— Вы на моей дорожке стоите, — сказал он. — А-а-а, — протянул я, и до меня дошло: наверное, стою, что требовало какого-то объяснения. — Я Винни искал. Не блеск, но в данных обстоятельствах сойдет. — Вам не то место указали. — В голосе мужчины звучало не очень-то доброе торжество, что снова почти ободрило меня. — Извините, — произнес я, поднял стекло и сдал задом с дорожки. А мужчина стоял и смотрел, как я уезжаю, видимо желая убедиться, что я внезапно не выскочу и не наброшусь на него с мачете. Совсем скоро я вновь ввергся в кровожадный хаос шоссе номер 1. И когда обычная жестокость дорожного движения окутала меня своим теплым одеялом, я почувствовал, как понемногу вновь погружаюсь в самого себя. Снова дома, за рушащимися стенами Замка Декстера, с пустующим подземельем и всякой всячиной. Никогда не чувствовал себя таким глупцом… Это должно бы означать, что я чувствовал такое сближение с подлинным человеком, какое только мог себе позволить. О чем я думал? Правду говоря, вовсе ни о чем не думал, попросту реагировал на причудливые дерганья паники. Все это было бы чересчур нелепо, явно по-людски и смехотворно, если бы я был подлинным человеком и умел по-настоящему смеяться. Я же, по крайней мере, был доподлинно нелеп. Последние несколько миль я вел машину, подыскивая себе оскорбительные выражения за то, что повел себя как сущий рохля и мямля, и к тому времени, когда подъехал к дому Риты, уже насквозь пропитался собственными оскорблениями, отчего чувствовал себя намного лучше. Из машины я вышел с очень близким подобием улыбки на лице, которую породила радость от истинной глубины Декстера-Болвана. Но стоило мне сделать первый шаг от машины, наполовину повернув голову к входной двери, мимо медленно проехала машина. Белый «авалон», конечно же. Если на свете существует так называемая справедливость, то значит наступило время испытать ее действие на собственной шкуре. Много раз я с удовольствием смотрел на какого-нибудь бедолагу, стоявшего с разинутым ртом, совершенно обездвиженного удивлением и страхом, а вот теперь в той же глупой позе застыл и Декстер. Словно примерзший к месту, не в силах пошевелиться, чтобы хоть слюни вытереть, я таращился на медленно проезжающую машину, а в голове трепетала одна-единственная мысль: должно быть, очень, очень глупо я выгляжу со стороны. Естественно, я выглядел бы куда более глупо, если бы сидевший в белой машине сделал еще что-нибудь, кроме того, что медленно проехал мимо, но тем многим людям, кто знал и любил меня, по крайней мере двоим, включая меня самого, повезло: машина проехала мимо. На миг мне показалось, что я разглядел лицо, смотревшее на меня с водительского места. И тут он поддал газу, слегка подвернул, выезжая на середину улицы, так что на мгновение сверкнул блик на серебристой бычьей голове эмблемы «тойоты», и машина скрылась из виду. Я не смог придумать ничего лучше, чем закрыть наконец-то рот, почесать в затылке и поплестись в дом. Раздался негромкий, но гулкий и очень мощный барабанный бой, и нахлынула радость, рожденная облегчением и предвкушением того, что должно произойти. А затем зазвучали трубы, и это было уже близко, всего несколько мгновений до того, когда оно придет, а затем все начнется и опять случится наконец, а пока радость возносилась мелодией, которая росла и росла, пока, казалось, не зазвучала отовсюду. Я чувствовал, как ноги несут меня туда, где голоса обещали блаженство, наполняли все той предстоящей радостью, тем всеохватывающим удовлетворением, что вздымает в нас восторг… И я проснулся с колотящимся сердцем и ощущением легкости. Конечно, ни того ни другого понять и объяснить я не мог. То было не просто облегчение, какое дает глоток воды, когда мучит жажда, или отдых, когда устал, хотя и то и другое тоже в нем были. Только… далеко не озадачивая, а глубоко тревожа… было это еще и облегчение, приходившее от моих игрищ со злом, облегчение, говорившее: ты исполнил потаенные желания своего сокровенного «я» и теперь можешь на время расслабиться и получить удовольствие. А такого быть не могло. Не мог я испытывать глубоко потаенные и самые личные из чувств, когда лежал спящим в постели. Я глянул на часы у кровати: пять минут после полуночи. Не время Декстеру вставать и ходить, не в ту ночь, когда он собирался всего лишь выспаться. На другой стороне кровати посапывала Рита, слегка подрагивая, как собака, которой снится, как она загоняет кролика. А на моей стороне кровати — жутко растерянный Декстер. Что-то вошло в мою лишенную снов ночь, взволновало спокойное море моего бездушного сна. Не знаю, что это было, только оно весьма радовало меня безо всякой понятной мне причины, и это мне совсем не нравилось. Никогда прежде ничему не дозволялось попадать в этот уголок темного подземелья Декстера. Таково было мое предпочтение. У меня было собственное небольшое, хорошо защищенное место внутри, опечатанное и запертое, где я предавался собственной особой радости… исключительно в те ночи и ни в какое другое время. Ничто больше не имело для меня смысла. Так что же вторглось, вышибло дверь и затопило подвал этим непрошеным и нежелательным чувством? Что в целом мире могло забраться туда с такой неодолимой легкостью? Я лежал, настроившись вновь уснуть и доказать себе самому, что я все еще что-то значу тут, что ничего не случилось и, несомненно, не случится опять. То была земля Декстера, а я был король. Ничего иного не позволялось внутри. Я закрыл глаза и обратился за подтверждением к голосу власти внутри, бесспорному владыке теневых уголков всего, что есть я, к Темному Пассажиру, и ждал его согласия, ждал, когда он ободряюще прошипит слова, которые прозвучат будоражащей музыкой и направят гейзер чувств в подобающее им место — из тьмы наружу. И я ждал, чтобы он произнес что-нибудь, что угодно, а он молчал. Я тыкал его очень жесткой и раздраженной мыслью, думая: «Проснись! Покажи свои зубы!» А он не произнес ничего. Я спешно разогнал себя по всем уголкам меня, с нарастающим беспокойством крича, взывая к Пассажиру, только место, где был он, опустело и чисто прибрано: жилье под сдачу. Он пропал, будто никогда там и не был. В месте, которое он когда-то занимал, мне все еще слышалось эхо музыки, отлетавшее от крепких стен лишенного мебели помещения и катящееся сквозь нежданную, очень болезненную пустоту. Темный Пассажир исчез. Глава 14 Следующий день я провел в пене неуверенности, надеясь на возвращение Пассажира и отчего-то будучи уверен, что он не вернется. День истирался, уходя, а эта уверенность все прирастала и прирастала, все мрачнела и мрачнела. Внутри меня оказалось большое хрупкое пустое место, и, признаюсь, я никак не мог справиться ни с мыслями о нем, ни с зияющей пустотой, какой прежде никогда не ощущал. Конечно, я бы не сказал, что испытывал страдание, которое всегда считал вещью в себе, однако мне было определенно не по себе, и весь день я прожил будто в густом сиропе тревожного страха. Куда исчез мой Пассажир и почему? Вернется ли он? А эти вопросы неизбежно толкали меня на еще более тревожные раздумья. Кто такой Пассажир и отчего вообще он привязался ко мне? Несколько отрезвляло осознание, насколько глубоко отождествлял я себя с чем-то, что, по сути, мною не было… или было? Наверное, личность Темного Пассажира — это не более чем больное творение поврежденного разума, сеть, сплетенная для ловли крохотных бликов отфильтрованной реальности и защиты меня от ужасной правды, кто я такой на самом деле. Такое было возможно. Мне хорошо известны основы психологии, и я уже достаточно давно пришел к выводу, что несколько выбиваюсь из предписаний. Мне это только на руку: очень славно живу себе без всякого навешивания на себя лоскутов нормальной человечности. Или… жил до сей поры. Только вдруг я остался совсем один, и все уже не выглядело таким четким и определенным. И впервые мне воистину понадобилось знать. Можно по пальцам перечесть занятия, где позволяется тратить оплаченное рабочее время на самоанализ, даже если тема столь насущна, как пропавший Темный Пассажир. Нет, Декстер все равно должен вынести эти муки. Особенно при том, что Дебора кнутом пощелкивает. Повезло еще, что дела по большей части рутинные. Все утро я провел с коллегами-криминалистами, прочесывая квартиру Халперна на предмет конкретного следа его вины. Повезло еще больше: улик было до того с избытком, что понадобилось совсем немного настоящей работы. В его шкафу мы нашли носок с несколькими капельками крови на нем. Под тахтой лежала белая парусиновая тапочка с совпадающим пятном сверху. В ванной нашли в пластиковом пакете пару штанов с опаленными манжетами и еще больше крови, разбрызганные капли которой свернулись от жара. По-видимому, хорошо, что улик было так много и обнаружить их труда не составляло, поскольку Декстер, честно говоря, пребывал нынче далеко не в лучшей для себя форме. Я будто парил в тревожном сером тумане, гадая, вернется ли Пассажир домой… и как от толчка возвращался к реальности, стоя у шкафа и держа в руках грязный, запятнанный кровью носок. Будь надобность в проведении настоящего расследования, не уверен, что сумел бы соответствовать собственным очень высоким меркам. Повезло: этого и не требовалось. Никогда прежде не случалось мне видеть такого изобилия явных и очевидных улик у человека, который имел в запасе несколько дней, чтобы замести следы. Когда я предаюсь своему маленькому хобби, то в считаные минуты оказываюсь чист, опрятен и неповинен, на взгляд криминалистов. Халперн же несколько дней упустил, не предприняв хотя бы элементарнейших мер предосторожности. Было едва ли не слишком легко, а после осмотра его машины я опустил «едва ли не». На центральной ручке кресла переднего сиденья красовался отпечаток большого пальца на засохшей крови. Конечно, все еще оставалась возможность, что в лаборатории определят: кровь была куриной, и Халперн просто невинно развлекался, видимо в качестве куриного палача-любителя. Но я сомневался в этом. Казалось полностью очевидным, что Халперн причинил кому-то нечто недоброе. И все же подергивала меня ноющая мыслишка: как полностью очевидно, так и слишком легко. Что-то тут не совсем так. Увы, раз не было Пассажира, чтобы направить меня в правильную сторону, я держал эту мыслишку при себе. В любом случае было бы жестоко ткнуть иголкой в радостный воздушный шарик Деборы. Она едва не светилась от удовлетворения полученными результатами, а Халперн все больше и больше представал нашим выжившим из ума дневным уловом. Дебора буквально напевала, когда тащила меня за собой допрашивать Халперна, что возводило мое беспокойство на новый уровень. Я наблюдал за ней, пока мы заходили в комнату, где дожидался Халперн. Не мог припомнить, когда видел ее в последний раз такой счастливой. Она даже позабыла натянуть на лицо выражение непреходящего неодобрения. Это весьма действовало на нервы: полное нарушение закона естества, как если бы все водители на трассе I-95 вдруг решили вести машины без спешки и аккуратно. — Ну что, Джерри, — бодро-весело начала она, пока мы рассаживались на стульях напротив Халперна, — есть у вас желание поговорить о тех двух девушках? — Тут говорить не о чем. — Очень бледный, едва зеленью не отдававший, он все же выглядел куда более решительным, чем когда мы привезли его. — Вы допустили ошибку, — заявил он. — Ничего такого я не совершал. Дебора глянула на меня с улыбкой, покачала головой и радостно повторила: — Он ничего такого не совершал. — Возможно, — заметил я. — Кто-то другой мог подбросить окровавленную одежду к нему в квартиру, пока он наслаждался телешоу Леттермана. — Так оно и было, Джерри? — спросила Дебс. — Кто-то другой подбросил окровавленную одежду вам домой? Халперн еще больше позеленел, если только такое было возможно. — Что… что за ахинею вы несете? Дебора улыбнулась ему: — Джерри, мы нашли пару ваших штанов и кровь на них. Она совпадает с кровью жертв. Мы обнаружили тапочку и носок — та же история. И мы нашли кровавый отпечаток пальца в вашей машине. Ваш отпечаток, их кровь. — Дебора откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. — Это не подгоняет вашу память, Джерри? Халперн начал трясти головой еще до того, как Дебора закончила говорить, и продолжал после, будто это был какой-то странный рефлекс и он не отдавал себе отчета в том, что делает. — Нет, — произнес он. — Это даже не… Нет. — Нет, Джерри? — делано удивилась Дебора. — Что это значит — нет? А Халперн все тряс головой. Капля пота, отлетев, шлепнулась на стол, мне было слышно, с каким трудом профессору удавалось дышать. — Прошу вас, — выговорил он. — Это безумие. Я ничего не делал. Почему вы… Это же Кафка в чистом виде, я ничего не делал. Подняв бровь, Дебора повернулась ко мне: — Кафка? — Он думает, будто он таракан[2], — объяснил я. — Я всего лишь тупой коп, Джерри, — сказала Дебс. — В Кафке не разбираюсь. Зато разбираюсь в неопровержимых уликах, когда вижу их. И знаете что, Джерри? Я вижу их по всей вашей квартире. — Но я же не делал ничего, — умоляюще твердил он. — О’кей, — пожала плечами Дебора. — Тогда помогите мне. Как все эти вещи попали к вам домой? — Это Уилкинс подстроил, — произнес Халперн, вид у него при этом был удивленный, будто сказал это кто-то другой. — Уилкинс? — спросила Дебора, глядя на меня. — Профессор из соседнего кабинета, — догадался я.