— Его превосходительство ожидает вас, господа. Мы вошли. Князь сидел за письменным столом и просматривал какие-то бумаги. — Прошу вас, проходите. Яков Иванович, можете идти. Прошу вас садиться. Рад с вами познакомиться, господин Кромов. Господин Важин рекомендовал вас как отличного профессионала и деликатного человека. Такого человека, которому можно доверить дело, не боясь его ненужной огласки. В ответ Кромов кивнул головой. — Господин Важин рассказал вам о краже? Снова кивок в ответ. — Признаться, после ухода господина Важина, я ещё думал, стоит ли привлекать вас к участию. У нас есть план, как выпутаться из создавшегося положения. Несколько офицеров и я сейчас предпринимаем все возможные усилия, чтобы реализовать его, впрочем, господин Важин, наверное, рассказал вам о нашем замысле. Так что, возможно, нам удастся выпутаться и не находя алмаза. Правда, это будет стоить больших финансовых затрат. — Скажите, как продвигаются дела? — спросил я. — Уваров и Гриневский отправились за деньгами и ещё не вернулись. Мы собрали все драгоценности и ценные бумаги, всё у меня здесь, на столе. Потом Дормидонтов с Ипполитом отправились на поиски ювелира. Дел у них много, так что на быстрое их возвращение я не рассчитываю. — Ну что ж, значит, мы пришли первыми, — сказал я, поворачиваясь к Кромову, — самое время браться за расследование. — Да, господа. И я хочу ещё раз напомнить вам о недопустимости малейшей огласки обстоятельств этого дела. Здесь речь идёт о престиже русского мундира, репутации фонда, который я имею честь возглавлять, и, как это ни прискорбно, о моей собственной репутации. Я ещё и ещё раз готов повторить, что пойду на любые затраты и лишения, вы можете требовать от меня любой помощи, которая только будет в моих силах, но никогда я не соглашусь на скандал, на официальное полицейское расследование, и, конечно же, совершенно недопустимо, чтобы хоть что-нибудь разнюхали газетчики. Вы видите, на кону стоит очень много. Для меня это дело чести, господа, дело чести!!! И я скажу больше. Может, в нынешний момент, столь напряжённый момент в международных отношениях, такой удар по русской армии может не только задеть лично меня, но и отразиться на высших сферах власти, на престиже нашей страны на международной арене, и тут, надо сказать, что это, конечно же, требует… Мне стало казаться, что князь Вышатов уже никогда не закончит свою речь, но в дело вмешался Кромов. — Ваше превосходительство! — его голос буквально оборвал нашего собеседника на полуслове, — ответьте мне на один вопрос. Какова роль вашей дочери, Марии Вышатовой, в этом деле? Глава 8 Вопрос буквально пригвоздил нашего собеседника к месту. Он стоял, раскрыв рот и уставившись на Кромова, не произнося ни слова. — Впрочем, наверное, вы правы, — продолжил тот, — вопрос поставлен не совсем правильно и должен звучать так: какую роль в этом деле играет ваша дочь, по мнению Григория Бехтерева? Князь провёл ладонью по лбу и медленно опустился в кресло. Он посмотрел на Кромова, потом на меня, снова перевёл взгляд на Кромова, но ответа так и не последовало. — Хорошо, — сказал Кромов. — Позвольте тогда мне кое-что объяснить вам. Когда вы разговаривали с Бехтеревым в этой комнате, находящиеся в коридоре услышали несколько слов из вашего с ним разговора. Сначала вы сказали про завтра. Тут всё понятно. Вы уговаривали Бехтерев сказать, где алмаз, объясняя ту ситуацию, в которую он ставит вас в связи с завтрашним приёмом, визитом банкиров и особы императорского дома. Потом был слышен ваш возглас. Вы сказали: «Не может быть!», и ответ Бехтерева с предложением вам прочесть какой-то документ. В разговоре же с господином Важиным вы заявили, что Бехтерев сказал что-то, что вы считаете шантажом, и что теперь это дело касается чести вашей семьи. Вывод здесь может быть только один. В вашей семье Бехтерев близко общался только с княжной Марией Владимировной и вами. Я не думаю, что ваша достопочтенная супруга, княгиня Вышатова, стала объектом сбора каких-то компрометирующих сведений со стороны господина Бехтерева, это маловероятно. Если бы Бехтерев сказал, что знает о каких-либо ваших проступках, или обвинил бы вас, то вы не сказали бы в ответ, что этого не может быть. Человек не говорит: «Этого не может быть», если его обвиняют в каком-то преступлении или проступке. Он говорит, вы врёте, вы говорите неправду и так далее. Вы же громко, так, что было слышно даже через дверь, воскликнули «не может быть». Ясно, что речь шла о ком-то другом, не о вас. Поэтому я считаю, что Бехтерев рассказал вам о каком-то соучастии госпожи Вышатовой и показал документ, — скорее всего, это было письмо, подтверждающий его слова. Вот эти-то его действия вы и назвали в разговоре с господином Важиным враньём и шантажом. И я понимаю, почему. С этими словами Кромов достал из внутреннего кармана пиджака газеты, которые он купил на улице, и бросил их на стол. Князь посмотрел на газеты, потом перевёл взгляд на меня. — Вы были правы, — он заговорил немного осевшим голосом, — когда сказали, что господин Кромов один из лучших чиновников департамента полиции. Это действительно так. — Эта похвала, ваше превосходительство, пока мною совершенно не заслужена. Понять то, что произошло между вами и Бехтеревым, было несложно. Но, — Кромов перегнулся через стол в сторону князя, — нам необходимо знать, что конкретно говорил Бехтерев при разговоре с вами, что за документ он вам показал, что там было написано, что он говорил о Марии Владимировне? Князь тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. Потом взял в руки одну из газет со стола и пролистал несколько страниц. — Да, вы правы, господин Кромов, именно поэтому, — он постучал пальцем по одной из страниц, — я и не сомневаюсь в том, что слова Бехтерева — это нелепый вздор. Вы хотите, чтобы я передал наш с ним разговор? — Да. — Хорошо. Подождите минуту. Князь подошёл к бюро, открыл ключом верхний ящик и стал перебирать какие-то бумаги. — Что там написано в этих газетах? — моё любопытство разгорелось до предела. Я взял со стола номер «Ведомостей». — Смотрите раздел «Светская хроника», — подсказал Кромов. Я раскрыл нужную страницу. Под заголовком «Главное событие дня», набранного крупным шрифтом, была помещена следующая статья: «Как нам стало известно, в загородной усадьбе “Зелёные холмы”, принадлежащем графу Демидову, объявлено о помолвке его сына, Ивана Демидова, и княжны Марии Вышатовой. Свадьба состоится через три месяца, после чего молодые отправятся в путешествие, и, скорее всего, по уверению самого графа, проведут какое-то время на лазурном берегу». После этого следовало ещё с полколонки текста, а под ним была дана большая фотография помолвленной пары, стоящей друг с другом под руку, и подпись: «Граф Иван Демидов и княжна Мария Вышатова на террасе усадьбы “Зелёные холмы”». — Так значит, она помолвлена, — произнес я, — и, если об этом напечатали в сегодняшней газете, значит, событие произошло дня два-три назад. — О помолвке было объявлено вчера, господин Важин, — сказал князь Вышатов. Он вернулся от бюро, держа в руках какую-то бумагу. — Моя жена с дочерью и частью прислуги уехали в имение к графу Демидову три дня назад. Теперь вы понимаете, что у меня не было никаких оснований считать, что в словах господина Бехтерева содержится хоть капля правды. — Так вот, господа, — продолжил князь, — когда я попросил всех выйти и оставить нас с ним наедине, я надеялся уговорить его объясниться, сказать, что за представление он устроил, и куда спрятал алмаз. Я объяснил ему, в какую безвыходную ситуацию мы попали, но он в ответ лишь молчал. И только на мои слова, что этим своим поступком он поставит себя вне приличного общества, даже если не попадёт в тюрьму, заявил, что мне следовало бы лучше подумать о своей репутации, потому что в том, что случилось, виноват я. По его словам, я — жестокий тиран, доведший свою дочь до того, что она попросила поручика освободить её из-под моей власти, добыв для неё этот алмаз, который обеспечит ей независимость от меня. И, как сказал Бехтерев, окрыленная этими мыслями Мария и разработала план похищения алмаза, который он должен был осуществить. В этот момент я и сказал ему, что этого не может быть. На что он протянул мне это письмо. Князь передал Кромову небольшой конверт. Тот достал письмо, прочитал и протянул мне. В нём было следующее: «Дорогой мой Григорий! Сегодня я точно узнала, что алмаз будет привезён на бал к нам, в Набережный дворец. Я верю, ты сможешь достать его. Теперь моя свобода и наше счастье в твоих руках. Я верю в тебя, мой неустрашимый рыцарь. Твоя любящая Мария Вышатова». — Это её почерк? — спросил Кромов. — Дело в том, что я не очень хорошо знаю почерк своей дочери. У нас редко возникала необходимость обмениваться письмами, она ведь живёт с нами в одном доме. Моя жена, или горничная Марии, Вероника, могли бы определить, её это почерк или нет. Но они все вместе уехали в «Зелёные холмы». Но поверьте мне, господин Кромов, Мария не могла написать этого письма, это совершенно бессмысленно. Помолвка между ней и графом была решена месяц назад. Отец жениха, граф Демидов один из богатейших людей России, и поверьте, этот брак заключается отнюдь не против воли моей дочери. Когда Мария выйдет замуж за Ивана Демидова, она станет одной из самых знатных и богатых женщин нашей страны. И главное, господа. Назвать меня деспотом и жестоким тираном по отношению к моей дочери, я вам скажу, это просто абсурд. Скорее, меня можно обвинить в том, что я, наоборот, слишком потакаю её капризам, и, откровенно говоря, большая к ней строгость с моей стороны была бы только на пользу. Я взял газету и снова взглянул на фотографию. Мне не давало покоя странное чувство, что, глядя на неё, я должен вспомнить что-то, связанное с этим делом, но я никак не мог понять что. Граф Демидов на фотографии выглядел довольно тщедушным молодым человеком с рассеянным взглядом и весьма неопределенным выражением на лице. Княжна стояла, гордо подняв голову, которую украшала шляпка с перьями в стиле «Морской Бриз», самая последняя модель, которая лишь недавно появилась в продаже и тут же стала пределом мечтаний многих модниц. — То есть вы считаете, — спросил я князя, продолжая разглядывать фотографию и пытаясь понять, что же в ней так привлекло моё внимание, — что между вашей дочерью и Григорием Бехтеревым не могло быть сговора? — Конечно, нет! Они давно не видятся. Мария уже несколько месяцев не приглашала его на приёмы и не просила меня включать его в списки приглашенных. А что касается Бехтерева, я чувствовал за него некую ответственность. Я даже поручил Лядову понаблюдать за ним, чтобы он не встрял в какую-либо историю, хотя сам Бехтерев вёл себя по отношению ко мне совершенно возмутительно. — Вам нечего больше сказать нам? — спросил Кромов. — Нет. Клянусь вам, я рассказал обо всём, что произошло между мной и поручиком в этой комнате. — А вы сказали ему о помолвке? — Сказал. Он усмехнулся и довольно грубо обвинил меня во лжи. Очередная его выходка в мой адрес, которых, за последнее время, я перенёс от него немало. — И какое ваше мнение о случившемся? Если ваша дочь не причём, зачем Бехтерев похитил алмаз, зачем ему это письмо? — Право, не знаю. Разобраться, что творится в его больном воображении — это свыше моих сил. Впрочем, свою версию я сказал. Он выбросил алмаз в окно своему сообщнику, а сам попытался скрыться через дверь на первом этаже. Это самое разумное, что можно предположить. Да и потом не это для меня сейчас главная забота. — Но в вашей версии есть слабое место. Зачем Бехтереву тратить время и бросать алмаз кому-то из окна, если он сам планировал скрыться из дому? — Не знаю. Как я слышал, воры всегда так поступают, сбрасывают украденные вещи своим сообщникам. И, потом, может, он не был уверен, что сможет выбраться из дома, что на самом деле и произошло. — Хорошо. Это всё версии, их мы можем строить до бесконечности, ясность может внести только сам господин Бехтерев. Мне надо поговорить с ним, чтобы составить собственное мнение. — Пожалуйста. Он в соседней комнате под охраной моего кучера. Передайте Захару, что я разрешил вам разговор с поручиком, и он вас впустит. Я прошу вас, господин Кромов, сообщать мне обо всем, что вам удастся разузнать. Кромов в ответ кивнул, и мы вышли в коридор. — Вот что, — обратился он ко мне, — с поручиком лучше пойти поговорить мне одному. Разговор предстоит нелёгкий, мне надо сбить спесь с этого упрямца и разговорить его. — Вы думаете, на него подействует это? — я указал на газеты. — Да. По правде говоря, сообщение о помолвке — это единственный способ раскачать его и вызвать на откровенность. Если моё предположение верно, и Бехтерев ничего не знает об этом, то сообщения в газетах должны его поразить как гром среди ясного неба. Слова князя он, конечно, пропустил мимо ушей, ведь он считает, что тот его злейший враг. Сообщения в трёх ведущих газетах — это более веский аргумент. — И на что вы рассчитываете дальше? — Дальше? Если он, действительно, считает, что действует по велению княжны Марии Вышатовой, после такой новости он может сказать мне правду. Если дело обстоит сложней, чем мне кажется, и статьи в газетах его не заинтересуют, тогда…, — Кромов пожал плечами, — тогда нам с вами придётся придумать, как подойти к этому делу с какой-нибудь другой стороны. Но если мой план удастся, Бехтереву придётся делать весьма неприятные для него признания, а это лучше получится, если мы будем с ним наедине. Поэтому я прошу вас подождать меня здесь. — Хорошо. Вы знаете, — я взял газету из рук Кромова, — глядя на эту фотографию, мне кажется, что я что-то упустил, когда рассказывал вам о произошедшем, но никак не могу понять, что именно. — Вот как? Что-то, связанное с графом Демидовым? — Нет-нет. Что-то, связанное с княжной Вышатовой. То ли дело в её шляпке, то ли ещё в чем-то, не могу понять. Но эта мысль буквально витает у меня в голове, а поймать её я не могу. — Вы раньше её видели? — Нет. Но сегодня, когда мы бегали по дому и искали Бехтерева, я мельком видел её фотографию. По-моему, в комнате… Да. Когда я с Олсуфьевым зашёл в одну из комнат, на комоде стояла фотография княжны Вышатовой. Но дело не в той фотографии. Чувство, о котором я вам говорю, появилось у меня после того, как я увидел фотографию в газете, а не на комоде. Кромов взял у меня газету и посмотрел на изображение графа Демидова с невестой. — Странно. Не вижу ничего примечательного, кроме того, конечно, что госпожа Вышатова очень красивая девушка, — он взглянул на меня с улыбкой, — а, может, дело именно в этом? Вы так поражены её красотой, что не находите себе места? — Ваша логика что-то подводит вас, Пётр Михайлович. Если бы я был поражен её красотой, то, как вы изволили выразиться, не находил бы себе места уже полдня, с тех пор как впервые увидел её фотографию. — Значит, дело в чем-то другом. Сейчас у нас нет времени обсуждать это. Я пойду, поговорю с Бехтеревым, а вы подумайте, что вас так тревожит. Потом мы все обсудим. Я пожелал ему удачи, и Кромов вошёл в комнату рядом с кабинетом князя.