экране и принялся зачитывать. — «Сейчас Ленина играют от кружка самодеятельности до ведущих артистов. Причем артисты, играющие роль Ленина, играют и другие роли. Сегодня они играют Ленина, завтра купца, послезавтра пьяницу». Уловила генеральную мысль? — Да уж, — хмыкнула девушка. — А это вообще что? Что ты мне читаешь? Текст какой-то комедии? Петр вздохнул и внезапно посерьезнел. Он не поверил Губанову, когда тот сказал, что нельзя было подвергать сомнению репутацию любимого певца генсека Брежнева, счел это язвительным преувеличением, ёрничеством. А теперь вот выяснилось, что нет, не шутил старый полковник, не издевался. Конечно, в этом смысле и сегодня мало что изменилось, у руководства страны есть свои любимчики и в театре, и на эстраде, и в литературе, и случись что — в обиду их не дадут. Но в документе речь не о репутации самого исполнителя, а о репутации образа, который он воплощает. Рядом с именем Ленина ни в каком виде не должны упоминаться слова, не связанные с его великой личностью и революционной деятельностью, даже если это всего лишь роль на сцене. Интересно, Семичастный действительно так думал или просто старался как можно лучше выглядеть в глазах руководителей страны, подлизаться к ним, чтобы сохранить должность и власть? Тот самый Семичастный, который вместе с Железным Шуриком Шелепиным и Брежневым свалил Хрущева. Тот самый Семичастный, который на заседаниях Политбюро поливал грязью Щелокова и старался добиться переназначения Тикунова. — Да если бы комедия, было бы не так страшно. Это реальный документ, секретная записка в ЦК, написанная в шестьдесят пятом году. Тут такой накат идет на разные фильмы и спектакли — мама не горюй! В спектакле Театра на Таганке «Павшие и живые» среди погибших во время войны поэтов Семичастный насчитал слишком много евреев, прикинь, а? Ну, мы с тобой судить не можем, это было давно, мы этого спектакля не видели, хотя антисемитизм омерзителен в любом своем проявлении. Важно не сколько еврейских поэтов в спектакле, а тот факт, что Семичастному пришло в голову их посчитать. Вот еще в «Ленкоме» шла пьеса Радзинского «Снимается кино», там они усмотрели намеки на отсутствие свободы творчества в СССР. Он пробежал глазами еще несколько строк. — А, вот, нашел то, о чем мы с тобой можем судить. «Голый король» Шварца в «Современнике» и «Трехгрошовая опера» Брехта в Театре Моссовета. Пусть мы не видели сами спектакли, но пьесы-то хорошо знаем. — А там-то что за крамола? Ну насчет Шварца — все может быть, конечно, он жил в нашей стране при советской власти и вполне мог увлечься всякими аллюзиями, нам на филфаке об этом много рассказывали. Но Брехт? Да, он жил в одно время со Шварцем, оба умерли в конце пятидесятых, но Брехт не жил в Советском Союзе и ничего такого не мог иметь в виду, он вообще про другое писал. — Семичастный считает, что режиссеры поставили перед собой цель в аллегорической форме высмеять советскую действительность. — Семичастный? Это кто? «Вот она, закономерность бытия, — подумал Петр. — Ты разрушаешь жизни творческой интеллигенции, запрещаешь спектакли, фильмы и книги, увольняешь режиссеров и актеров. Ты уничтожаешь возможность заниматься делом, которому человек посвятил всего себя, вложил душу и здоровье, много чем пожертвовал, и само дело тоже уничтожаешь. Ты сеешь слезы, порождаешь депрессии, убиваешь творцов. Но проходит всего пятьдесят лет — и твоего имени уже никто не знает и не вспоминает. Ты — ничто. А пьесы как шли — так и идут. И фильмы показывают по телевизору». — Да был такой деятель, его все боялись, — небрежно ответил он. — Знаешь, о чем я подумал? — Скажешь — узнаю. — В те годы писались книги, которые мы до сих пор читаем, и фильмы снимали такие, которые и сегодня смотрим с удовольствием. Как ты думаешь, хоть что-нибудь из того, что сегодня написано или снято, будут читать и смотреть через пятьдесят лет? Карина пожала плечами и усмехнулась: — А фиг знает. Но подозреваю, что нет. Она принесла себе еще чаю и уселась за ноутбук. — Хочу добить этот роман сегодня, чтобы завтра передохнуть, освободить голову и послезавтра начать пересматривать свежим глазом: вдруг еще что-то найду. — Супер! — обрадовался Петр. — Я на завтра договорился с Каменской, нужно кое-что обговорить с ней. Поедешь со мной? Познакомишься с Анастасией Павловной, она классная тетка. Хоть посмотришь своими глазами, кто меня по Сокольникову натаскивал, ты сама говорила, что книга получилась хорошая. Девушка отрицательно мотнула головой: — Не, я на кладбище. Ты же знаешь, как я отдыхаю. Петр знал, конечно. И не переставал удивляться. Любимым видом отдыха для Карины были посещения кладбищ, на которых есть старинные захоронения. Она находила участок, на котором погребены несколько человек, внимательно изучала имена, отчества, фамилии, даты рождения и смерти, разглядывала форму надгробных плит, барельефы, скульптуры, фотографии и рисунки, если они были, оценивала ухоженность могил и придумывала историю, объединяющую всех этих людей. Почему они похоронены вместе? Кем приходились друг другу? Связь «отец — сын» сложностей не представляла, но вот все прочие требовали порой изрядного напряжения фантазии, особенно при разных фамилиях. Придумав историю, она находила следующий участок, и таким манером проводила на кладбище по 3–4 часа. За время пребывания в Москве Карина облюбовала для себя Введенское кладбище, которое иногда называют Немецким. Петр из любопытства один раз пошел вместе с ней и убедился, что там действительно есть где разгуляться буйной фантазии. — Вот закончатся ковидные дела, за границей перестанут требовать на въезде сертификаты о прививках — слетаем с тобой в Европу, там такие старинные захоронения — пальчики оближешь, — мечтала она. Российскую вакцину в Европе не признавали, и, чтобы куда-то слетать, требовалось сначала обзавестись сертификатом о «правильной» вакцинации. Многие решали вопрос в странах Балтии или, к примеру, в Греции, куда можно было попасть без проблем, делали там прививку препаратом, который признавали европейцы, и получали вожделенный сертификат. Но лишних денег у Петра и Карины пока не было. На одну поездку вполне хватило бы, но две они бы не потянули. * * * Карина, то и дело вздыхая и похмыкивая, правила роман про королевские интриги, а Петр вернулся к поискам материалов про жизнь в СССР в 1966 году. Оказывается, именно в этом году установили единое время начала рабочего дня для министерств и ведомств, организаций и учреждений, вузов и техникумов: 9 часов утра. Но только в Москве почему-то. Видимо, в других областях и республиках можно было работать как-то иначе. И еще в том году начали выпускать еженедельник «Книжное обозрение», из которого можно было узнавать о новинках литературы, вышедших из печати. Правда, просто купить его в киоске «Союзпечати» было никак невозможно и даже подписаться нельзя, еженедельник издавали маленьким тиражом и распространяли только по предприятиям, так что книголюбам приходилось всячески изощряться, чтобы раздобыть вожделенный «Книгобоз» хотя бы «на посмотреть». «Где логика? — с недоумением подумал Петр. — Если вы хотите проинформировать граждан о том, какие книги появились, так информируйте нормально, делайте тираж большим и доступным, вы же так гордились тем, что СССР — самая читающая страна в мире. А если вы не хотите, чтобы люди знали, так не издавайте «Обозрение» вообще». Вот еще информация о новых статьях Уголовного кодекса, в соответствии с которыми теперь наступала ответственность за систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй, и за активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный строй. Систематическое — это какое, интересно? Больше одного раза, что ли? «В устной форме…» Это же надо! То есть два раза расскажешь приятелю анекдот про Ленина или посетуешь на то, что плановая экономика не обеспечивает товарами повседневную жизнь граждан на должном уровне, — и все? В тюрьму? Самое забавное, что этот закон приняли ровно в тот же день, когда Щелокова назначили на пост министра охраны общественного порядка. Наверное, ничего конспирологического за этим не стоит, чистое совпадение, но внешне выглядит так, будто руководитель КГБ Семичастный, не сумев добиться назначения своего протеже Тикунова, уравновесил неудачу новым законом, усиливающим возможности Комитета по контролю за гражданами. Контроль натощак — это прямой путь к власти, ибо кто скомпрометирован — тот управляем. А в общем-то жить в СССР было, оказывается, не скучно. Фестиваль эстрадных звезд, на котором выступали исполнители из соцстран, каждые два года — Московский международный кинофестиваль, осенний Праздник книги, впервые проведенный в 1966 году, а сейчас превратившийся в Московскую международную книжную ярмарку, первый искусственный спутник Луны, запуск космических станций «Протон», новый «Москвич-408». С другой стороны, митинги в Узбекистане, для разгона которых использовали милицию и солдат. В газетах об этих митингах наверняка ничего не писали, и население Страны Советов ведать не ведало о причинах недовольства. А ведь причины-то были, не просто же так люди в нескольких городах на протяжении 10 дней выходили на улицы. И попытка угона самолета была, «кукурузника» Ан-2. Хотя с преступностью наверняка все было куда лучше, чем сейчас, вот и детей спокойно отпускали одних и в школу, и гулять, и играть, и в гости к друзьям. Правда, такая благостная картина рисуется пока только по рассказам Николая Андреевича. «Надо будет завтра не забыть спросить у Каменской. Сколько ей было во второй половине шестидесятых? Лет семь-восемь, наверное, должна помнить», — сказал себе Петя и на всякий случай сделал пометку в блокноте. * * * — А где ваша подруга? Мы думали, вы придете вдвоем. В голосе Каменской Петр уловил легкое разочарование. — На кладбище, — брякнул он и рассмеялся, увидев растерянность на лице хозяйки квартиры. Ну да, подумала, наверное, что Карина отправилась на похороны кого-то из знакомых. — Это она так расслабляется после интенсивной работы, — с улыбкой пояснил Петр. — Ничего скорбного, просто развлечение. — Ничего себе, однако, развлечения у современных юных девиц, — покачал головой муж Каменской. — А я-то губы раскатал, понадеялся, что пока вы с Анастасией будете о делах говорить, я займусь стариковским флиртом с молодой красавицей. — Извините, не оправдал надежд. — Ну, коль меня лишили дамского общества, пойду поработаю, — сказал Алексей Михайлович. — Когда будут раздавать плюшки — зовите. Под плюшками подразумевались пирожные, упакованные в нарядную коробку, которую Петр держал в руках. Журналист с любопытством рассматривал квартиру. Да уж, по сравнению с той, в которой они с Анастасией Павловной изучали материалы старого уголовного дела, это жилище — настоящие хоромы. Целых три комнаты по сравнению с одной, раздолье, все на своих местах, книги и папки расставлены по полкам, а не лежат высоченными стопками вдоль всех стен. И кухня просторная. Он припомнил, что на старой квартире все время натыкался на что-нибудь и несколько раз, сделав неловкое движение, чуть не свалил на пол чашки и тарелки. — Теперь есть где посидеть, не приходится ютиться и делить посадочные места, — сказала Каменская, устраиваясь в кресле. Петр занял кресло напротив. Удобная спинка, подлокотники подходящей высоты. Между ним и хозяйкой — низкий стол, накрытый к чаю. — У вас сегодня выходной? Или вы на удаленке? — спросил он. — И то, и другое, и третье, и можно без хлеба, — пошутила Анастасия. — Я вчера закончила очередное задание и получила два дня свободы. У нас в агентстве появилась совершенно замечательная сотрудница, богиня интернета, и теперь мы имеем возможность дистанционно добывать много такой информации, за которой раньше приходилось бегать ножками. Это нас очень выручило, когда грянули карантинные ограничения. Так что пользуемся нашей Зоей без зазрения совести. — Это только два пункта, — заметил Петр. — А третий? — Как ни странно, спрос на наши услуги во время пандемии сильно вырос. Народ же у нас изобретательный до невозможности, моментально придумали новые схемы мошенничества, используя тот факт, что многие организации и учреждения перешли на онлайн-обслуживание и большинство вопросов стало решаться не в личном присутствии, а по телефону или интернету. Куча обманутых граждан, все сначала попытались обратиться в полицию, но… — Каменская сделала выразительный жест рукой. — Сами понимаете, чем все кончалось. Они и так-то не стремятся работать, а тут еще нагрузка возросла. Вот потерпевшие и кинулись в частные агентства. Преступления с использованием интернета при помощи интернета же и раскрываются, а для этого особо много бегать не требуется. — Строгие ограничения давно сняли. — Это верно, но схемы прижились. В большинстве из них главное — спереть чью-нибудь базу данных. Клиентов, заказчиков, постоянных посетителей. Их телефоны, адреса, зачастую и паспортные данные. Воруют у банков, у интернет-магазинов, да у кого угодно, даже у Госуслуг. А дальше уже можно раскручиваться. Острая фаза пандемии вроде и прошла, народ перестал сидеть по домам, а изъятие чужих денег продолжает расцветать и переливается все новыми красками. Тут ведь главное в том, что люди за прошлый год перестали удивляться, что им звонят по телефону или присылают эсэмэску, вместо того чтобы присылать официальную бумагу с печатью. Привыкли. А коль так, то можно любую лапшу им на уши навешать. Ведутся не все, но многие. Как ваша работа? Продвигается?