А поскольку я предался чувству (впервые, во всяком случае), то позволил себе слабенький проблеск надежды. Ведь вполне могло бы случиться и так, что, занимаясь Старзаком и творя всякое, чего никогда прежде не делал в одиночку, я, возможно, сумею вернуть себе Темного Пассажира. Я ничего не понимал в том, как такое срабатывает, но это имело определенный смысл, так ведь? Пассажир всегда был при мне, побуждая меня… Так может, он и появится, если я создам нужную ему ситуацию? И разве Старзак не прямо передо мной, разве он не умоляет, чтобы им занялись? А если Пассажиру не суждено вернуться, почему бы мне самому не начать быть самим собой? Я был тем, на ком лежала тяжелая работа… Не смогу я и дальше, что ли, следовать своему предназначению, даже и с пустотой внутри? Все ответы вспыхнули сердито-красным «да». И я на миг замер по старой памяти в ожидании привычного ответного шипения удовольствия из укрытого тенью внутреннего уголка… только, естественно, не дождался. Не беда. Я и один с этим справлюсь. В последнее время мне немало довелось поработать ночью, так что на лице Риты не было никакого удивления, когда я сообщил ей, что после обеда мне надо вернуться на работу. Конечно, мне было не сорваться с крючка Коди и Астор, которым хотелось поехать со мной и заняться чем-нибудь интересненьким или, в крайнем случае, остаться дома и вместе погонять жестяную банку во дворе. Впрочем, после кое-каких мелких льстивых обещаний и некоторых смутных угроз я стряхнул их с себя и выскользнул в ночь. Ночь, мой последний оставшийся друг со слабенькой половинкой луны, мерцавшей в тусклом, пропитанном влагой небе! Старзак жил на охраняемой территории с воротами, однако наличие охранника в маленькой будке и с минимальной оплатой гораздо удачнее повышало цену недвижимости, чем оберегало ее от такого, как Декстер, опытного и голодного. И пусть это означало, что, оставив машину, я должен немного пройтись от будки, зарядка телу будет только на пользу. В последнее время у меня было чересчур много ночных бдений, слишком много безрадостных пробуждений по утрам, а потому приятно было двигаться к достойной цели на своих ногах. Имея адрес Старзака, я неспешно колесил по окрестности, проходил мимо, словно был соседом, совершающим вечерний моцион. В передней дома горел свет, на подъездной дорожке стояла одинокая машина с флоридским номером и надписью внизу «Округ Мэнати». Население округа Мэнати составляло всего триста тысяч человек, а машин с такими номерами как минимум в два раза больше. Известный трюк прокатных фирм, призванный скрыть тот факт, что водитель едет на арендованном автомобиле, что он, следовательно, турист, а значит, законная добыча для любого хищника с неудержимой страстью к легкой поживе. Я ощутил слабый всплеск пылкого предвкушения. Старзак дома, и у него арендованная машина. Это лишний раз подтверждало, что именно он загнал свою машину в канал. Я миновал дом, остерегаясь любой возможности быть замеченным. Я ничего не видел и слышал лишь слабые звуки включенного где-то поблизости телевизора. Обходя квартал, я приметил дом без света и с плотно закрытыми ставнями: очень надежный признак, что в доме никого нет. Через затемненный двор я двинулся к высокой живой изгороди, отделявшей участок от дома Старзака. Скользнул в проем в зарослях, надел на лицо чистую маску, натянул перчатки, подождал, пока не настроятся зрение и слух. И тут меня посетила мысль: если бы кто-нибудь увидел меня сейчас, то подумал бы, что я ужасно смешно выгляжу. Прежде я о том никогда не тревожился: радар у Пассажира великолепный, всегда предупреждал о нежелательном зрителе. Зато теперь, лишенный внутренней поддержки, я чувствовал себя голым. И когда это чувство окатило меня, то оставило за собой другое — чистую, беспомощную глупость. Что я делаю? Я нарушил почти все правила, по которым жил, явившись сюда внезапно, без обычной для себя тщательной подготовки, без подлинного доказательства и без Пассажира. Это безумие! Я просто напрашивался, чтобы Старзак меня обнаружил, запер или порубил на куски. Закрыв глаза, я прислушался к бульканью новых чувств во мне. Чувствовать — это присущая человеческим существам забава. Теперь я мог бы вступить в лигу боулинга. Отыскать какой-нибудь чат в Интернете и вести беседы на тему «Помоги себе сам с нью-эйдж» или про альтернативную фитотерапию при лечении геморроя. Добро пожаловать в людскую расу, Декстер, бесконечно суетную и бессмысленную человеческую расу! Мы надеемся, ваше краткое и болезненное пребывание доставит вам удовольствие. Я открыл глаза. Я мог бы сдаться, принять тот факт, что дни Декстера сочтены. Или… я мог бы, невзирая ни на какой риск, пройти через это и вновь утвердить то, что всегда было мной. Затеять действие, которое либо вернуло Пассажира, либо навело меня на тропу жизни без него. Если Старзак и не был полной определенностью, то он к ней близок, я уже тут, и ситуация чрезвычайная. По крайней мере, то был ясный выбор, чего я уже долгонько был лишен. Глубоко вдохнув, я стал бесшумно, как только мог, пробираться сквозь изгородь во двор Старзака. Держась в тени, я добрался до стены дома с дверью в гараж. Она была заперта, только Декстер смеется над запорами, и, чтобы открыть этот, помощь Пассажира не понадобилась. Я вступил в темный гараж, тихонько прикрыл за собою дверь. К дальней стене был прислонен велосипед, там же стоял верстак, над которым располагался весьма аккуратный набор инструментов. Сделав пометку в памяти, я пересек гараж до двери в дом и, приложив ухо к двери, надолго затих. Сквозь слабое жужжание кондиционера доносился звук включенного телевизора — и ничего больше. Я послушал еще немного, чтобы удостовериться, а потом очень осторожно приоткрыл дверь. Она оказалась незапертой, открылась плавно и бесшумно, и я молчаливой темной тенью скользнул в дом Старзака. Прижимаясь к стене, я двинулся по коридору на голубое свечение телеэкрана, болезненно сознавая, что, окажись он почему-либо позади меня, я буду прекрасно освещен со спины. Однако, когда показался сам телевизор, я разглядел голову над спинкой дивана и понял: он мой. Держа наготове петлю из прочной пятидесятифунтовой лески, я придвинулся ближе. Пошла реклама, и голова слегка шевельнулась. Я замер, но тут его голова оказалась точно по центру. Я метнулся через комнату и насел на него, захлестнул петлю вокруг шеи и стянул ее над самым кадыком. Какое-то время он вполне отрадно дергался, отчего петля затягивалась еще туже. Я смотрел, как он откидывался, хватался за горло, удовольствие это доставляло, но я не ощущал той холодной дикой радости, к которой привык в подобных случаях. Тем не менее это было лучше, чем любоваться рекламой, и я довел его до того, что лицо у него посинело, а дерганья стихли до беспомощного дрожания. — Сидите спокойно и тихо, — произнес я, — и я позволю вам дышать. Надо полностью отдать ему должное: он понял сразу и прекратил хилые барахтанья. Я ослабил петлю, совсем чуть-чуть, и вслушался, пока он силился сделать вдох. Всего один. Потом вновь затянул и рывком поставил его на ноги. — Идите! — велел я. И он пошел. Я, держась у него за спиной и натягивая леску так, чтобы он мог, если очень-очень постарается, понемногу дышать, повел по коридору вглубь дома, потом в гараж. Когда я подтолкнул его к верстаку, он припал на одно колено: то ли споткнулся, то ли имел глупость попробовать сбежать. В любом случае мне было не до того, и я затянул петлю, наблюдая, как его глаза вылезают из орбит, лицо темнеет и он шлепается на пол без сознания. Мне же проще. Я водрузил его безжизненное тело на верстак и надежно примотал изолентой, пока он лежал без памяти с раскрытым ртом. Из уголка рта у него стекала слюна, дыхание сделалось очень неровным, даже когда я ослабил петлю. Я смотрел на привязанного к верстаку Старзака, на его неприятное лицо и думал, чего никогда прежде не делал: вот все мы таковы. Все так заканчиваем. Мешок костей, который поначалу дышит, а когда перестает, превращается в гниющие отбросы. Старзак закашлялся, изо рта потекло еще больше мокроты. Он дернулся под изолентой, понял, что не в силах пошевелиться, и широко раскрыл глаза. Произнес что-то неразборчивое, составленное из слишком многих согласных звуков, а потом закатил глаза и увидел меня. Конечно же, моего лица под маской ему не было видно, но мне стало не по себе от мысли, что он меня все равно узнал. Он двинул губами несколько раз, но ничего не сказал, пока наконец не скосил глаза вниз, куда-то себе в ноги, и не выговорил сухим, хриплым голосом с центральноевропейским акцентом, зато едва ли эмоционально окрашенным, как можно было ожидать: — Вы делаете очень большую ошибку. Я подыскивал спонтанный зловещий ответ… и ничего не находил. — Вот увидите, — звучал его ужасно тягучий и саднящий голос. — Он в любом случае вас непременно достанет, даже без меня. Слишком для вас поздно. Вот так. Признание, почти такое, какое мне требовалось: он преследовал меня со зловещим намерением. Только все, что пришло мне в голову, вырвалось само: — Кто это он? Старзак, забыв, что привязан к верстаку, попытался повести головой. Не получилось. Но и это, похоже, не сильно его обеспокоило. — Они непременно вас отыщут, — повторил он. — Довольно скоро. — Он дернулся слегка, словно попытался рукой махнуть, и сказал: — Действуйте. Убейте меня сейчас. Они все равно вас найдут. Опустив глаза, я смотрел на него. Гад надежно спеленат и готов к моим особым способам внимания, я должен бы быть полон льдистого восторга от предстоявшей работы… а я не был. Не было во мне ничего, кроме пустоты, того же самого ощущения безнадежной тщетности, которое овладело мной, когда я выжидал возле этого дома. Я встряхнулся, бросил хандрить и заклеил лентой Старзаку рот. По телу пробежала легкая дрожь, а его обладатель по-прежнему смотрел перед собой в никуда, не выказывая совсем никаких чувств. Я поднял нож и опять взглянул на свою недвижимую и бесчувственную добычу. Мне все еще слышалось его жутко хлюпавшее дыхание через нос: хлип в ноздри, хлюп из ноздрей. Хотелось прекратить это, погасить его огни, покончить с этой гадиной, разрезать ее на куски, спрятать их в опрятные сухие мешки для мусора, превратить в недвижимые ломти компоста, которые больше не будут грозить, не будут больше есть и испражняться, топтаться на месте в хаотичном лабиринте человеческой жизни… И не смог. Я безмолвно призывал темные крылья вырваться из меня и осветить мой кинжал зловещим блеском дикой цели, но ничего не произошло. Ничто не шевельнулось во мне при мысли о надобности совершить то острое и необходимое, что свершалось мной такое множество раз. Единственным моим ощущением была пустота. Я опустил нож, повернулся и вышел в ночь. Глава 24 На следующий день мне как-то удалось выбраться из постели и отправиться на работу, невзирая на грызущее душу тупое отчаяние, разраставшееся во мне, словно колючий терновый сад. Охватывало ощущение, будто я окутан туманом тупой боли, ноющей лишь затем, чтобы напомнить мне, что и в ней нет никакого проку, как не было, казалось, проку в совершении таких пустопорожних действий, как завтрак, долгая, тягучая поездка на работу… вовсе никакого проку за рамками рабства привычки. Только я совершил это, позволил мышечной памяти проволочь себя по всему пути до кресла за рабочим столом, в которое уселся, включил компьютер и отдался на волю дня, тащившего меня в серую тягомотину служебных обязанностей. У меня ничего не вышло со Старзаком. Я не был уже собой, утратил понимание, кто я такой и чем занимаюсь. Когда я добрался домой, Рита поджидала меня у двери с выражением тревожного раздражения. — Нам надо решить с группой, — заявила она. — Их может пригласить кто-нибудь другой. — Ладно, — сказал я. Почему бы и не решить с группой? Это имело такое же значение, как и что угодно другое. — Я подобрала все диски там, куда ты их вчера бросил, и рассортировала по цене. — Я послушаю их сегодня вечером, — пообещал я. И хотя Рита все еще казалась раздраженной, в конце концов вечерняя рутина заняла и успокоила ее, и она взялась за готовку и уборку, пока я слушал рок-группы, исполнявшие «Chicken Dance» и «Electric Slide». Уверен, в обычное время это доставляло бы столько же удовольствия, сколько и зубная боль, однако, поскольку для меня во всем свете не было ничего, к чему стоило бы приложить руки, я смиренно снес тяготы всей стопки дисков, а вскоре пришло время снова ложиться спать. В час ночи ко мне вернулась музыка, и вовсе не «Chicken Dance». Барабаны, трубы и хор голосов с ними прокатились по моему сну, вознеся меня к небесам, и я проснулся на полу, а память об этой музыке по-прежнему эхом отдавалась у меня в голове. Я долго лежал на полу, не в силах сложить поистине складную мысль о том, что это значит, зато боясь вновь уснуть из-за того, что это опять вернется. В конце концов я забрался в постель и, полагаю, даже уснул, потому как, когда открыл глаза, в них бил солнечный свет, а с кухни доносились знакомые звуки. Было субботнее утро, и Рита пекла блинчики с черникой, весьма желанное возвращение в повседневность. Коди с Астор с энтузиазмом уплетали блинчики, и в любое обычное утро я бы от них не отставал. Только сегодняшнее утро не было обычным. Трудно вообразить, сколь велико должно быть потрясение, способное отвратить Декстера от пищи. У меня весьма скорый метаболизм, организм вечно нуждается в постоянной подпитке, чтобы оставаться таким чудесным устройством, каким был я, а блинчикам Риты в этом нет ничего равного. И тем не менее то и дело я замечал, что замираю, вперив взор в вилку, а та качается на полпути между тарелкой и моим ртом, я же не в силах набраться нужного задора, чтобы завершить движение и принять пищу. Довольно скоро все с едой покончили, я же по-прежнему пялился в тарелку, наполовину полную еды. Даже Рита заметила, что не все в порядке в Царстве Декстера. — Ты к еде почти не притронулся, — сказала она. — Что-то не так? — Да, все дело в работе, которой я занимаюсь сейчас, — ответил я по меньшей мере наполовину правдиво. — Никак не могу выбросить его из головы. — Ох! — вздохнула Рита. — Ты уверен, что… то есть оно очень жестокое? — Не в том суть, — сказал я, гадая, что бы ей хотелось услышать. — Просто оно… очень загадочное. Рита кивнула: — Иногда стоит перестать думать о чем-то на время, и ответ сам придет. — Может, ты и права, — согласился я, наверное отступая от правды. — Ты собираешься завтрак доедать? Я уставился в тарелку со стопкой еще не съеденных блинчиков и застывшим сиропом. Выражаясь научно, я понимал, что они все еще не утратили вкуса, только в тот момент, похоже, были не привлекательнее старой намокшей газеты. — Нет, — ответил я Рите. Она глянула на меня с тревогой. Когда Декстер не доедает завтрак, мы оказываемся на неизведанной территории. — Ты бы пошел на катере покатался, — предложила она. — Тебе это всегда помогало расслабиться.