ЛОЖЬ — Я начну первой. — Почему ты начнешь первой? Я игнорирую его вопрос, прочищаю горло и делаю свой голос серьёзным. — Хорошо, поехали, — я отмечаю свои предложения на пальцах, когда говорю: — Моё второе имя настолько смущающее, что я никогда никому не говорю, даже самым близким друзьям. Когда мне было шестнадцать, меня арестовали за то, что я на спор забралась на городскую водонапорную башню, но начальник полиции решил не выдвигать обвинений, потому что считал мою маму горячей штучкой. И когда я иду на свидания или меня приглашают к кому-то на ужин, иногда я притворяюсь, что у меня аллергия на брокколи, просто чтобы не есть её. К тому времени, как я заканчиваю, он весело качает головой. — Ты не собираешься облегчать мне задачу. — Нет, — я прищуриваюсь. — Я тоже играю, чтобы выиграть. Он склоняет голову в знак согласия. — Приятно знать. — Ты никогда не угадаешь правильно. — Мне не нужно гадать, — по его лицу медленно расползается улыбка. — Я уже знаю. — Громкие слова, Йода, — каким бы я ни была настоящим ботаником, я искажаю свой голос, чтобы походить на маленького зелёного джедая, не боясь выставить себя дурой, если это его отвлечёт. — Хотела бы я посмотреть, как всё закончится. Он улыбается ещё шире. — Ты только что говорила голосом Йоды? — Абсолютно нет. — История с водонапорной башней — это твоя ложь. У меня отвисает челюсть. — Откуда ты знаешь? Он не отвечает, не собирается раскрывать свои секреты и давать мне преимущество. — Меня действительно арестовали за то, что я залезла на эту чертову штуку, — я вздыхаю. — Но начальник полиции не думал, что моя мама была горячей, он был просто хорошим парнем, поэтому отпустил меня. — Первое очко на счёт самоуверенного ублюдка, — тихо говорит он. — Моя очередь? Я киваю. — Я побывал в тридцати шести странах. Я свободно говорю по-испански и по-итальянски, хотя мой французский тоже сносен. И я люблю блины, но ненавижу вафли. — Первый, — немедленно отвечаю я. — Никто не был в тридцати шести странах. — Ты права. Я был в тридцати семи. Я некоторое время смотрю на него, не зная, что делать с этим заявлением, поэтому вместо этого я просто говорю: — Подожди, ты ненавидишь вафли? Он усмехается. — Это проблема? — Хм, да, — я выпучиваю глаза. — Только сатана ненавидит вафли. — Может, я и есть дьявол. Он произносит это как шутку, но его глаза так серьёзны, что я нервничаю. — Ладно, счёт равный, один-один. Моя очередь, — я с трудом сглатываю, пытаясь придумать хорошую ложь. — Мой любимый цветок — гиацинт. Я думаю, что слово "влажный" — самое пошлое в английском языке, если ты используешь его в любом контексте, кроме описания кексов. И я верю, что в аду есть специальный круг для людей, которые не используют поворотники при перестроении. Его глаза полны размышлений в течение нескольких секунд, пока он взвешивает мои слова. — Гиацинты, — наконец произносит он. — Фу! — вскрикиваю я. — Ты, и правда, дьявол, ты знаешь это? Он усмехается. — Какие цветы ты любишь на самом деле? — Пионы. Большие, пушистые, мягкие, которые разваливаются примерно через наносекунду. Его взгляд становится мягким, и он выглядит так, будто сохранит этот факт в стальном хранилище, которое является его разумом. — Снова моя очередь. И, Джемма, на случай, если ты забыла… — его голос понижается. — Я выигрываю. Я скрещиваю руки на груди и пристально смотрю на него. — Пока что. Он снова посмеивается, звук богатый и тёплый. — Хорошо, поехали. Я ненавижу текстовые сообщения, они раздражают больше, чем комары. Я занимаюсь серфингом, катаюсь на лыжах и лазаю по скалам всякий раз, когда у меня есть такая возможность, а это случается нечасто. И у меня есть золотистый ретривер по кличке Чарли. — У тебя нет золотистого ретривера. — фыркаю я. — И, если бы он был, его имя определённо не было бы Чарли. — Откуда ты знаешь? Я оглядываю его с ног до головы. — Люди, побывавшие в тридцати шести, извини, тридцати семи странах, не заводят домашних животных. И, кроме того, ты просто не похож на собачника, со всем этим пафосом и прочим. Слыша мои доводы, он прищуривается. — Держу пари, у тебя никогда не было даже домашней золотой рыбки, — я ухмыляюсь, когда он не возражает мне. — Я права, не так ли? Неохотный кивок подтверждает это. — Мило! — я победоносно вскидываю кулак в воздух. — Два-два. Моя очередь, — я делаю паузу. — Хорошо, есть у меня ещё в запасе варианты. Он приподнимает бровь, выжидая. — Все мои друзья женаты, и с разной степенью успеха. Я ничего не умею готовить, и я имею в виду вообще ничего, даже, например, яичницу или тосты. А однажды, в колледже, я нарядилась принцессой Леей на Хэллоуин, в золотое бикини, с пучками волос и всем прочим. Он на мгновение задумывается, его глаза темнеют от любопытства и веселья. — У тебя всё ещё есть этот костюм? — Ты пытаешься мухлевать? — Джемма, каждая может приготовить яичницу. Это биологически запрограммировано в вас с рождения, — он ухмыляется, когда я корчу рожу. — Итак, вернемся к костюму… Я скрещиваю руки на груди. — Опять твоя очередь. — Хорошо, хорошо, — он ухмыляется. — Я ненавижу ваниль, запах, вкус, всё в ней. Я пью чёрный кофе. И в первый раз, когда я пошел на кайтбординг, я сломал два пальца на правой руке. — Никто не ненавидит ваниль. Это как самый простой из всех ароматов. — Да, — говорит он, его улыбка становится шире. — А это значит, что ты проиграла. — Ни за что! В чём же тогда ложь? — мои глаза расширяются. — Только не говори мне, что ты втайне любишь много ореховых сливок в своём кофе. Он качает головой. — Кайтбординг. Я сломал три пальца, а не два. — О, неважно, — я сглатываю, нервничая впервые с тех пор, как мы начали играть. — Я догоню. Вот увидишь.