— Почему бы тебе хоть раз не встать на мою сторону, мама? — раздраженно спрашиваю я. — Разве ты не слышала ту часть о тайной невесте? — Вещи не всегда такие, какими кажутся. — Ну, похоже, он лгал мне с той самой минуты, как мы встретились. — О, Джемма, ради бога, ты знаешь этого мужчину всего несколько дней… Разве ему не нужно больше времени, чтобы раскрыть свои глубокие тёмные секреты? Разве он не заслуживает шанса? Она щурит глаза, когда я не отвечаю на её вопрос, но её голос мягок, когда она продолжает: — Ты слышала только одну сторону истории, и ты сбежала, не дожидаясь, пока услышишь всё. Я научила тебя кое-чему получше, малышка. Слова вылетают раньше, чем я успеваю их остановить. — Нет, если уж на то пошло, ты научила меня, что мужчины: лжецы и обманщики, которые либо уходят сами по себе, либо не стоят того, чтобы их с самого начала держали рядом. Её глаза становятся грустными, и это заставляет мой желудок сжиматься. Дерьмо. — Мама… — шепчу я, мгновенно преисполняясь раскаяния. — Прости, я не хотела… Она отмахивается от моих слов руками. — Джемма, я знаю, что не всегда была лучшим образцом для подражания, когда дело доходит до отношений. После твоего отца… — она замолкает, её взгляд отстранён. — Ну, полагаю, я просто никогда не двигалась дальше. И потом, я всегда думала, что тебе лучше видеть во мне сильную, независимую женщину, которой не нужен мужчина, чтобы сделать её счастливой. Вот кто я, кем я вырастила тебя, — её глаза возвращаются к моим. — Но это не значит, что я хочу, чтобы ты отказалась от своего шанса на любовь, малышка. Это не значит, что я хочу, чтобы ты не доверяла хорошему человеку, когда он входит в твою жизнь. — Ты не знаешь, что он хороший человек, — протестую я. — Ты ничего о нём не знаешь. — Я знаю, что он тебе нравится, — её губы кривятся в намёке на улыбку. — Достаточно, чтобы приехать сюда и поговорить об этом с твоей матерью. Это говорит мне всё, что мне нужно знать. Я глубоко вздыхаю. — Ты невозможна. И даже если бы он мне нравился, это не имеет значения. Между нами ничего бы не вышло. Мы из совершенно разных миров. А ещё есть пресса… если они копнут слишком глубоко… Я не хочу, чтобы тебе было больно.… — Джемма, — мама протягивает руку и кладёт её поверх моей. — Дело не во мне, а в тебе. — Я это знаю. Но это, правда, не имеет значения, мама. Это просто… не сработает. — Ты серьёзно так думаешь? Или ты просто ищешь повод оттолкнуть его, потому что знаешь, что он не такой, как другие мужчины, с которыми ты встречалась? Потому что знаешь, что не сможешь отмахнуться от него или забыть его после пинты пива "Бен и Джерри"? — Мама… — Всё потому, что в глубине души ты знаешь, что если ты позволишь себе влюбиться в этого мужчину… он сможет причинить тебе настоящую боль? Я откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза, чтобы не слышать её слов. — Не знаю, мам. Я больше не знаю, что я чувствую. Она стискивает мои пальцы. — Тебе и не нужно, Джемма. Ты просто должна дать самой себе разрешение на надежду. — На что? — жалобно спрашиваю я. — На возможность чего-то действительно замечательного. Потому что жизнь без надежды, без любви… это вообще не жизнь. * * * Весь следующий день я провожу в солнечной комнате с одолженным холстом и маминой коллекцией масел, рисуя, пока в голове не становится пусто. Музыка тихо доносится из динамиков, но единственный другой звук это мои мазки кисти, когда они скользят, размазываются и накладываются друг на друга, когда часы пролетают незаметно. Мама знает, что меня лучше не беспокоить, не то чтобы она хотела, она изолирована в своей скульптурной комнате, где работает над недавно заказанным произведением для клиента. Когда приходит вдохновение, она, как известно, запирается на целые дни, появляясь только для случайного перекуса или перерыва в ванной. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз изливала свою душу на холст, слишком много времени. У меня так много сдерживаемых эмоций, что мои пальцы практически дрожат от желания выпустить их. Я рисую часами и почти ничего не замечаю. Если бы не постепенное удлинение теней по мере того, как полуденное солнце переходит в сумерки, я бы никогда не узнала, что вообще прошло какое-то время. Когда я, наконец, делаю перерыв, уже почти время ужина, и мой холст выглядит таким же шизофреническим, как и я, покрытый яркими цветами, которые, казалось бы, противоречат друг другу. Грустный синий цвет сливается со страстным красным, затем расплывается в ревнивую зелень, которая исчезает до трусливого жёлтого, как будто мой разум был вычерпан и вылит на бумагу, каждая эмоция это пятно краски. Не совсем Пикассо, но это моё, и хотя я истощена как физически, так и эмоционально, я чувствую себя самой собой более чем когда-либо за последние дни. Даже дольше. Я почти не прикасалась к своим краскам всё время, пока "встречалась" с Ральфом. И даже в предыдущие недели и месяцы я чувствовала себя совершенно лишённой вдохновения каждый раз, когда садилась за мольберт. Я была заблокирована, и я не знала, почему. Хуже того, я ничего не могла с этим поделать. Ты не можешь заставить искусство. Но сегодня, сидя здесь, с мыслями о Чейзе, плавающими в моём сознании, я чувствовала себя выразительной, соприкасающейся со своими собственными эмоциями так, как не была с тех пор… может быть, вообще никогда. Это чудесно и страшно, радостно и душераздирающе одновременно. Я не могу думать об этом, о нём, поэтому я соскальзываю со стула и поворачиваюсь спиной к красочному холсту. Подняв руки над головой, я вытягиваю шею и сгибаю спину, посылая мгновенное облегчение своим сведённым судорогой мышцам. Всякий раз, когда я часами занимаюсь живописью, я чувствую себя хрупкой девяностолетней старухой с артритом суставов, как будто затрата такого количества художественной энергии состарила меня на десятилетия, а не на часы. В животе урчит, я бреду с закрытого крыльца на кухню, надеясь, что в холодильнике есть какая-нибудь еда… и чувствую, как у меня отвисает челюсть. Потому что мама не сидит взаперти, занимаясь скульптурой в задней комнате. Она сидит прямо за кухонным столом, потягивая чай, как будто это плевое дело. А Чейз Властный-это-моё-второе-имя Крофт сидит напротив неё. * * * — Привет, — небрежно говорит он. Мой рот разинут. — Ты мне тут не приветкайся. Его брови взлетают вверх. — Ты не можешь просто взять и сказать "привет", как будто нет ничего такого в том, что ты здесь, в доме моего детства, сидишь за столом напротив моей матери, устраивая долбаное чаепитие. Его губы изгибаются в бесстыдной усмешке. — Прости, солнышко, но я так и делаю. Из моего рта вырывается звук, крик, визг, его нелегко классифицировать, и мой взгляд скользит к маме, которая выглядит слишком довольной собой. — Мама, скажи мне, что ты не имеешь к этому никакого отношения. — Джемма, ты же знаешь, я не люблю врать. Преданная собственной плотью и кровью! — Бу… что… — звук снова вырывается из моего горла, на этот раз громче. — Это не… Они оба удивленно смотрят на меня. — В чём дело? — наконец мне удаётся спросить. Чейз встает. — Ты не отвечала на звонки. — Это не мой телефон, — немедленно отвечаю я. — Хорошо, — соглашается он, подходя ближе. — Ты не отвечала на звонок телефона, который я тебе дал. Я отступаю на шаг, сохраняя безопасное расстояние между нами. — Когда девушка игнорирует твои звонки, это обычно означает, что она не хочет с тобой разговаривать. — Ты хочешь поговорить со мной. — Не хочу!