— Как скажешь, — поёт она. — Но у меня есть последний вопрос. Ужас скручивает мой желудок. — Что? — У тебя сейчас штаны горят? Потому что ты лжёёёёшь. — Я вешаю трубку. — О, прекрасно, — она смеётся. — Но я отпускаю тебя только потому, что мне очень нужно пописать, и в последний раз, когда я принесла свой сотовый в ванную, он оказался на дне унитаза. И поскольку я действительно не могу наклониться… Скажем так, Марк не был счастливым отдыхающим, когда вернулся домой. Я закатываю глаза. — В любом случае, позвони мне вечером! — требует она и отключается всего через несколько секунд. Раздраженно качая головой, я делаю ещё один большой глоток кофе и изо всех сил стараюсь забыть всё, что только что сказала Крисси. Потому что, какой бы возмутительной и неуместной она ни была, я не могу не задаться вопросом, не является ли она также своего рода… Правдивой. * * * Пять часов спустя я начинаю понимать, почему Крисси в наши дни такая чокнутая. Полдня домашнего ареста, и я схожу с ума от скуки. Повесив трубку, я перезвонила своему домовладельцу, который не поднял трубку, а затем Шелби, которая тут же ответила и, после небольшого выкручивания рук, согласилась выполнить для меня столь необходимое поручение: купить сменную одежду и как можно скорее доставить её сюда. Что по времени Шелби означает от десяти до двенадцати часов с этого момента. За свой короткий день заключения я приняла душ, надела боксеры Чейза и одну из слишком больших, ультра-белых рубашек на пуговицах, которые я нашла висящими в его массивной гардеробной, выпила три чашки кофе, посмотрела четыре повтора "Друзей" по телевизору и проклинала всех, начиная от Эстель за то, что она дала мне выходной, до Ральфа за то, что он разрушил мою квартиру, и Чейза за то, что он посадил меня под домашний арест. Я пыталась рисовать, но мой ум слишком переполнен заботами о слишком многих разных вещах, чтобы создать что-то стоящее. В конце концов, я устраиваюсь на диване и начинаю читать "Искусство войны", сначала ради шутки, но через несколько страниц я должна была признать, что Чейз оказался прав — чтиво довольно увлекательное. Не то чтобы я когда-нибудь признаюсь ему в этом. Когда лифт открывается около двух часов дня, я вскакиваю на ноги так быстро, что книга, лежащая у меня на коленях, падает на пол. Я несусь в сторону Чейза ещё до того, как он делает два шага в квартиру. — Ты вернулся! — кричу я за секунду до столкновения. Я не замедляюсь, достигая его. На полной скорости я прижимаюсь к нему всем телом, руками обнимаю его за плечи, ногами обхватываю талию, и крепко обнимаю. Он кряхтит, когда мой удар выбивает дыхание из его лёгких, но руками скользит вокруг моего тела, принимает мой вес и притягивает меня ещё ближе. Уткнувшись лицом в изгиб его шеи, я вдыхаю его и чувствую, как низкий смешок вибрирует по его телу. — Скучала по мне, да, солнышко? Я стискиваю его ещё сильнее в подтверждение, затем отстраняюсь и смотрю ему в глаза. — Нет, я делаю так со всеми, — я дразняще улыбаюсь. — Я точно так же поздоровалась с Эваном, когда он пришёл проведать меня в обеденное время. Видел бы ты его лицо. Он прищуривает глаза, глядя на меня. — Очень смешно. Я прижимаюсь лбом к его лбу и позволяю своим глазам полузакрыться, мой взгляд прикован к его губам. Они так близко от меня, что если я чуть-чуть подвинусь вперёд, наши губы соприкоснутся. — Спасибо за мольберт, — шепчу я. — Всегда пожалуйста, солн… Я даже не даю ему выговориться, потому что больше не могу ждать. Внезапно мой рот прижимается к его губам. Я запускаю руки в его волосы и прижимаюсь теснее, так близко, как только могу, пока наши тела не оказываются на одном уровне. Он отвечает мгновенно, низко рыча, и его хватка сжимается, а рот захватывает мой в страстном поцелуе. Обхватив руками мои бёдра, а губами, слившись с моими, Чейз пересекает квартиру быстрыми, решительными шагами, неся меня в спальню и сажая на свою кровать раньше, чем я даже осознаю, что мы двигаемся. Его руки голодны, его поцелуи медленны, когда он растягивается на мне. — Моя одежда хорошо смотрится на тебе, — бормочет он в точку пульса на моём горле, где моё сердце бьётся слишком быстро. Я вытягиваю шею, давая ему лучший доступ, ногтями впиваясь в хрустящую ткань его рубашки. — В самом деле? Я дышу, изо всех сил пытаясь сформировать связные слова, покой которым не дают его руки на моём теле. — Я думаю, она будет лучше смотреться на полу твоей спальни. Он не смеётся, как я ожидала. Вместо этого он опускает руки, находит край моей рубашки и рывком расстёгивает. Жёстко. Пуговицы разлетаются во все стороны, ткань разрывается, и я задыхаюсь как от звука, так и от внезапного ощущения его грубых ладоней на чувствительной коже моего живота. — Ты такая чертовски красивая, — шепчет он, жадно глядя на меня, упиваясь видом своих рук на мне. Я выгибаюсь под ним, возвращая свой рот к его губам, руками нахожу его талию и крепко прижимаюсь к нему. — Ты испортил свою рубашку, — шепчу я ему в губы. — У меня есть ещё рубашки, — его глаза горят чистой, неподдельной страстью. — Но у меня только что кончилось терпение. У меня перехватывает дыхание, и я выдерживаю его взгляд, чувствуя себя немного безрассудно. — Хорошо. Он двигается так быстро, что я едва успеваю это осознать, сокращая расстояние между нами и снова накрывая своим ртом мой. Его губы собственнические, требующие всего, что я думала, что могу дать, а потом и больше. Он не позволяет мне отвести взгляд, когда целует меня. Наши взгляды встречаются, а наши руки исследуют незнакомую территорию, момент наполнен такой интенсивностью, что я не могу сказать, колотится ли моё сердце так быстро от страха или желания. Я хочу отвести от него взгляд, разорвать зрительный контакт, но не могу — я обязана Чейзу, самой себе, увидеть, что происходит между нами, даже если это чертовски пугает меня. Глядя на меня с огнём в глазах, он хватает меня за руку и направляет туда, где я никогда раньше не была, где прикосновения кончика пальца к хрупкой коже, горячего выдоха к мочке уха достаточно, чтобы воспламенить мою душу. И когда Чейз прикасается ко мне, я, наконец, понимаю. Наконец-то я понимаю, почему маленькие девочки надеются на своего Прекрасного принца и всё ещё верят в сказки, даже когда им семьдесят лет, а он ещё не появился. Наконец-то я понимаю, почему авторы песен и поэты тратят всю свою жизнь, пытаясь выразить это чувство прямо здесь — это обнаженное, не-могу-отдышаться-чувство, ощущение-будто-весь-мир-перестал-вращаться — в слова. Он стягивает с меня одежду, слой за слоем, его губы оставляют следы поцелуев на кончиках пальцев, и с каждым осязаемым барьером, который он снимает, я чувствую, как рушится ещё одна эмоциональная стена. Чистая близость в его прикосновениях, благоговение в том, как он смотрит на меня — как будто я действительно единственный солнечный свет в его мрачном мире, — заставляют меня сдерживать слёзы. Неважно, что я пытаюсь сказать себе, это не просто физическое влечение. Речь идёт не о механических процессах, ведущих к крайне потрясающему оргазму, или средстве для достижения цели, или о чём-то, что я могла бы почувствовать с любым симпатичным Томом, Диком или Гарри, которого я встретила в баре. С Чейзом я не заполняю пустоту, не устраняю зуд с кем-то, от кого я уйду, или, ещё лучше, убегу, как только простыни остынут до комнатной температуры. Потому что я хочу провести с ним утро. Я хочу знать, как звучит его голос на рассвете, одурманенный сном. Я хочу проснуться в его объятиях, хочу, чтобы его лицо было первым, что я увижу, как только открою глаза. Я хочу запустить пальцы в его растрёпанные волосы на кровати, и готовить блины в нижнем белье, и проводить ленивые часы под его тёмными простынями, притворяясь, что мир снаружи даже не существует. Я хочу лечь с ним в постель, и проснуться с ним, и делать с ним всевозможные несущественные вещи в промежутке. И хотя это пугает меня до смерти… мысль о том, чтобы позволить кому-то вроде Чейза проскользнуть сквозь мои пальцы, даже не испытав этих вещей, ещё страшнее. Поэтому я целую его в ответ. Я отталкиваю стены, те осторожные барьеры, которые я всегда держу на месте, чтобы всё оставалось строго сексуальным. Я перестаю беспокоиться о том, что это — что он, — может действительно что-то значить. И я иду ва-банк. Твёрдые губы и жадные поцелуи, нетерпеливые руки и спутанные конечности. Он пальцами обводит мои бока, цепляет за нижнее бельё и спускает трусики по моим ногам, отбрасывая их, даже не отводя взгляда от моих глаз. Дрожащими пальцами я расстегиваю пуговицы на его рубашке, неуклюже и осторожно, как будто мне снова шестнадцать, и я никогда раньше не снимала мужскую одежду. Когда я, наконец, сбрасываю её с плеч, освобождая грудь от оков ткани, я резко вдыхаю при виде его в мягком дневном свете. Его кожа светится, бронзовая и гладкая, мышцы так чётко очерчены, что мне больно проследить за их изгибами. — Джемма. Чейз прижимается лбом к моему, тяжело дыша. Его глаза — тёмно-изумрудные чернила, такие пристальные, что я прямо-таки чувствую, как они скользят по мне, как вода по моей коже. — Джемма, — снова выдыхает он, и в его голосе слышится отчаяние. Желание. И вопрос, на который, как мне казалось, у него уже был ответ. — Чейз, — я касаюсь его губ своими. — Да. Боже, да. Мы теряемся в просторе его постели, мир рушится, пока всё, что я могу видеть, чувствовать, слышать, обонять, пробовать на вкус, осязать, это он. Чейз. На моём языке, в моих руках. Его губы у моего уха нашептывают слова, которые я никогда не думала, что мне нужно услышать, пока он не произнёс их. И когда он, наконец, скользит в меня, его глаза прикованы к моим, я чувствую его повсюду, в каждой частице моего существа, как электрический ток, проходящий через моё тело, воздействуя на меня до атомарного уровня. Мы соединяемся, и за моими веками нет ни мигающих огней, ни взрывов цвета. Это не фейерверк, не перемещение гор и не какие-либо другие нелепые вещи, которые обещал "КОСМО". Это гораздо лучше. — Посмотри на меня, — требует он, его голос грубее битого стекла. — Посмотри на меня, Джемма. Ты видишь это? Наши глаза встречаются, и когда я смотрю, действительно смотрю, я вижу это. Я вижу его. Прямо здесь, на поверхности его радужки, он предлагает мне весь мир, если я только захочу протянуть руку и взять его. Я вижу нас. Вечность возможностей, плавающих в его глазах.