— Есть одна вещь, — сказал Гарри. — В самом деле, — произнес Карл, и уже казалось, что черное облако медленно поднимается вокруг него, срастается с его зубастой улыбкой, расправляет крылья, нацеливаясь на Гарри, нацеливаясь на меня. — И что же это такое может быть, не соблаговолите сказать? — Не попадаться, — отчеканил Гарри. На миг черное облако словно застыло, потом ушло в себя и исчезло. — Боже мой! — воскликнул Карл. — Какая жалость, что я не умею смеяться! — Он медленно повел головой из стороны в сторону. — Вы ведь серьезно, да? Боже мой! Сержант Гарри, вы чудесный отец! — И он так широко улыбнулся, что мы почти поверили в искренность этой улыбки. Гарри обратил свой льдисто-голубой взгляд на меня: — Он попался, потому что не знал, что творит. И теперь он сядет на электрический стул. Потому что не знал, как действует полиция. Потому что, — продолжил Гарри, не повышая голоса и не мигая, — его не обучили. Я посмотрел на Карла, следившего за нами сквозь прутья решетки своими чересчур яркими мертвенно пустыми глазами. Пойман. Перевел взгляд на Гарри и произнес: — Я понял. И это была правда. Таков был конец моего подросткового бунта. И теперь, много лет спустя — чудесных лет, наполненных нарезанием, кромсанием и непопаданием в ловушку, — я действительно понял, на какую замечательную авантюру пошел Гарри, познакомив меня с Карлом. Мне и надеяться нечего сравняться с его эффективностью, ведь, в конце концов, в своих делах Гарри руководствовался чувствами, а у меня их никогда не было, однако я сумею последовать его примеру и заставлю Коди с Астор ходить по струнке. Я буду играть, как и Гарри когда-то. Они пойдут следом или останутся. Глава 16 Они пошли следом. В музее толпились группы любознательных граждан, ищущих знаний… или, что было заметно, туалет. Возраст большинства из них колебался от двух до десяти лет, и, похоже, на каждых семерых детишек приходился примерно один взрослый. Все двигались, как большая разноцветная стая попугаев, порхая с каркающим гомоном туда-сюда среди экспонатов, который, даром что произносился по крайней мере на трех разных языках, звучал одинаково на всех. Международный язык детей. Похоже, Коди с Астор толпа слегка напугала, и они держались поближе ко мне. То был приятный контраст духу «не знаем никакого Декстера», который, похоже, владел ими в остальное время надуманного ими приключения, и я попробовал воспользоваться этим, сразу же направив их к экспозиции с пираньями. — Какими они видятся вам? — спрашиваю я их. — Очень гадкие, — тихо выдыхает Коди, не отрывая немигающих глаз от множества зубов выставленной рыбы. — Это пираньи, — говорит Астор. — Они могут съесть целую корову. — Если бы вы плавали и вдруг увидели пираний, что бы сделали? — Убили бы их, — говорит Коди. — Их слишком много, — возражает Астор. — Надо бежать от них прочь и не подходить к ним близко. — Итак, всякий раз, увидев этих злющих рыб, вы либо стараетесь их убить, либо убежать от них, — говорю я, и они оба кивают. — Будь рыбы и впрямь разумны, как люди, что бы они сделали? — Маскировались бы, — хихикает Астор. — Верно, — соглашаюсь я, и даже Коди улыбается. — А что бы вы посоветовали для маскировки? Парик с бородкой? — Декс-тер! — хмыкает Астор, — Они же рыбы. Рыбы не носят бородок. — А-а-а… Значит, им все равно хотелось бы выглядеть рыбами? — А то! — бросает она, словно я чересчур глуп, чтобы понимать умные слова. — А какими рыбами? — спрашиваю я. — Большущими? Типа акул? — Нормальными, — роняет Коди. Сестра смотрит на него, а потом добавляет: — Любыми, каких полным-полно в этом месте. Такими, какие не отпугнут тех, кого им нужно съесть. — Угу, — одобрительно киваю я. Какое-то время оба ребенка молча смотрят на рыб. Первым догадался Коди. Он насупился и глянул на меня. Я ободряюще улыбнулся. Он прошептал что-то Астор, и та поразилась. Открыла рот, чтобы сказать что-то, да так и замерла. Только и вылетело: — Ой! — Да, — говорю я. — Ой! Она посмотрела на Коди, который снова оторвал взгляд от пираньи. Опять: вслух они не произнесли ничего, но то был полновесный разговор. Я дал ему идти своим ходом, пока дети не уставились на меня. — Чему мы можем научиться у пираний? — спрашиваю я. — Не выглядеть свирепыми, — отвечает Коди. — Выглядеть типа как-то нормально, — неохотно соглашается Астор. — Только, Декстер, рыбы не люди. — В самую точку. Потому как люди выживают, распознавая то, что опасно на вид. А рыбы попадаются. Нам этого не нужно. — (Дети со всей серьезностью посмотрели на меня, потом снова на рыб.) — Итак, что еще мы узнали сегодня? — спрашиваю я спустя некоторое время. — Не попадайся, — говорит Астор. Я перевел дыхание. По крайней мере, начало положено, хотя предстоит еще много работы. — Пойдемте. Давайте на другие экспонаты посмотрим. Если честно, я не очень-то с этим музеем знаком, возможно, потому, что до недавних пор у меня не было детишек, которых надо туда затаскивать. Так что я определенно импровизировал, выискивая то, что могло бы направить их мысли на постижение правильных вещей. Признаю: пираньи были случайной удачей, они просто попались на глаза, а мой гигантский мозг подбросил правильный урок. Найти следующий образчик счастливого совпадения было не так легко. Полчаса пришлось беспощадно проталкиваться сквозь толпу оголтелых детишек и их озлобленных родителей, прежде чем мы добрались до экспозиции со львами. И опять: свирепая внешность и грозная слава оказались для Коди с Астор неотразимыми. Они так и застыли у экспоната. Конечно, то были чучела львов, зовется это, по-моему, диорамой, однако внимание детей они привлекли. Лев-самец горделиво возвышался над тушей газели, широко разинув пасть с блестящими клыками. Рядом стояли две львицы и детеныш. Экспонат сопровождало двухстраничное пояснение, и где-то на середине второй страницы я нашел то, что мне требовалось. — А теперь, — начал я, — разве мы не рады, что мы не львы? — Нет, — роняет Коди. — Тут говорится, — я киваю на пояснение, — что, когда лев-самец завладевает львиной семьей… — Декстер, она называется прайдом, — уточняет Астор. — Это было в «Короле Льве». — Ладно. Так вот, когда новый папа-лев берет власть в прайде, то убивает всех детенышей. — Ужас какой! — восклицает Астор. Я улыбаюсь, чтобы показать ей свои острые зубы. — Нет, это совершенно естественно, — возражаю я. — Чтобы защитить собственных и увериться, что именно его львята будут верховодить. Многие хищники так делают. — Нам-то до этого какое дело? — спрашивает Астор. — Ты же не собираешься нас убить, когда женишься на маме, а? — Конечно нет, — отвечаю я. — Теперь вы мои детеныши. — И что это значит? — говорит она. Я открыл рот, желая объяснить ей, как почувствовал, что из меня разом вышел весь воздух. Челюсть отвисла, рот открыт, только говорить я не мог, потому что разум баламутила мысль до того надуманная, что я даже не удосужился отрицать ее. «Многие хищники так делают, — услышал я свои слова. — Чтобы защитить собственных». Что бы ни делало меня хищником, оно обитало в Темном Пассажире. А теперь нечто спугнуло Пассажира. Возможно ли, что это… Это — что? Новый папа-Пассажир грозил моему Пассажиру? За свою жизнь я встречал много людей, у которых за плечами виднелась тень, очень похожая на моего темного гостя, но никогда ничего не происходило, если не считать взаимного узнавания и неслышного рычания. Да о таком и думать-то было слишком глупо. У Пассажиров пап не бывает. Или бывают? — Декстер, — подала голос Астор, — ты нас пугаешь. Признаюсь, что это и на меня страх нагоняло. Мысль, что у Пассажира мог быть родитель, выслеживающий его с убийственными намерениями, была потрясающе глупой… и в то же время, в конце концов, откуда на самом деле взялся этот Пассажир? Я пребывал в разумной уверенности, что он нечто большее, нежели психотический плод моего расстроенного мозга. Я не был шизофреником. В этом мы с ним оба были уверены. Факт, что ныне он исчез, свидетельствовал о его независимом существовании. И это означало, что Пассажир откуда-то прибыл. Он существовал до меня. У него был исток, зовите его хоть родителем, хоть кем угодно еще.