Вполне естественно, Коди с Астор не было там, где им надлежало быть. Но я отыскал их довольно легко: они подобрались получше рассмотреть две головы. Возможно, у меня воображение разыгралось, только мне показалось, что я заметил в глазах Коди проблеск профессионального признания. — Пойдемте, — сказал я им, — нам ехать надо. Повернувшись, они неохотно пошли за мной, но я расслышал, как Астор пробормотала себе под нос: — Уж получше, чем какой-то дурацкий музей. Из дальнего ряда группы, собравшейся поглазеть на представление, он внимательно наблюдал, старательно изображая лишь одного из толпы зевак, ничем не отличающегося от всех остальных и ничем иным не приметного. Вообще-то, Наблюдатель рисковал, находясь здесь. Его вполне могли узнать, но он хотел использовать эту возможность. И разумеется, было приятно видеть, какое впечатление производит его работа. Немного тщеславно, но он мог себе позволить такое. Помимо того, было любопытно взглянуть, как будет воспринят маленький простой ключик, который он оставил. Тот, другой, был умен… Однако пока внимания на ключик не обратил, расхаживая совсем рядом и позволяя своим коллегам фотографировать и осматривать его. Наверное, следовало быть немного пооткровеннее… Но еще есть время сделать это как надо. Нет никакой спешки, а важность довести того, другого, до готовности, взять его, когда все будет точь-в-точь как надо, перевешивала все остальное. Наблюдатель придвинулся чуть поближе, чтобы повнимательнее рассмотреть этого другого, возможно, уловить какой-то признак, как тот себя чувствует. Интересно: детей с собой привез. Их, похоже, не очень-то покоробил вид двух голов. Возможно, они привыкли к такому или… Нет. Такое невозможно! Двигаясь с величайшей осторожностью, он протиснулся ближе, по-прежнему стараясь держаться естественных шатаний толпы зевак, пока не достиг желтой ленты в месте, откуда до детей было почти рукой подать. И когда мальчик поднял голову и их глаза встретились, ошибиться было невозможно. На какое-то время их взгляды скрестились, и всякое ощущение времени утратилось в порхании теневых крыльев. Мальчик попросту стоял, не сводя с него глаз и узнавая… не кто он такой, а кем был, и его маленькие крылышки трепетали в панической ярости. Наблюдатель не смог сдержаться. Он придвинулся ближе, давая мальчику разглядеть себя в ореоле темной силы. Мальчик страха не выказал, а глянул на него и показал собственную силу. Потом мальчик отвернулся, взял сестру за руку, и они вприпрыжку побежали к тому, другому. Пора уходить. Дети, несомненно, укажут на него, а ему не хотелось, чтобы увидели его лицо. Пока рано. Он поспешил к своей машине и укатил, не испытывая никакого волнения. Совсем. Во всяком случае, он был доволен собой больше, чем имел на то право. Конечно, все дело в детях. И не только потому, что они расскажут тому, другому, и он продвинется на несколько шажочков вперед к нужному страху, но еще и потому, что дети действительно ему нравятся. С ними приятно работать, они транслируют чувства, которые донельзя мощны, и вздымают всю силу события на более высокий уровень. Дети просто чудо. Происходящее, признаться, начинало доставлять удовольствие. Какое-то время вполне довольно было скакать в тварях-обезьянах и помогать им убивать. Только даже это наскучило простым повторением, и ОНО то и дело вновь ощущало: должно быть нечто большее. В момент убийства мучительная судорога сводила что-то, чему трудно подобрать определение, ощущение, будто что-то делает рывок к пробуждению, а потом вновь успокаивается… и ОНО хотело знать, что это было. Только какое бы множество раз это ни случалось, какое бы множество разных тварей-обезьян ни менялось, ОНО никак не могло проникнуться этим ощущением, никогда не заходило так далеко, чтобы познать, что оно такое. И от этого ОНО еще больше хотело узнать. Бездна времени прошла, и ОНО опять стало скисать. Обезьяны были слишком примитивны, и, что бы ОНО ни делало с ними, этого было недостаточно. ОНО начало возмущать их глупое, бесцельное, бесконечно повторяющееся существование. Раз-другой ОНО набрасывалось на них, желая наказать тварей за их тупые, лишенные воображения страдания, ОНО подбивало тварь, служившую ОНО прибежищем, убивать целые семьи, целиком племена тварей. И со смертью их всех тот чудесный намек на что-то другое повисал в недоступности, а затем сникал, стихал, вновь погружался в спячку. Разочарование толкало к ярости. Должен существовать способ прорваться, уяснить, чем было то ускользавшее что-то, и втянуть его в бытие. А потом наконец твари-обезьяны принялись изменяться. Поначалу изменялись очень медленно, до того медленно, что ОНО даже не осознавало, что происходит, пока процесс не пошел вовсю. И в один чудесный день, когда ОНО перешло в новое прибежище, тварь вытянулась, встав на задние ноги, и, пока ОНО соображало, что происходит, тварь произнесла: «Ты кто?» Невероятное потрясение того момента сменилось еще более невероятным удовольствием: ОНО больше не было одиноко. Глава 18 Поездка в следственный изолятор прошла гладко. Если машину ведет Дебора, это означает, что никто серьезно не пострадает. Она спешила и, прежде всего, была копом из Майами, который научился водить машину у копов из Майами. Другими словами, она изначально считала, что дорожное движение по своей природе текуче, изменчиво, а потому врезалась в него, как раскаленный нож в масло, проскальзывая в промежуток между автомобилями, которого на самом деле не было, и давая понять другим водителям, что у них есть выбор: либо уступить, либо погибнуть. Коди с Астор, разумеется, получили большое удовольствие. Надежно пристегнутые на заднем сиденье, они сидели с прямой спиной и изо всех сил вытягивали шеи, чтобы видеть дорогу. Редкость из редкостей: Коди вполне себе улыбнулся, когда мы едва не сбили мужчину, весом не менее трехсот пятидесяти фунтов, на маленьком мотоцикле. — Включите сирену! — потребовала Астор. — Мы, черт, не в игру играем! — рыкнула Дебора. — А включение сирены должно стать игрой с чертом? — спросила Астор. Дебора стала пунцовой и рванула руль, выводя нас с шоссе номер 1, чуть не протаранив побитую «хонду», катившую на четырех докатках. — Астор, не произноси этого слова — сказал я. — Она его всю дорогу произносит. — Доживешь до ее лет, тоже сможешь так говорить, если захочешь, — разъяснил я. — Но не в десять лет. — Это глупо, — возразила Астор. — Если слово плохое, то разницы нет, до каких лет ты дожила. — Очень верно подмечено, — согласился я. — Только я не могу приказать сержанту Деборе выбирать выражения. — Это глупо, — повторила Астор и тут же сменила тему: — А она настоящий сержант? Это покруче, чем просто полицейский? — Это значит, что она босс-полицейский. — Она может приказывать тем, в синей форме, что им делать? — Да, — киваю я. — А у нее еще и пистолет должен быть, да? — Да. Астор подалась вперед, насколько позволял ремень безопасности, и уставилась на Дебору с чем-то близким к уважению. Такое выражение на лице Астор я замечал не очень часто. — Я и не знала, что девочкам разрешают носить пистолет и быть боссом-полицейским. — Девочки способны делать любую чер… что угодно, на что способны мальчики, — сказала Дебора. — Обычно лучше. Астор посмотрела на Коди, потом на меня: — Что угодно? — Почти все, — ответил я. — Профессиональный американский футбол, возможно, не в счет. — Вы стреляете в людей? — поинтересовалась Астор. — Декстер, Христа ради! — взмолилась Дебс. — Случается, она стреляет в людей, — сказал я Астор, — только ей не нравится болтать об этом. — А почему? — Стрелять в кого-то — очень личное дело. По-моему, у сержанта такое чувство, что это никого другого не касается. — Ради Христа, перестаньте болтать обо мне, будто я лампочка какая! — вспыхнула Дебора. — Я тут, рядом с вами. — Это я знаю, — произнесла Астор. — А расскажите нам, кого вы застрелили? Ответом послужил визг шин: машина, круто повернув, оказалась на парковке и, слегка покачиваясь, застыла перед следственным изолятором. — Прибыли! — сказала Дебс и выскочила, словно спасаясь из гнезда кусачих красных муравьев. Она поспешила в здание, а я отстегнул Коди с Астор, и мы неспешно направились за ней следом. Дебора все еще беседовала с дежурным сержантом у стойки, и я подвел Коди с Астор к паре обшарпанных стульев. — Ждите здесь. Я вернусь через несколько минут. — Просто ждать?! — произнесла Астор дрожащим от возмущения голосом. — Да, — подтвердил я. — Мне надо поговорить с плохим человеком. — А почему нам нельзя пойти?! — требовательно воскликнула она. — Это против закона. Сидите тут и ждите, как я сказал. Прошу вас. Воодушевления мои слова не вызвали, но, по крайней мере, дети не попрыгали со стульев и не метнулись, вереща, по коридору. Я воспользовался их послушанием и присоединился к Деборе. — Пошли! — велела она, и мы направились по коридору в одну из комнат для допроса. Через несколько минут охранник доставил туда Халперна. Тот был в наручниках и выглядел еще хуже, чем тогда, когда мы его сюда привезли: небрит, всклокоченные волосы напоминают крысиное гнездо, взгляд могу описать только как затравленный, каким бы штампом это ни казалось. Он сидел на стуле, куда его пихнул охранник, сидел на самом краешке и пристально разглядывал свои лежавшие на столе руки.