– Как не ездит? – Даша явно не поняла, о чем идет речь. – В каком смысле? – Так. Не ездит и все. – А ты откуда знаешь? – Об этом все знают. Представь, сколько у нее обожателей и каждый норовит предложить что-нибудь такое экзотическое, сногсшибательное, чтобы ему-то уж точно не отказали. А Пилюгина все равно отказывает. – Может, просто не хочет? – Кто? Элеонора? – Аня презрительно усмехнулась, – С чего бы это? Все детство провела за границей, а теперь вдруг приросла к родине корнями так, что не оторвать. Странно это... – А может, это как-то со смертью ее отца и брата связано? – неуверенно предположила Даша. – Может. – Петрова задумалась. – Скорее всего. Действительно странно – всю жизнь они проработали в Америке, а погибли на следующий день, как сюда прилетели. Но это уже не наше дело. – Она помолчала, – Короче, обладать такой женщиной все равно, что обладать Эрмитажем. Конечно, с одной стороны есть, что людям показать, но с другой – слишком большие расходы на содержание и охрану. Понятно? – Более или менее, – вздохнула молодая женщина. – Вот и молодец. Тогда принимайся за работу и готовься к среде. – А что будет в среду? – недоуменно наморщила лоб Даша. – В среду мы идем на запись. – На какую еще запись? Аня погрозила ей пальцем. – Рыжая, не вздумай сказать, что ты ничего не помнишь. И не делай такие глаза! Уже поздно. Вчера, пока тебя не было, мы встречались с ним... – Петрова смущенно заправила волосы за ухо. – Сегодня опять пойду. Надо кое-какие вопросы уточнить» А запись будет в среду. Так что ты должна прийти не позднее двенадцати. Дня, разумеется. – Ты его уже видела? – Даша просто задохнулась от эмоций, ее охвативших. – А чего сразу не сказала? Ну, как он? Он действительно того? А ты чего? А о чем вы разговаривали? Аня решительным жестом остановила обрушившийся водопад вопросов. Допив одним глотком чай, она встала, подвинула чашку новоявленной секретарше и тоном, не терпящим возражений, произнесла: – Расслабься, моя дорогая. Приступай к работе и попытайся на ней хотя бы на пару часов сосредоточиться. В двенадцать в среду придешь в телецентр и там все сама увидишь. Давай, давай работай... Даша подперла голову рукой и разочарованно посмотрела вслед подруге. Глава 14 1 Герман сидел в столовой в ожидании, пока домработница, приятная немногословная женщина, подаст кофе. Конечно, кофе можно было выпить и в кабинете, но в последнее время ему проходилось довольно много работать за компьютером, читать, перепечатывать бумаги и так далее. В результате к концу дня глаза сильно уставали. Сегодня последний листок дела он обрабатывал, буквально обливаясь слезами. Страшно не хотелось возвращаться обратно к работе. Осторожно, стараясь не растягивать кожу, Лозенко помассировал глаза. Как бы не пришлось идти к окулисту – только этого не хватало. В очках он будет выглядеть старше. А этого не стоят никакие деньги. Герман поднял голову, чтобы взглянуть на себя в стекло серванта, и невольно вздрогнул. Его лицо, отражаясь в резном хрустале, словно разламывалось в неровных гранях и казалось испещренным глубокими морщинами. Лозенко поспешно опустил глаза и провел рукой по щеке – на ощупь кожа была гладкой, бархатистой. Да и какой ей еще быть, если он регулярно посещает лучшие косметические салоны в Париже и Нью-Йорке, раз в месяц отдыхает на лучших курортах мира... Нет, еще лет двадцать он продержится молодцом. А потом... Что ж, потом видно будет. 2 Лозенко не случайно с таким болезненным вниманием относился к своей внешности. Будучи еще совсем ребенком, он раз и навсегда уяснил для себя одну незамысловатую истину: красота – это такой же талант, как и умение играть на скрипке или плавать быстрее всех. И как всякий талант ее необходимо совершенствовать, уметь подать. Со временем Гера научился пользоваться своими внешними данными с обескураживающей беззастенчивостью. Поначалу он играл роль маленького кудрявого ангелочка. Все знакомые и незнакомые задаривали его конфетами и игрушками. Позже, превратившись в классического киноподростка, Лозенко принялся покорять сердца учителей и прочих взрослых, от которых зависела его судьба, образом одинокого романтика, чуждого грубости и невоспитанности – что-то между молодым Байроном и Павкой Корчагиным. Девчонкам из спецшколы, где Гера учился, не надо было выискивать себе книжных героев: все они поголовно были влюблены в красивого, очень вежливого мальчика из 8 «А», который избегает диких выходок своих одноклассников, всегда пропускает девочек вперед и даже подает им пальто. Безутешные одноклассницы и робкие соседки каждый день подсовывали в почтовый ящик Лозенко десятки страстных писем, но Герман рвал надушенные, окропленные слезами записки даже не читая. Ни одноклассницы, ни соседки его нисколько не интересовали. К семнадцати Герман возмужал, черты лица приобрели твердость, а взгляд дерзость. И он решил оставить печальную задумчивость Байрона, приняв образ юного светского льва, галантного и остроумного кавалера. Это был его пик. Всегда элегантный, хорошо воспитанный, внимательный и в меру пылкий, Лозенко неизменно вызывал у женщин бальзаковского возраста ностальгию – воспоминания о прекрасном принце из далекой детской сказки, принце, который так никогда и не пришел. Холеные жены отцовских коллег и избалованные мамины приятельницы тайком дарили юноше дорогие подарки и, как могли, пытались устроить его жизнь, даже не помышляя ничего просить взамен. Им было достаточно, что Герочка с радостью ходит с ними в театр, с удовольствием танцует на всех вечеринках или просто готов скоротать вечерок-другой на даче. На первых порах самовлюбленному юноше далее льстило внимание взрослых женщин. Как же, у их ног лежит целый свет, а они готовы без раздумья променять все на один только вечер с ним. Однако весьма скоро их повышенное внимание стало для Германа обременительным. Природа требовала своего, а лечь в постель с женщиной, которую еще вчера называл «тетя», казалось молодому человеку просто абсурдным. Герман разрешил эту проблему со свойственным ему цинизмом: принимал подарки от мам, а спал с их дочерьми. Долгие годы из своих заграничных поездок отец привозил журналы светской хроники. Мать прочитывала их от корки до корки и отдавала сыну. Ложась в кровать, Герман раскрывал глянцевую обложку и рассматривал фотографии голливудских кинозвезд. Вот это были настоящие дамы. Ни одна из подруг родителей, а уж тем более одноклассниц, не могла сравниться даже с худшей из них. Изящные, нежные, гордые, в изысканных туалетах, с безупречными манерами, они мчались по горным дорогам в умопомрачительных автомобилях и даже в безумную жару кутались в меха. Их украшали драгоценности, какие здесь не носят и жены первых секретарей, в них чувствовалась свобода и вызов. Вызов всему дешевому и плебейскому, чего не исправить никакими деньгами и никакими уловками. Часами Герман разглядывал нежные лица заморских красавиц и однажды решил твердо и навсегда, что только такая женщина сможет стать для него настоящей спутницей жизни. Если, конечно, не придется жениться на чьей-нибудь дочери. Но даже если и так, это станет лишь небольшой задержкой на пути к цели: рано или поздно эти красавицы все равно падут к его ногам. Надо только подождать. 3 Герман принял чашку из рук домработницы, поблагодарил и кивком головы отпустил ее. Ему не хватило каких-то двух лет: английская спецшкола, институт международных отношений, влюбленная по уши смазливая дочка министра и в перспективе престижная непыльная работа в какой-нибудь дипломатической миссии – все рухнуло в одночасье. Глупо и непоправимо. И вина за это полностью лежала на его отце. Восемь лет вычеркнуто из жизни. Восемь самых прекрасных лет его жизни. Когда он мог наслаждаться теплым морем, дорогими ресторанами, прекрасной одеждой и хохочущими доступными манекенщицами. Когда никто не называл его Германом Владимировичем и когда ни одной, даже самой смазливой лимитчице, не пришло бы в голову с ним кокетничать. Он мог быть богом, а провел все эти годы словно в преисподней. Отец украл у него молодость, и он ему этого никогда не простит. Чашка предательски задрожала в руках. Спокойно. Главное – не нервничать, от этого появляются круги под глазами. Он со всем справился – справится и с этим. Так же, как справился с нищетой, свалившейся на их семью. Лозенко обвел глазами комнату. Еще недавно в этом доме все было бывшим. Бывший посольский работник, бывшие льготы, бывшая дача, зарплата... Если бы не он, вообще бы оказались на выселках, в каком-нибудь Медведкове. И все по вине отца. Он отравил ему всю молодость. Именно из-за него Герману пришлось перевестись из МГИМО в Университет. Из-за него он загремел в армию. Из-за него он чуть на панель не попал. Давняя, не скрываемая злость на отца опять начала заполнять его душу. Герман встал и, швырнув скомканную салфетку, вышел из столовой. Глава 15 1 Даша запарковала машину возле Центрального Дома художников и, облегченно вздохнув, выдернула ключи из зажигания. Возможно, Митрич был прав, и она явно переоценила свои способности автомобилиста. Проклятый «Москвич», словно паршивый пес, глох у каждого столба, чихал и кашлял, заставляя владельцев сверкающих иномарок брезгливо отворачиваться и морщить носы. Даша глянула в зеркало заднего вида, поправила волосы и вылезла из машины. Прямо перед ней – вправо, влево и далеко вперед – тянулось серое, до слез знакомое прямоугольное здание. Здание, которое, не взирая на всю свою невыразительность, исправно служило идеалам красоты уже не один десяток лет, принимая в своих недрах... Господи, кого оно там только не принимало! Губы молодой женщины тронула легкая ностальгическая улыбка. Нет, ничего не изменилось. Только появилась платная стоянка перед самым входом. «Растет благосостояние советских людей!» – вспомнился ей лозунг, висевший когда-то на месте этой стоянки. Что ж, видимо, и правда растет. Даша посмотрела на часы: до встречи оставалось еще минут десять. День был солнечным, ясным, и можно было немного прогуляться по знакомым местам, полюбоваться закатом над Москвой-рекой. Не спеша Даша поднималась по гранитным ступеням лестницы, и вид, открывавшийся ее взору, заставлял сердце стучать все сильнее и сильнее. Жадно всматривалась она в непрозрачную ширь Москвы-реки, подернутой мелкой сетчатой рябью, в ее стремительный изгиб, в окаймлявшую берег гранитную набережную и в купола церквей, чуть размытые неяркими лучами гаснущего солнца. До боли знакомые силуэты столичных построек напоминали о тех далеких, наполненных бессмысленным счастьем днях, когда на этом самом мосту она впервые встречала свои взрослые рассветы... Предаваясь приятным воспоминаниям, Даша почти добралась до середины Крымского моста, как неожиданно ноги ее буквально приросли к асфальту. Не доверяя своим глазам, она медленно приблизилась к каменным перилам. Низкое осеннее солнце, однако, не позволяло хорошенько рассмотреть привлекший внимание объект. Приставив руку козырьком к глазам, Даша наклонилась вперед и изо всех сил прищурилась. Ясности не прибавилось – Да что же это такое, в самом деле! – не выдержала бывшая коренная москвичка. В раздражении она обернулась и цепко ухватила за рукав проходящего мимо юношу. – Простите, я никак не могу разглядеть, что это вон там возвышается... Вон там, в районе Якиманки? Корабль? Прыщавый юноша оторопело посмотрел сначала на Дашу, потом в указанном направлении и недовольно буркнул: – Ну, корабль. – А почему он... такой короткий? Или круглый? Или... Черт побери, никак не пойму, какой он формы? – Даша отчаянно вглядывалась, наклоняя голову то вправо, то влево. – Я почем знаю! – Юноша сделал попытку вырвать свой рукав. – Мне ваще фиолетово, круглый он там или квадратный, я его там не ставил. – Если это «Аврора», – не унималась молодая женщина, – то почему с парусами? И почему в Москве – «Аврора»? – Какая «Аврора», мать? – незнакомец поднапрягся и все-таки высвободил свою руку. – Ты откуда приехала? – От верблюда. Ну, там же Ленин стоит! Вон, видишь, руку поднял...