— Да, так и есть, — кивнул Халперн, вдруг разведя пары и подавшись вперед. — Это был Уилкинс… кто ж, как не он. — Устроил это Уилкинс, — повторила Дебора. — Он надел вашу одежду, убил девушек, а потом припрятал одежду в вашей квартире, принеся ее обратно. — Да, так и было. — Зачем ему устраивать такое? — Нам обоим предстояло подписать контракт, — ответил он. — А получил бы его лишь один из нас. Дебора взирала на него так, словно профессор предложил ей станцевать нагишом. — Контракт… — наконец произнесла она, и в ее голосе звучало удивление. — Это так, — защищался Халперн. — Это самый важный момент в любой ученой карьере. — Настолько важный, чтобы убить кого-то? — задал я вопрос. Халперн не сводил глаз с какого-то пятна на столе. — Это был Уилкинс, — повторил он. Целую минуту Дебора вглядывалась в него, словно она тетя, а он ее любимый племянник. Несколько секунд он выдерживал ее взгляд, потом моргнул, глянул в стол, на меня и снова уставился в стол. Когда же молчание не прервалось, он наконец опять посмотрел на Дебору. — Ладно, Джерри, — вздохнула та. — Если ни на что лучшее вы не способны, то, полагаю, вам, видимо, самое время звонить своему адвокату. Он наставил на нее свои очки, но, похоже, не сумел подобрать слова, так что Дебора встала и направилась к двери и я за ней. — Попался! — воскликнула она в коридоре. — Этот сукин сын готов. Игра, сет, очко. Она излучала такой солнечный оптимизм, что я не мог не вставить: — Если то был он. Она обрушила на меня весь поток своего сияния: — Конечно это был он, Декс! Господи, не сбивай себя! Ты тут кое в чем здорово поработал, и нам сразу попался тот, кто надо. — Будем надеяться, — сказал я. Склонив голову набок, сестра смотрела на меня, все еще самодовольно ухмыляясь: — Что с тобой, Декс? Трусы в узел завязались из-за свадьбы? — Со мной ничего. Никогда прежде жизнь на земле не была столь полна гармонии и удовлетворения. Я просто… — И тут я запнулся, поскольку на самом деле не знал, чего это я просто. Только никак не мог отделаться от неразумного ощущения, что здесь все не так. — Я понимаю, Декс, — сказала она таким добрым голосом, что мне стало еще хуже. — Кажется, мол, слишком легко, да? Только подумать обо всем дерьме, через которое мы продираемся каждый день, в каждом втором деле. Разум диктует, чтобы время от времени нам доставалось и что-то легкое, разве не так? — Не знаю. В этом просто нет ощущения правоты. Дебора фыркнула: — С таким количеством неопровержимых улик, какие у нас есть на этого парня, всем наплевать, у кого какие ощущения, Декс. Почему бы тебе не расслабиться и не порадоваться хорошо проделанной работе? Уверен, совет был отличный, только последовать ему я не мог. Пусть и лишился я привычного шепотка, снабжавшего меня своими подсказками, но сказать что-то был обязан. И сказал, хотя довольно робко: — Халперн ведет себя так, будто говорит правду. Дебора передернулась: — Он сбрендил. Не моя забота. Он сделал это. — Только если он в чем-то псих, то почему это прорвалось именно сейчас, ни с того ни с сего? Я хочу сказать, ему тридцать с хвостиком, и это что, впервые? Не сходится. Сестра похлопала меня по плечу и опять улыбнулась: — Хороший довод, Декс. Почему бы тебе не засесть за компьютер и не покопаться в его прошлом? Спорить могу, что-нибудь найдем. — Она бросила взгляд на часы. — Можешь заняться этим сразу после пресс-конференции, о’кей? Давай, нельзя опаздывать. И я послушно последовал за ней, гадая, как это мне всегда удается напроситься поработать сверхурочно. Дебора, по сути, получила в награду бесценный приз: пресс-конференцию. Такое капитан Мэттьюс легко не раздаривает. Дебс впервые проводила ее как ведущий следователь по громкому делу, которое само по себе вводило прессу в исступление, и явно подучилась тому, как себя вести и что говорить, чтобы попасть в вечерние новости. Улыбка сошла с ее лица, как и другие видимые признаки эмоций. Она использовала стандартные фразы вымуштрованного копа. Только знавшие ее так же хорошо, как и я, могли различить, какое великое и необычайное счастье бурлило под деревянной маской ее лица. И вот я стоял в сторонке и следил, как моя сестрица выдает цепочку лучезарно заученных утверждений, сводящихся к ее уверенности, что она арестовала подозреваемого в чудовищном убийстве в университете и, как только стало ясно, что он виновен, решила первым сообщить об этом своим уважаемым друзьям-журналистам. Дебора явно полнилась гордостью и счастьем, и с моей стороны было бы просто подлостью хотя бы намеком дать понять, что не все так гладко с виновностью Халперна, тем более что и сам я не понимал, что бы это могло быть… а то и было ли вовсе. Дебс почти наверняка права: Халперн виновен, а я веду себя глупо и ворчу, потому что сбит с толку бегством моего Пассажира. Меня угнетало эхо его отсутствия, а вовсе не сомнение по поводу подозреваемого в деле, которое, по правде говоря, совершенно ничего для меня не значило. Почти наверняка… И вот оно опять: почти. До сих пор я шел по жизни среди абсолютов, никакого опыта с «почти» у меня не было, и выбивало из колеи, глубоко тревожило отсутствие того голоса определенности, который говорил мне, что есть что, не ведая ни колебаний, ни сомнений. Я стал осознавать, насколько же я беззащитен без Темного Пассажира. Даже в моей дневной работе не было больше ничего просто. Вернувшись в свою клетушку, я сел в кресло и, закрыв глаза, откинулся на спинку. «Есть там кто-нибудь?» — спросил я с надеждой, но никто не отозвался. Просто пустое место, которое давало о себе знать болью, когда исчезало онемевшее удивление. Работа больше не отвлекала, и ничто не удерживало меня от жалости к самому себе. Я оказался один в темном, подлом мире, полном всяких чудовищ вроде меня. Или, по крайней мере, таких, каким я был когда-то. Куда подевался Пассажир и почему он сбежал? Если нечто и вправду отпугнуло его, чем оно могло бы быть? Что могло напугать сущность, которая вообще живет тьмой и на самом деле проявляет себя в тот момент, когда вынимаются ножи? Это навеяло новую мысль, от которой и вовсе не было никакой радости: если это гипотетическое нечто отпугнуло Пассажира, то последовало ли оно за ним? Или оно все еще на моей тропе — вынюхивает? Не оказался ли я в опасности без всякого способа защититься… без всякого способа разобрать, не нависла ли надо мной некая смертельная угроза, до тех пор пока слюни из ее пасти не упадут мне на шею? Я всегда слышал, мол, любой новый опыт есть благо, но для меня он обернулся сущей пыткой. Чем больше я думал об этом, тем меньше понимал, что со мной происходит, и тем больнее мне становилось. Что ж, в горести есть одно надежное целебное средство — упорная работа над чем-то совершенно лишенным смысла. Я развернулся к компьютеру и по уши влез в работу. Всего несколько минут — и передо мной раскрылась вся жизнь и история Джеральда Халперна, доктора философии. Конечно, копнуть пришлось немного глубже, чем просто прогуглить фамилию Халперн. Пришлось, к примеру, залезть в закрытые судебные отчеты, на открытие которых я потратил почти пять минут. Зато, когда влез, труды оказались не напрасными, и я погрузился в размышления: «Вот так-так… Вот так-так… Вот так-так…» А раз в тот момент я был трагически одинок внутри и никто моих задумчивых причитаний не слышал, я произнес их вслух: — Вот так-так… Вот так-так… Вот так-так… Записи о приемных семьях были весьма интересными вовсе не потому, что я ощутил некие узы с Халперном, памятуя о собственном сиротском прошлом. Я был более чем обеспечен и ухожен в доме и семье Гарри, Дорис и Деборы, в отличие от Халперна, который порхал из одной приемной семьи в другую, пока наконец не приземлился в Сиракьюсском университете. Впрочем, куда интереснее была папка, открыть которую без особого судебного разрешения не имел права никто: каменная скрижаль прямо из руки Божьей. И когда я прочитал ее во второй раз, моя реакция была еще более основательной. — Вот так-так… Вот так-так… Вот так-так… Вот так-так… — произнес я, слегка удивленный тем, как отскакивали слова от стен моего пустого кабинетика. А поскольку основательные откровения воспринимаются более драматично на публике, я снял телефонную трубку и позвонил сестре. Всего через несколько минут она вломилась в мою каморку, села на раскладной стул и спросила: — Что отыскал? — У доктора Джеральда Халперна есть Некое Прошлое, — сказал я, тщательно выговаривая заглавные буквы, чтобы она не сиганула через стол и не принялась обнимать меня. — Я знала это. Что он натворил? — Тут не столько что он натворил, сколько — и точнее — что с ним натворили. — Кончай ходить вокруг да около! Что у тебя? — Начну с того, что он, очевидно, сирота. — Слушай, Декс, давай к делу! Я вскинул руку в попытке успокоить ее, только это явно ни к чему хорошему не привело, потому что Дебс принялась постукивать пальцами по столу. — Я стараюсь нарисовать всю картину, сестренка. — Рисуй быстрее. — Ладно. Халперн угодил под систему патронатного воспитания на севере штата Нью-Йорк, где его нашли живущим в картонной коробке под автотрассой. Отыскали его родителей, которые, к сожалению, уже умерли в результате нынешней и неприятной жестокости. Жестокость эта, похоже, была более чем заслуженной. — Это что еще, черт возьми, значит?! — Его родители продавали мальчика педофилам, — пояснил я. — Господи! — вырвалось у Деборы, и видно было, что она слегка ошарашена. Даже по меркам Майами такое было уже слегка чересчур. — И Халперн ничего из этого не помнит. В досье сказано, что при стрессе на него находит затмение. В этом есть смысл. Затмения, вероятно, были условной реакцией на повторяющееся травматическое воздействие, — сказал я. — Такое случается. — Вот черт! — воскликнула Дебора, и я мысленно аплодировал ее изяществу. — Так, дерьмо он забывает. Тебе придется признать, что это подходит. Девица пытается захомутать его на насилие, а он уже трясется из-за контракта… так что он в стрессе убивает ее, не сознавая этого. — Еще парочка вещей, — сказал я и, признаюсь, наслаждался драматизмом момента чуть больше положенного. — Для начала, смерть его родителей. — А что с ней? — спросила Дебс, которой явно были чужды все театральные услады.