Она подошла, с напористой озабоченностью коснулась меня рукой, а Коди с Астор подняли взгляды: надежда на прогулку на катере ясно читалась на их лицах… а я вдруг почувствовал, будто в зыбучие пески попал. Встал. Это было уже слишком. Я и собственным-то ожиданиям соответствовать не мог, просить же меня разобраться со всеми их чаяниями — это удушьем отдавало. Не знаю, что меня угнетало сильнее: провал со Старзаком, преследующая музыка или засасывание в семейную жизнь. Может, как раз сочетание всего этого и растаскивало меня со страшной силой в разные стороны, засасывало по кускам в водоворот цепкой повседневности, от которой мне хотелось волком выть и которая в то же время не оставила во мне сил даже на хныканье. Что бы то ни было, я должен был отсюда убираться. — У меня есть одно срочное дело, — сказал я, и все уставились на меня с болезненным удивлением. — А-а, — произнесла Рита. — Что за дело? — Это по поводу свадьбы, — выпалил я, вовсе не думая, что скажу следом, но слепо повинуясь порыву. И по счастью, хоть что-то одно вышло так, поскольку я вспомнил разговор с красневшим, униженным Винсом Масукой. — Нужно переговорить с организатором банкета. Рита засияла: — Ты к Мэнни Борке собираешься? Ух! Вот уже в самом деле… — Да, — заверил я ее. — Вернусь позже. Вот так в разумное время субботнего утра, без пятнадцати минут десять, я, распрощавшись с грязной посудой и домоседством, забрался в свою машину. На дорогах было необычно спокойно, и до Саут-Бич мне не попалось никакого насилия, никаких преступлений. Это все равно как увидеть снег в Фонтенбло. События, случившиеся со мной за последнее время, приучили меня поглядывать в зеркало заднего вида. Всего минуту я полагал, что за мной увязался небольшой красный джип, но, стоило мне притормозить, как он меня обошел. Движение оставалось свободным, и было всего пятнадцать минут одиннадцатого, когда я, припарковав машину и поднявшись на лифте, постучал в дверь Мэнни Борке. Последовало очень долгое молчание. Я опять постучал, на этот раз с бо́льшим воодушевлением. И уже собирался бабахнуть в дверь по-настоящему зажигательным салютом, когда она распахнулась, в ней образовался заспанный и по большей части голый Мэнни Борке и, моргая, уставился на меня. — Сиськи Христовы! — проквакал он. — Времени-то сколько? — Десять пятнадцать, — бодро ответил я. — Практически время ланча. По-видимому, Мэнни еще не совсем проснулся или, может, ему это показалось забавным, но он повторил: — Сиськи Христовы! — Можно войти? — вежливо спросил я, он моргнул еще несколько раз, затем толчком распахнул дверь. — Надеюсь, у вас в запасе есть приличное оправдание, — сказал он, и я последовал за ним, мимо чудовищного арт-творения в прихожей и до самого насеста у окна. Он вспрыгнул на табурет, я сел на тот, что напротив. — Мне нужно переговорить с вами по поводу моей свадьбы, — начал я, а он весьма сварливо качнул головой и взвизгнул: — Фрэнки! — Ответа не последовало, и он, опершись на одну свою ручку, постучал другой по столу. — Вот сучка мелкая, ну погоди… Черт побери, Фрэнки! — призывно заорал он визгливым голосом. Немного спустя из глубины квартиры донесся суетливый шум, а потом появился, запахивая на бегу халат и отбрасывая назад жиденькие каштановые волосы, молодой человек и замер перед Мэнни. — Привет, — произнес он. — Ну… то есть вы понимаете. Доброе утро. — Приготовь кофе! Очень быстро, — распорядился Мэнни, не глядя на парня. — Хм… — кивнул Фрэнки. — Обязательно. О’кей. — Замешкался на полсекунды, ровно настолько, чтобы у Мэнни было время взметнуть свой крошечный кулачок и взвизгнуть: — Мигом, черт побери! Фрэнки дернул кадыком и метнулся к кухне, а Мэнни вновь принял прежнюю позу, опершись на кулачок всеми своими восемьюдесятью пятью фунтами позвышенной сварливости, и со вздохом закрыл глаза, будто его мучили бессчетные орды воистину демонов-идиотов. Поскольку стало ясно, что разговора без кофе не будет, я повернулся к окну и стал любоваться видом. На горизонте ползли три больших грузовых судна, пыхтя клубами дыма, а ближе к берегу пестрая россыпь прогулочных посудин, от многомиллионных игрушек, державших курс на Багамы, и до стайки виндсерферов у кромки берега. Ярко-желтая байдарка выгребла в море, очевидно намереваясь встретиться с судами на горизонте. Светило солнце, летали чайки, выискивая отбросы, а я ожидал, пока Мэнни получит свою дозу кофе. Из кухни донеслись звуки чего-то разлетевшегося вдребезги и сдавленный вопль Фрэнки: «Вот говно!» Мэнни попытался еще плотнее смежить веки, словно бы отгораживаясь от окружавшей его жуткой несуразицы. И лишь спустя несколько минут прибыл Фрэнки с кофейным сервизом: серебряный кофейник странной формы и три приземистые керамические чашечки на прозрачном подносе в форме палитры художника. Трясущимися руками Фрэнки поставил перед Мэнни чашку и налил ее до краев. Мэнни, сделав малюсенький глоточек, тяжело вздохнул без всякого чувства облегчения и наконец-то раскрыл глаза. — Хорошо, — произнес он, потом, обратившись к Фрэнки, добавил: — Ступай убери свой жуткий бардак, и, если я потом наступлю на осколок стекла, Богом клянусь, я тебя выпотрошу! — Фрэнки метнулся прочь, а Мэнни, сделав еще один микроскопический глоток, обратил свой тусклый взор на меня. — Вы хотите поговорить о вашей свадьбе, — сказал он, словно бы на самом деле никак не мог этому поверить. — Так и есть, — ответил я, и он покачал головой. — Такой милый мужчина, как вы, — потянул он. — Как вас угораздило захотеть жениться? — Понадобились налоговые льготы. Мы можем обсудить меню? — Ни свет ни заря, да еще в субботу? Нет! — отрезал он. — Ужасный, бессмысленный, примитивный обряд. — (Как я понял, речь шла о свадьбе, а не о меню, хотя с Мэнни ни в чем нельзя быть уверенным.) — Я поистине потрясен, что кто-то с охотой проходит через него. Впрочем, — пренебрежительно махнул он ручкой, — по крайней мере, это дает мне шанс поэкспериментировать. — Я вот думаю, а нельзя ли экспериментировать чуть подешевле? — В принципе, возможно, — ответил он и в первый раз за сегодняшнюю беседу продемонстрировал свои зубы, хотя улыбкой это можно назвать, если вы согласитесь, что мучить животных — это забава. — Только такого просто не случится. — Почему? — Потому что я уже решил, что сделаю, и вы не сможете мне помешать. Если быть предельно откровенным, на уме у меня было несколько способов, какими я мог бы остановить его, но, увы, ни один из них, какое бы развлечение они ни доставили, не прошел бы строгие требования Кодекса Гарри, а значит, я не смогу ими воспользоваться. — Полагаю, подсластить пилюлю не получится? — спросил я. Он искоса глянул на меня и пискнул: — Насколько сладкой она могла бы быть, по-вашему? — Ну, я намеревался произнести «пожалуйста» и расточать улыбки. — Не годится. Если по большому счету. — Винс сказал, что вы предполагаете по пятьсот долларов с прибора? — Я не предполагаю! — рыкнул он. — И мне насрать на то, чтобы вести счет вашим гребаным грошам. — Конечно-конечно, — попробовал я малость смягчить его. — В конце концов, это же не ваши гроши. — Ваша подружка подписала гребаный контракт, — заявил он. — Я могу делать все, что только взбредет мне в голову. — Так должно же быть хоть что-то, чтобы я смог слегка сбить цену? — с надеждой спросил я. Рычание стихло, сменилось его фирменным взглядом искоса. — Не добьетесь. Даже в суде. — Тогда что же мне делать? — Если вы имеете в виду, что вам делать, чтобы заставить меня передумать, — ничего. Ничегошеньки во всем белом свете. Люди вокруг квартала в очереди стоят, лишь бы нанять меня… У меня на два года вперед все расписано, и я делаю вам большое одолжение. — Его косой взгляд расширился до почти сверхъестественного. — Так что готовьтесь к чуду. И к очень изрядному счету. Я встал. Мэнни явно старался быть непреклонным во всем, а я ничего не мог с этим поделать. Не скрою, хотелось бросить эдак что-нибудь вроде: «Вы еще обо мне услышите», — только и в этом особого смысла тоже не было. Так что я улыбнулся в ответ и, произнеся: «Что поделаешь», — вышел из квартиры. Пока за мной закрывалась дверь, я слышал, как он уже вопил на Фрэнки: — Христа ради, шевели своей толстой жопой и убери все это говно с моего гребаного пола! Я шел к лифту, когда почувствовал, как ледяной стальной палец прошелся по моему затылку, и всего на миг ощутил легкое волнение, будто Темный Пассажир попробовал пальцем ноги воду и убежал, убедившись, что она слишком холодная. Я замер как вкопанный и медленно огляделся в холле. Ничего. В самом конце коридора какой-то мужчина возился с газетой перед своей дверью. В остальном же холл и коридор были пусты. Всего на мгновение я прикрыл глаза. «Что?» — спросил я. Увы, ответа не получил. Я по-прежнему был один. И если только кто-то не пялился на меня в глазок одной из дверей, тревога была ложной. Или, что скорее, желаемое я принял за действительное. Я вошел в лифт и поехал вниз. Когда дверь лифта закрылась, Наблюдатель распрямился, все еще держа газету, которую взял с коврика. Отличный образчик маскировки, может и еще раз сработать. Он пристально вгляделся в коридор, гадая про себя, что такого интересного могло быть в другой квартире, но, по сути, это не имело значения. Надо — выяснит. Обязательно выяснит все, что делал тот, другой. Медленно досчитав до десяти, Наблюдатель не спеша направился по коридору к квартире, которую посетил тот, другой. Хватит минуты, чтобы выяснить, зачем тот, другой, приходил туда. И тогда… Наблюдатель не очень-то понимал, что на самом деле прямо сейчас творилось в голове у того, другого, только такое быстро не делается. Пришла пора надавить по-настоящему, вывести того, другого, из пассивного состояния. Наблюдатель ощутил редкий импульс игривости, пробивавшийся сквозь темное облако силы, и услышал трепет темных крыльев внутри. Глава 25 Занимаясь изучением человеческих существ в течение жизни, я обнаружил: как бы усердно они ни пытались, но так и не отыскали способа предотвратить наступление утра понедельника. А они, конечно же, очень старались, но понедельник всегда наступает, и всем трутням приходится возвращаться в их тоскливую жизнь рабочих буден, заполненных бессмысленным трудом и страданиями. Мысль эта всегда бодрила меня, и, поскольку мне нравилось приносить с собой счастье, куда бы я ни пришел, я сделал свой маленький вклад в смягчение удара неизбежного утра понедельника, прибыв на работу с упаковкой пончиков, которые исчезли в том, что можно назвать только сварливым безумием, еще до того, как я добрался до своего рабочего стола. Я сомневался — и очень серьезно, между прочим, — чтобы у кого-то была более весомая причина для угрюмости, однако этого не скажешь, глядя, как они расхватывают мои пончики и брюзжат на меня. Винс Масука, похоже, разделял общий настрой на сдержанные страдания. Он с выражением ужаса и недоумения на лице втиснулся в мою уютную каморку. Это выражение, должно быть, давало понять о чем-то очень трогательном, потому что казалось почти искренним. — Господи, Декстер! — бормотал он. — Господи Иисусе! — Я пытался сберечь один для тебя, — сказал я, полагая, что бо́льшая часть его страданий могла относиться к лицезрению пустой упаковки для пончиков. Однако он отрицательно повел головой: