Дома Карина начала разогревать какую-то полуфабрикатную еду, но аппетита у Петра не было совсем. Он молча сидел за столом на кухне, смотрел на девушку и пытался разобраться с хаосом в голове. Кто же все-таки врет? Карина или бабка-курильщица? Микроволновка запищала, через несколько секунд на столе появились две тарелки с непонятного происхождения котлетами и капустным салатом. Карина взялась за приборы, начала есть, и Петр, глядя на нее, вдруг поймал себя на странном ощущении: как будто напротив него сидят две разные девушки. По очереди. То одна, то другая. Одна – давно знакомая, теплая, родная. Вторая – чужая, о которой он совсем ничего не знает и которая живет своей отдельной жизнью, куда не впускает Петра. Стало отчаянно больно. Он поморгал, наваждение исчезло, но осадок остался. – Почему ты не ешь? – спросила Карина. – Невкусно? – Не знаю, не пробовал. Не хочется пока. – Зря. Котлеты на вид ужасные, но на вкус очень даже ничего. И салатик достойный. В ее голосе сквозил не холодок – настоящий лед. Конечно, она обиделась. А кто не обиделся бы? Мало того что не поверил ее словам, так еще и проверять затеялся, поперся к соседке выяснять, что да как. Сопоставлял показания, сыщик хренов. Он так и сидел над тарелкой, не притрагиваясь к еде. Карина молча доела, свою тарелку вымыла, порцию Петра убрала в холодильник. – Я варю кофе, – невыразительным тоном проговорила она. – Ты будешь? – Буду. Он набрал в грудь побольше воздуха. – Прости меня. Я ревнивый дурак. Но я действительно не понимаю, как так могло выйти, что ты ни с кем не знакомилась, а про тебя кто-то собирает информацию и знает твое имя, знает, что ты по вечерам выходишь на пробежку и даже в каком костюме ты бегаешь. Кариша, ну не молчи, помоги мне! – Чем помочь? Голос ее по-прежнему невыразителен, но чуть-чуть потеплел. Совсем капельку. – Придумай историю: как так могло выйти? Ты же мастерица в этом деле. – А чем я, по-твоему, занималась, пока ела? Именно этим. – И? Петр с надеждой посмотрел на нее. – Ничего. – Совсем-совсем ничего? – Ну… – Уголки ее губ дрогнули, словно девушка собралась улыбнуться, но в последний момент передумала. – Из обычного, жизненного – ничего. Не складывается картинка. – А из нежизненного? Карина поставила перед ним чашку с кофе, из своей чашки отпила сразу, даже не присев за стол. – Из нежизненного остается только твоя работа. Это, конечно, такое себе… книжно-киношное, но других вариантов я не вижу. Петра будто под дых ударили. Он вспомнил, как собирал материал для книги о деле Сокольникова. Здесь же, в Москве. И как к нему в кафе подсел незнакомый мужчина. И как потом наезжали на Каменскую, стараясь ее запугать. А ведь говорят, что снаряд не падает дважды в одну воронку. Выходит, врут? – Прости меня, пожалуйста, – тихо сказал он и потянулся за телефоном. Январь – февраль 1980 года Юрий Губанов Кто ж мог знать, что грянут такие морозы! В позапрошлом, 1978 году, 31 декабря в Москве термометры показывали минус 40 градусов, да при северном ветре. Казалось бы, такая погодная аномалия должна случаться редко, и уж в следующем-то году этого точно не случится. Однако ж на рубеже 1979–1980 годов мягкой зимы тоже не случилось. Праздника, проведенного на дежурстве, Юре было не жалко, но вот трескучий мороз заставил помучиться, особенно при выездах на уличные происшествия. До Нового года холода вкупе с сезонной эпидемией гриппа тоже изрядно подпортили жизнь, сотрудники сваливались с тяжелыми бронхитами и пневмониями, нагрузка на тех, кто оставался в строю, увеличивалась с каждым днем. Одним словом, жизнь в предновогодние недели работникам милиции медом не казалась. Юра очень боялся простудиться и заболеть, ведь это нарушило бы его строго выстроенный план. Каждый раз, возвращаясь с работы промерзшим и окоченевшим, выпивал полстакана водки с перцем и сидел, опустив ноги в тазик с горячей водой. Отец только похмыкивал, глядя на попытки сына уберечься от болезни доморощенными средствами. – Ты бы лучше нижнее белье поддевал для тепла, – говорил он. – Кальсоны, что ли? – фыркал Юра. Сама мысль о том, чтобы носить под брюками и рубашками отвратительного цвета и смешного вида «исподнее», казалась кощунственной. Какие могут быть кальсоны в эпоху джинсов, батников и дубленок? Да как можно раздеться перед девушкой, если на тебе это уродливое старомодное убожество? Лучше сдохнуть от простуды, чем так позориться. Ему удалось не заболеть. Может, хорошее здоровье спасало, а может, и народные средства помогли. Весь январь Юра Губанов каждый свободный час проводил в консерватории, где Эрик, он же Эрдэни Баркан, водил его по классам, договаривался о разрешении присутствовать, знакомил с преподавателями и студентами. Юра включал все имеющееся в наличии обаяние и дружелюбие, заводил разговоры, обменивался телефонами, одним словом, закреплял знакомства. И набирался знаний, пусть и поверхностных, о всяких музыкальных тонкостях. Покидая здание консерватории, не уходил сразу в сторону метро «Проспект Маркса», а прогуливался, несмотря на жуткий холод, вокруг памятника Чайковскому, высматривал, когда выйдет кто-нибудь из уже знакомых, изображал случайную встречу, шел вместе с этим человеком по улице, втягивал в беседу. С вокалистами такой фокус не проходил: разговаривать на сильном морозе они категорически не желали, им нужно беречь горло. А вот инструменталисты и теоретики были более разговорчивыми. Губанов впитывал каждое слово, потом обдумывал, записывал, сопоставлял услышанное. По возможности забегал к Вике и Эрику, просил что-то разъяснить, чтобы в разговорах не выглядеть совсем уж тупым дилетантом. Он делал все, чтобы быть для музыкантов комфортным собеседником и не вызывать у них того презрительного отторжения, на которое жаловался Александр Геворкович Абрамян. К началу отпуска Юра был готов двигаться дальше. Во-первых, он узнал, что «сто лет назад» это просто фигура речи и неприятная история с концертмейстером случилась не в конце прошлого века, а всего лишь за несколько лет до смерти Астахова. И Астахов был к этой истории причастен самым непосредственным образом. Во-вторых, удалось более или менее разобраться и понять, что же такое «концертмейстер» и какую роль он играет в жизни солистов. В этой части открытия были для Юры поистине удивительными! Ему даже показалось, что какой-нибудь знаменитый пианист, выступающий с концертами, просто дитя по сравнению с хорошим концертмейстером, который должен уметь намного, намного больше солиста. Он уже предвкушал, как встретится с этим концертмейстером и узнает всю историю в деталях, но его ждало разочарование. – Нателла Давидовна Орбели давно не работает. Она очень больна и никого к себе не пускает, ни с кем не видится, – сказали ему. – Как же быть? – растерянно спросил Юра у Эрика. – Мне обязательно нужно с ней поговорить. – Я подумаю, – пообещал Эрдэни. Через полчаса он отыскал Юру в буфете. Рядом с ним шла стройная женщина лет пятидесяти с тяжелым узлом иссиня-черных волос на затылке. – Вам нужна Танюша, – уверенно сказала она. – Таня Дорошина. Это любимая ученица Нателлы Давидовны. Нателла ей одной разрешает приезжать. Если кто-то и может уговорить Нателлу, чтобы она с вами встретилась, то только Танюша. – А где ее найти? – В Камерном театре, они с Володей оба там работают. – С Володей? – Это Танин муж, – пояснила женщина. – Володя Дорошин, баритон, наш выпускник. Эрик сказал, что вы интересуетесь Астаховым. Вернее, тем, что с ним случилось. Это так? – Ну… – Юра замялся. – Да, верно. – Если вам повезет и Нателла вас примет, обязательно спросите у нее про Левшина. – А кто это? – Был такой, – женщина усмехнулась недобро, – деятель. Он тоже участвовал. Его уже никто и не помнит, совсем пропал с радаров. Но персона любопытная. Спросите-спросите, не пожалеете. Она бросила взгляд на часы и мгновенно исчезла, Юра даже поблагодарить ее не успел. * * * Еще день ушел на то, чтобы организовать телефонный звонок Татьяне Дорошиной от кого-нибудь, кто ее знал и мог договориться о встрече с Юрием Губановым. В назначенное время Юра стоял на вахте служебного входа в Камерный музыкальный театр и терпеливо ждал, пока бдительная дама в строгом синем костюме проверит списки заявок. Наконец дама благосклонно кивнула: – Проходите. Подниметесь на второй этаж, а там спросите, вам покажут, куда идти. Через несколько минут он стоял перед самой обычной дверью, из-за которой доносились звуки рояля и нежный высокий женский голос, выпевающий затейливые рулады. Мелодию, которую вел голос, Юра узнал сразу, арию Царицы Ночи из «Волшебной флейты» Моцарта он слышал много раз, сидя на занятиях в вокальном отделении. А вот то, что играли на рояле, звучало почему-то совершенно иначе. Вроде и так же, но по-другому. «Как будто звуков больше, что ли», – недоуменно подумал он. Ему было назначено на два часа. Сейчас без пяти. Постучать и войти? Или подождать? Приложил ухо к двери, прислушался. Было интересно. Певица остановилась прямо посреди недопетой фразы, прозвучало что-то вроде: «Не там дыхание взяла… Давайте еще раз». Пауза. Рояль. Снова голос, с самого начала арии. Юра терпеливо ждал. Уже две минуты третьего, но не входить же посреди исполнения. Сейчас певица допоет – и он тихонько постучит в дверь. Голос стих, отзвучал последний аккорд, и тут же послышался другой голос, пониже, произнесший несколько быстрых слов. Губанов уже поднял руку, чтобы постучать, как вдруг дверь открылась сама, и в коридор вышел мальчик лет десяти с задумчивым лицом. «Это он, что ли, пел?» – с изумлением подумал Юра. Мальчик уставился на него серьезными темными глазами. – Вы к маме? – спросил он. – Я… не знаю, – признался Юра. – Я к Татьяне Васильевне.