– Это вы про что? – нахмурилась Ракова. – Вы утверждаете, что Левшин, говоря об Астахове, употреблял глаголы в прошедшем времени. Много о себе понимал, ходил задрав нос. Точно, что «понимал» и «ходил»? Или все-таки «понимает» и «ходит»? Ракова задумалась, потом уверенно кивнула. – Точно. Понимал и ходил. – Ангелина, прошло почти четырнадцать лет, – осторожно заметил Юра, все еще не смея поверить в удачу. – Говорят, что память – штука лукавая и коварная. Подумайте хорошенько. – Да чего тут думать-то? Я, конечно, внимания не обратила, а вот Гай как раз заметил, их же там, на телевидении, специально натаскивают, чтобы русский язык был чистым, без ошибок. Не дай бог падеж какой-нибудь перепутать или ударение не там поставить, сразу такой хай поднимают – мамоньки мои! Вплоть до выговора с занесением или неполного служебного. Так что Гай к словам очень внимателен на уровне автоматизма. Так вот когда он немножко оклемался от первого ужаса, то сказал: «С Астаховым все кончено, даже этот алкаш говорил о нем в прошедшем времени, как о покойнике. Если мы с тобой не остановимся, нас ждет то же самое. Нам придет конец, Геля. Все, я решил, мы больше не встречаемся. И вообще не знаем друг друга. Не звони мне никогда». Разве можно забыть, когда твоя единственная любовь такое говорит? У меня его слова вот здесь выжжены каленым железом. – Ракова прикоснулась пальцами к груди. – Хоть сколько лет пройдет – буду помнить. – И вы не насторожились, когда стало известно, что Астахов убит? Не подумали, что убийцей может быть Левшин? – Подумала, конечно. И что? Вы же, милиция, так не подумали, а вас специально учили преступников искать. Почему я должна за вас думать? У вас своя работа, у меня – своя. Мое дело – выступать за нашу страну и приносить медали, ваше – преступления раскрывать. Я свою работу делала хорошо, у меня медалей этих целый иконостас дома, кубки и призы уже ставить было некуда, я их в гараже в кучу свалила, чтобы не напоминали, кем я была когда-то. А уж как вы там свою работу делали – не моя печаль. Да, Ангелина Ракова не производила впечатления умного человека… – Ангелина, если вас спросят об этом эпизоде официально, вы готовы будете все рассказать под протокол? – А почему нет? Недоумение на ее лице было искренним. – Ваши показания могут повредить Гайворонскому. Да и вам самой тоже. – А какой мне может быть вред? Все это было давно, моего бывшего мужа это уже не касается, а моей семейке на меня вообще плевать, мы с ними не общаемся. Да и кто узнает-то? Вы спросите, я отвечу, вы запишете в свой протокол, вот и все дела. У вас же там какая-то тайна следствия, вы не имеете права ничего разглашать. О том, в какие крошечные отверстия может утекать информация, Юра благоразумно промолчал. Каждый человек имеет право на свои заблуждения и на собственную слепоту. – Я даже жалею, что сразу про Левшина не рассказала, когда ваши милиционеры всех спрашивали. – Жалеете? – удивился он. – Почему? – Потому что тогда Гай точно получил бы по самое некуда. Ни в одну заграницу больше не пустили бы. И с телевидением все накрылось. Сейчас-то стали нравы куда свободнее, на многое глаза закрывают, а тогда, в шестьдесят шестом, такое с рук не спускали. Мало того что ходит от жены на сторону, так еще и в машине… Она подняла голову и разразилась звонким переливчатым смехом. Было странно, что такие приятные, ласкающие ухо звуки могут исходить из сухой поджарой женщины со злыми глазами. Юра внезапно вспомнил, что Ангелина Ракова тогда, в Успенском, выглядела совсем иначе, она не была такой худощавой, напротив, казалась атлетично сложенной, налитой, широкоплечей, мускулистой. Может быть, это особенности детского восприятия, когда все, кто старше и выше ростом, кажутся гигантами. Но возможно, причина в другом. Например, в болезни или в длительных попытках сбросить вес при помощи голодания и всяких новомодных диет. – Если бы вы тогда признались, ваш муж обо всем узнал бы. – И что? Он все равно меня бросил через полгода. Тоже мне ценность – муж! – А ваши родители? Брат, сестра? – Да плевать я на них хотела, так же, как они на меня плюют, – с полным безразличием изрекла Ангелина. – Когда отец умер, такая склока началась из-за наследства! Брат к тому времени уже женился, сестра замуж вышла, мама мечется, хочет всем угодить, каждый свой кусок пытается урвать. Меня вообще оттеснили, сказали, что я от государства за свое золото много всего получила, так что должна проявить благородство и от своей доли отказаться. У меня, мол, и так все есть: и квартира, и машина, и связи. Ладно, что об этом говорить… Она легко, одним плавным движением поднялась на ноги. – Короче, Юрий, вы меня поняли, да? Если будет нужно – приду, куда скажете, и все подпишу. А если Гаю от этого выйдут неприятности, то я только рада буду. – Ее злые глаза хищно блеснули. – Сука он последняя, тряпка и трус, и пусть все об этом узнают. Мне терять нечего, я и так уже все потеряла, пусть теперь и ему достанется, что заслужил. Возвращаясь домой, Юра с недоумением мысленно сравнивал Ольгу Аркадьевну Левшину и Ангелину Ракову. Обе были откровенны и с готовностью рассказывали о своей любви к не самым достойным мужчинам. И та, и другая избавляются от того, что наводит на воспоминания, одна – от фотографий, другая – от кубков и призов. И обе готовы дать показания, если будет нужно. Вроде бы похожи, поступают одинаково. Но какие же они на самом деле разные! И движут ими совсем разные мотивы. Получается, абсолютно не похожие друг на друга люди могут совершать одни и те же поступки. Как это странно… И совсем не согласуется с постулатами, которые прописаны в учебниках криминологии и судебной психологии. Выходит, чистая наука и реальная жизнь имеют мало общего? Так может, отец неправ и для успешной работы по раскрытию преступлений образование совсем не обязательно? * * * До конца отпуска оставалось совсем немного времени. Юра Губанов понимал, что если не успеет довести дело до конца сейчас, то потом все снова будет тянуться месяцами, а то и годами. А ведь Славик ждет, надеется… Надо бы посоветоваться с отцом, но отчего-то не хотелось. Юрий – взрослый самостоятельный мужчина, со дня на день получит третью маленькую звездочку на погоны и станет старшим лейтенантом, и нечего по каждому поводу просить помощи у папы. Маленький он, что ли? Отец и так помогал: и с допуском в архив Мособлсуда, и с Главным управлением исправительно-трудовых учреждений, звонил нужным людям, договаривался. Хватит уже, остальное Юра должен сделать сам. К коллегам из своего райотдела обращаться тоже не светило. Все знали, где работает Николай Андреевич, и, хотя Юрий впахивал наравне со всеми и никогда ни единым словом или поступком не давал понять, что может выторговать для себя какие-то привилегии, все равно ему постоянно казалось, что на него то и дело косо посматривают. Ему даже очередное звание задерживают уже на целых полгода, старшим лейтенантом Губанов должен был стать еще в августе, когда миновало два года с момента присвоения предыдущего звания. Представление от начальника ушло наверх с задержкой всего на пару месяцев, однако в управлении кадров, в отделе по присвоению званий, отчего-то не торопились рассматривать бумагу и включать лейтенанта Губанова в приказ. Похоже, ждали, когда сам Губанов-старший позвонит, даст повод навести мосты или что… Но Николай Андреевич никому звонить не собирался. «Терпи и жди, – сказал он сыну. – Если за тобой грехов нет, то все будет. Конечно, впоследствии какой-нибудь придирчивый кадровик обязательно поинтересуется, почему тебе звание задержали. Это неприятно, понимаю. Тебе приходится платить фактически за мою должность. Зато твоя совесть будет чиста: никаких благ «по звонку» ты не получал». Наверное, можно задать вопросы Гоге Телегину. Гога трудится в городском ОБХСС на Петровке, с Люблинским районом не связан, контактов у него великое множество, и он не откажется помочь. После знакомства на Книжной ярмарке в 1977 году они сдружились, часто бывали друг у друга дома, выпивали (разумеется, более чем умеренно и под хорошую закусь). Отцу Телегин нравился. «Умница и интеллигент, – одобрительно говорил Николай Андреевич. – Вот именно таких ребят я и мечтал взращивать в наших высших школах». Реабилитацию Славкиного отца Юра считал своим сугубо личным делом и с Гогой не делился. Однако теперь, по-видимому, придется. Гога с удовольствием согласился приехать к Губанову домой «на чашку грузинского вина». Грузинское вино действительно было, хорошее, белое, коллега отца привез в подарок из командировки в Тбилиси. Юра сгонял в магазин, купил белого хлеба, сыру, хотел еще колбасу взять, но в витрине колбасного отдела одиноко грустили только бледные полукружья «ливерной». Предлагать такое гостю даже неловко. Зато в «кулинарном» прихватил пожарские котлеты, взял побольше, чтобы и им с Гогой поесть, и отцу на ужин осталось. Он побаивался, что Телегин обидится и начнет выговаривать, мол, мы столько времени общаемся, а ты ничего не рассказывал, какой же ты друг после этого и все такое. Но Гога, против ожиданий, воспринял откровения младшего товарища спокойно и без малейшего упрека, наоборот, с полным пониманием. – Слушай, ты молодец! Я, честно говоря, относился к тебе как к начинающему, вроде как опекал, покровительствовал, ты ж совсем зеленый был, когда мы познакомились, а ты, оказывается, куда старше, чем кажешься. Умеешь хранить секреты и молчать годами. Так в чем теперь проблема? – Хочу понять, что делать дальше. Времени до конца отпуска – кот наплакал, хочется использовать его максимально эффективно. Что посоветуешь? Телегин призадумался. – Что у тебя есть? Показания бывшей жены Левшина и показания спортсменки. Сокамерник Левшина – мимо, начальник оперчасти – туда же. Всего две улики, да и те косвенные. Не прокатит. Но если Левшин действительно был в дачном доме Астахова, то его пальчики должны были там засветиться. – На упаковке от лекарства и на блюдцах со свечками ничего не нашли. На фотографии и на записке тоже. Скорее всего, он был в перчатках. – Но не все же время, – возразил Гога. – Представь: лето в разгаре, жара, а он является в дом к Астахову в кожаных или в медицинских перчатках? Ерунда! Перчатки он надел уже потом, когда начал осуществлять преступный замысел. А до этого они с Астаховым выпивали, беседовали. Левшин же должен был набросать таблеток в бутылку и убедиться, что Астахов все выпил, так что сидели они за рюмкой водки как минимум час. И Левшин много к чему в доме прикасался за это время. Да, где-то он свои следы подтер, но не всюду. Просто нереально, чтобы человек в подпитии мог точно вспомнить, где и что он трогал. А он ведь точно был нетрезвым, это твоя спортсменка подтверждает. Ты говоришь, эксперты сработали добросовестно? Юра кивнул. – Да, кажется, это единственный участок расследования, где все было сделано как надо. Взяли огромное количество образцов, потом сличали с отпечатками всех гостей. Осталось несколько образцов, которые не удалось идентифицировать, то есть они не принадлежали ни Астахову, ни гостям той вечеринки, ни помощнице по хозяйству, которая приходила убираться. Некоторые из этих неустановленных потом привязали к Виктору Лаврушенкову, остальные так и остались безымянными. – И много этих безымянных? – Штук шесть-семь, насколько я помню. – Конверт с изъятыми на месте образцами в деле есть? – Есть. – В архив сможешь снова прорваться? Юра вспомнил строгую Елизавету Георгиевну, архивариуса, которой он приносил то шоколадку, то цветок, то пачку индийского чая. Обычно придирчивая и сварливая с другими посетителями архива, к молодому милиционеру она проявляла благосклонность и позволяла работать с делом, когда и сколько потребуется. Времени прошло много, наверное, для нового посещения необходима свежая бумага с подписями и печатями. Но вдруг… – Попробую, хотя и не уверен, что получится. А что нужно? – Нужно просмотреть все заключения дактилоскопической экспертизы и выписать номера образцов, по которым люди не установлены. Потом достать эти образцы из конверта и сфотографировать. Ты говорил вроде, что Левшин до шестьдесят шестого года уже был судим? – Да, избил сожительницу, получил шесть месяцев. – Тогда получается, что либо эксперты на месте происшествия сработали не очень хорошо, либо в ЭКО схалтурили. Они же должны были прогнать все безымянные образцы по базе ранее судимых, и имя Левшина обязательно должно было всплыть. А оно почему-то не всплыло. Ну да, верно. Если бы получили ответ, что один из отпечатков принадлежит ранее судимому Константину Левшину, а в числе гостей вечеринки его никто не называл, то оперативники и следователь обязаны были немедленно среагировать, разыскать Левшина и допросить, проверить алиби, ежели таковое имелось. Но в деле об этом нет ни одного упоминания. И в справке из экспертно-криминалистического отдела с результатами поиска по базе о Левшине ни слова. Как же так могло получиться? Стоп! Юра метнулся в свою комнату, принес тетрадь. – Ну ты гигант! – восхищенно присвистнул Телегин. – Такую работу проделал! Я думал, только у нас, бэхаэсэсников, задницы чугунные, можем часами балансы проверять и ведомости сличать. С твоей усидчивостью надо не в розыске бегать, а у нас работать. Юра судорожно листал тетрадь в поисках нужной страницы. – Вот, нашел. Я выписал из сводной таблицы результаты экспертиз. Номера изъятых образцов – ля-ля-ля-тополя – принадлежат тому-то и тому-то. Понятно же, что люди во время вечеринки оставляли свои следы повсюду, так что образцов может быть с десяток, а человек только один. Отпечатки для сравнения брали у всех гостей, все дактокарты направили экспертам. И вот в конце перечень образцов, принадлежность которых не установлена. Да, я почти правильно запомнил, их всего восемь. Он снова пролистал тетрадь. – А вот конспект справки по результатам сверки с базой ранее судимых. Он поднял на Гогу сияющие глаза. – Здесь семь. Один образец они не проверили. В справке не хватает номера двести двадцать третьего. – Или не записали результат, – кивнул Телегин. – Всякое бывает. Человеческий фактор. – Думаешь, это отпечаток Левшина? Неужели из всей огромной кучи почему-то выпал отпечаток именно убийцы? Это можно провернуть только в одном случае: если убийцей является вообще не Левшин, а тот самый эксперт, которому расписали экспертизу. Так не бывает, Гога. Я в это не верю. – И не надо верить, – рассмеялся Телегин. – Не имеет никакого значения, чей это след. Важно, что он есть и он не проверен. Это сразу ставит под сомнение добросовестность следствия. Теперь смотри: у тебя в наличии записка из протокола осмотра места происшествия, которая больше нигде не упоминается, то есть доказательство не исследовано. Более того, самого вещдока в деле тоже нет, а описание в протоколе есть. Это раз. У тебя несостыковка с количеством образцов и результатами экспертизы. Это два. И в пристежку к ним пойдут твои косвенные улики. Вот в таком порядке и нужно излагать. – Да кому излагать-то? – нетерпеливо спросил Юра. – К кому с этим идти?