Валентина оглянулась (она смотрела вслед отъехавшей «Волге»). Майор поспешно влезал в кабину милицейской машины, он показал на заднюю дверцу: — Валентина Дмитриевна, скорее… — Что случилось? — Полезайте в машину, не мешкайте! Милиционер-радист протянул Валентине руку. — Вот сюда, — показал он. Валентина села на металлическую скамью, заглянула в окошко кабины. Дверцу в кабине майор не захлопнул. Сидящий рядом с ним водитель в милицейской форме ритмично давил ладонью на сигнал. В желтых лучах фар нервно посверкивали дождинки, машина тревожно, призывно гудела. К ней бежали люди. ГЛАВА 3 Свернув с Северного полукольца на Зареченский тракт, машина пошла со скоростью сто километров, — Валентина время от времени заглядывала через окошко в кабину и видела светящийся зеленым спидометр, шофера, неотрывно смотревшего в ветровое стекло, по которому равномерным маятником двигался «дворник», размазывая по стеклу дождинки, и Пахомова — он сидел закрыв глаза, но не дремал: стоило шоферу двинуться, переменить позу, как майор поднимал веки и тоже внимательно смотрел на посверкивающие за стеклом дождинки, летящие на желтый свет, словно ночные мотыльки на лампу. Вот уже двадцать минут оперативная группа была в пути, получив по рации сообщение поста ГАИ на пятидесятом километре: там видели груженную яблоками машину ГАЗ-51, она свернула в станицу Верхнюю и сейчас находится во дворе у ее водителя. Кто-то из сидевших против Валентины чиркнул спичкой, поднес ее к зажатой в зубах сигарете, — пламя осветило курносый нос и скулы. — Лампочка у нас перегорела, так что ставлю тебя в известность, Волынский, — с нами девушка, — подал голос Есенов. — Прошу прощения. — Курите, курите, что вы… — возразила Валентина. Но Волынский успел уже дунуть, спичка погасла. — Ничего, пускай воздержится, — сказал Есенов. — Пачка сигарет убивает даже лошадь. Потом он спросил, уже не шутя: — Как, считаешь, наши дела? — Как говорят в Одессе: «спасибо, плохо». Валентина улыбнулась: кажется, она припомнила этот курносый нос в веснушках — в дежурке на койке у стены, почти касаясь рыжей макушкой ящика ревущего телевизора, сладко спал, посапывая, лейтенант — она еще подумала тогда: «Вот нервы!» (Она улыбнулась сейчас его словам. Она не знала, не могла знать, какую роль суждено ей сыграть в судьбе этого человека, курносого, неунывающего Волынского — лейтенанта милиции Волынского — и при его жизни и после смерти, после его гибели на опушке леса, когда он схватится один на один с преступником и упадет на снег бездыханным, — это произойдет не во время расследования этого дела, а потом, много времени спустя, она уже успеет написать и подарить ему журнал со своей повестью, — только потом это случится, а еще позже полковник передаст ей рукописи погибшего лейтенанта, и она прочтет их, и долг повелит ей стать его соавтором). — Я серьезно, — сказал Есенов. — И я серьезно. Что уж хорошего, когда не обнаружено никаких документов. Пойди, установи имя… А ляжет это на меня, ты знаешь. Что же хорошего?.. Неожиданно «выстрелил» мотор и так громко, что Валентина вздрогнула. Стало тихо, словно все к чему-то прислушивались. — А покойный был человеком смелым, — прервал молчание Волынский. — Почему ты так думаешь? — спросил старший лейтенант. — Имея в кармане полторы сотни, он шел не по шоссе, где хороший обзор, а по узкой асфальтовой дорожке! С одной стороны кусты, за ними пустынное шоссе, а с другой — в трех шагах темный парк, место глухое… — Смелый, а так рванул через кусты напролом, что все ветки поломал, сигарету выронил. — Да, сигарета его. «Орбита»… Видно, только собрался закурить, в рот сунул — и тут что-то его напугало… Он замолчал. Валентина уже решила, что разговор оборван, но Волынский заговорил снова. — И смелый испугается, когда в парке ветка вдруг хрустнет — каждый куст на притаившегося человека похож… Мало ли?.. Молчание. Волынский снова заговорил первым, видно, загадка происшедшего на шоссе мучила его. — Человек с такой суммой в аэропорту — нормальное дело. А если он идет среди ночи в противоположную сторону, да еще не по шоссе, а по глухой дорожке? И один… Если бы шел с кем-то, можно представить: люди прогуливались — вышли из аэропорта, погуляли, поговорили, назад вернутся… Но мы же все осмотрели, никаких следов спутника. Остается предположить — он шел один. И не прогуливался, а именно шел куда-то… Куда? Если не побоялся выбрать глухую дорожку, значит ходить в это время здесь — дело для него привычное, даже каждодневное… Домой он шел, вот куда! — Положим. А дальше? — А дальше вопрос: откуда шел? Если это дело было для него каждодневное, то естественно, что шел с работы. С зарплатой в кармане… Надо выяснить, где здесь поблизости работа такая, чтобы ночью с нее возвращаться — раз, и где на такой работе вчера зарплату выдавали — два. — Вот ты и нашел себе дело… Начать надо с аэропорта — работает он круглосуточно, и дорожка асфальтированная прямо от него тянется. — Начать надо с аэропорта… — согласился Волынский. Автомашина затормозила, в кабине щелкнула дверца. Валентина обернулась, вытянула в окошко. — Что там, Валентина Дмитриевна? — спросил Есенов. — Двое в милицейской форме. Майор подошел к ним. — Гаишники. В станицу заворачивать будем. — Да, у них мотоцикл с коляской. Садятся. Снова щелкнула дверца в кабине, послышался треск мотоцикла. Валентину прижало к старшему лейтенанту — машина сворачивала. Машина двигалась не по асфальту, значительно медленней, мягко переваливаясь с боку на бок. Пока Валентина прислушивалась к разговору Волынского и Есенова, ей казалось, что тревога и напряжение оставили ее, но сейчас они возвратились с новой силой. — Сколько отсюда до станицы? — спросил Волынский Есенова. — Два километра. Мотор шумел в тишине громче обычного. Есенов завозился с чемоданом, который он таскал с собой повсюду (позже Валентина узнала, что это был так называемый «следственный чемодан»). Из машины выбрались у двухэтажного кирпичного дома с железной вывеской над темными окнами. Валентина разобрала надпись: «Сельмаг». Здесь остались радист с водителем и один из мотоциклистов, остальные пошли по улице вверх. Шли молча, почему-то гуськом, впереди коренастый казах, ехавший в мотоциклетной коляске, за ним высокий, чуть сутуловатый Пахомов. — Валентина Дмитриевна, — негромко позвал Пахомов. — Я здесь. — Держитесь рядом. Через два квартала свернули в переулок. Здесь росли могучие пирамидальные тополя и было еще темнее. Шедший впереди коренастый лейтенант из ГАИ остановился, молча показал на соседний дом, одноэтажный, с высокой острой крышей и деревянным крыльцом. На улицу выходило три окна, закрытых ставнями, за ставнями было темно. Едва подошли отставшие, во дворе басовито пролаяла собака, зазвенела цепь. Было слышно — собака добежала до ворот. Она залаяла снова, уже не переставая, злобно, чуя чужих. Во дворе напротив тоже раздался лай. Таиться теперь не имело смысла. Пахомов подал знак Валентине оставаться на месте. Волынский и следователь прокуратуры подошли к воротам, Есенов — к окнам, Пахомов и лейтенант из ГАИ поднялись на крыльцо. С Валентиной остался только доктор. Пахомов громко постучал в дверь — раз, другой. Немного подождал, постучал еще. Все прислушались. Лейтенант нетерпеливо переступил с ноги на ногу, решительно ударил кулаком, дверь задрожала. Снова прислушались. Есенов привстал на носки и ладонью несколько раз постучал по крайней ставне. Собака во дворе, надрываясь от лая, металась вдоль забора, бряцая целью. — Всю станицу разбудим, — сказал лейтенант из ГАИ. Действительно, лай теперь несся со всех сторон. Пахомов приложил палец к губам: за дверью послышался осторожный шорох, потом легкий скрип. — Кто здесь? — испуганно спросил женский голос. — Вы что — поумирали там? — крикнул лейтенант. Видно, он волновался и говорил с сильным акцентом. — Почему не отзываетесь? — А кто вы? — Откройте, милиция.