Я полагаю, между нами был ещё один момент абсолютной открытости, прежде чем я прижала палец к его веснушкам и сказала ему, что он любит меня, а я его. Этот момент имел место быть, как мне кажется, всего за неделю до этой веснушчатой декларации. Мы были в кабинете Генри, в котором провели уже пятнадцать часов, собирая воедино нашу идею трёхмерной модели временной шкалы предстоящих слушаний. Вопрос, которому были посвящены эти слушания, хотя и относился к совершенно другому делу и клиенту, – тот самый же вопрос, который меня беспокоит в отношении данных «КоКо», ещё пока не изученных. Так что, хотя я в самом деле постоянно вызываю в памяти незначительные воспоминания о Генри, сейчас это конкретное воспоминание имеет значение, потому что кажется мне связанным с моим крестовым походом против «КоКо». Слушания были посвящены тому, что компания, конкурирующая с нашими клиентами, совершила ряд неправомерных действий, направленных на уничтожение или сокрытие улик. Когда все эти действия были собраны в одну кучу (трёхмерную цифровую модель в нашем сознании), мы решили, что сможем доказать факт преднамеренного уничтожения данных, которые сторона обязана сохранить и предоставить. Например, если вам предъявляют иск за кражу секретного рецепта фирменного соуса и вы удаляете электронное письмо, в котором приводится этот рецепт, это оно и есть. В нашем случае мы представляли себе, как проводим судью через нашу трёхмерную модель, сообщая ему следующее: Ваша честь, они поменяли почтовые серверы в день подачи нашей жалобы; теперь их ИТ-директор утверждает, что потерял все резервные копии электронной почты за март – октябрь, то есть за точный период времени, когда были предприняты все действия, относящиеся к нашему делу; ещё у нас есть три электронных письма от генерального директора всем его вице-президентам, в которых он постоянно напоминают им «очистить старые записи» … а дальше мы представляли список других нарушений правил хранения записей. По отдельности и вне контекста каждый из этих фактов мог не доказывать преднамеренную кражу улик, но вместе в цифровой трехмёрной демонстрации они должны были показать всю систему. Вот что мы с Генри пытались выстроить у него в кабинете, чтобы на следующий день показать отличной графической команде «Стоукс & Крейн» наш варварский прототип и чтобы они с его помощью смогли оцифровать надлежащий демонстрационный образец. Мы с Генри извлекли выделенные отрывки из документов, помеченных как «ключевые» на платформе обзора документов (как этим летом сделали Брэд и его соратники в деле торговой ассоциации). Мы выписали эти отрывки на стикеры, некоторые повесили на верёвках разной длины к его потолку, некоторые прикрепили скотчем к стене, для чего Генри пришлось снять оттуда фото, на котором его отец читает «Мизери» Стивена Кинга. На красных стикерах мы записывали ключевые документы, на жёлтых – финансовую информацию, полученную из счетов-фактур, выставленных конкурентом при обнаружении, на зелёных – цитаты, которые младшие сотрудники выделили в программе по снятию показаний, и так далее. Спустя пятнадцать часов такой работы кабинет Генри выглядел как деконструированная радуга из плавающих квадратов. Преднамеренное уничтожение информации, которую сторона должна была сохранить и предоставить, – это очень плохой поступок. И если вы подаёте ходатайство в суд и просите судью наложить на нечестную сторону санкции (см. ходатайство о наложении санкций), иногда эти санкции могут означать, что вы автоматически выиграете дело. Это подтверждает принцип, согласно которому иногда лучшее доказательство – отсутствие доказательств. И это правило может быть верным в моей борьбе с Ханиуэллом и «КоКо», потому что я почти уверена, что они заняты уничтожением цифровых следов своих преступлений. Мне просто нужно найти способ доказать этот факт в контексте доказательств, которые ещё предстоит отыскать. Или, может быть, они ничего не уничтожают, я ничего не разоблачу, и всё это бессмысленная охота, в результате которой я ничего не добьюсь, а только лишусь лицензии, буду оштрафована или даже окажусь в тюрьме. Ставки высоки. Наша жизнь полна крайностей. Мы с Генри сидели на полу в его кабинете, на красно-синем восточном ковре, который он постелил под своим столом и до которого стикеры не доходили разве что на фут. Фотографию отца он прислонил к стене у окна, и слово «Мизери» на корешке книги, которое можно перевести как «страдание», было полной противоположностью тому, что я чувствовала, сидя бок о бок с Генри. На улице была кромешная тьма, пол-одиннадцатого вечера. То, как мы сидели под стикерами, казалось мне донельзя романтичным. Его длинные-предлинные ноги занимали куда больше места, чем мои далеко не такие длинные, рукава его рубашки с синим воротничком были закатаны до локтей, галстук он давно снял. По столу, заваленному всякой всячиной, были разбросаны книги о гражданском праве. Его левое колено было в дюйме от моего правого. Я повернулась, чтобы увидеть его тёмные волосы, родинки на линии подбородка, заманчивую родинку на шее, веснушки на запястье – я не знала, что спустя неделю буду их касаться. Я вдохнула его запах – почти испарившийся аромат мыла «Ирландская весна», пота и кофе. Это комбо было для меня мощным афродизиаком. – Думаю, тогда всё, – сказал Генри, закрывая и кладя на стол чёрный маркер. – Пятнадцать часов, – Я вздохнула, глядя в кромешную тьму снаружи. Его кабинет выходил на за днюю часть Пруденшиал, где несколько зданий ещё строились и пока не были подключены к электричеству. Глядя на плавающие разноцветные квадраты нашей макетной модели, я сняла прогрессивные очки, потёрла глаза, надела обратно. – В общем-то вышло неплохо. Хорошо, что стажёры освещали горячие темы на обзорных платформах и в показаниях. Так мы справились гораздо быстрее. Это Виктория придумала. – Да. Она всегда права. Эй. – Он наклонился ко мне. Его прямой, как бритва, нос был в шести дюймах от моего. Его огромные карие глаза сверкали. Я сжала в руке оставшиеся жёлтые стикеры. – Что значит – эй? – спросила я. Его глаза искали мои, и я сразу поняла, что он хочет перейти от рабочих вопросов к личным. Моё сердце забилось так сильно, что мне показалось, оно сейчас выпадет и свалится мне в руки. – Что, если мы … что произойдет? – спросил он с улыбкой. Его голос показался мне тихим низким жужжанием. Я никогда не слышала его голоса в такой тональности. Его карие глаза, сонные и влажные, сияли белыми бликами. Как тихий океан, манящий искупаться. – Ты имеешь в виду то, что я имею в виду? – Да, именно это. – Ну хорошо. – Я закрыла глаза и тяжело выдохнула. – Хорошо. Он легонько толкнул меня плечом. – Так что же произойдет? – сказал он, наклоняясь ближе. – Ну, конечно, мы будем постоянно заниматься безумным сексом, – сказала я. Он громко рассмеялся, и как раз в тот момент, когда я собиралась сказать, что, помимо этого, мы могли бы … за дверью раздался голос. – Ого, – сказала Виктория, – а что вы тут такое делаете? – Э-э … – Я едва не подпрыгнула. Она нависла над нами, мы так и остались сидеть. – Что, чёрт возьми, за странный арт-проект? – поинтересовалась она, ставя на стол Генри «Ред Булл», словно там без того мало было пустых стаканчиков из-под кофе и контейнеров из-под еды навынос. – Только не говорите мне, ребята, что вы всю ночь возились с этой вашей трёхмерной шкалой, о которой болтали на прошлой неделе. – Да? Думаешь, мы это и делали? – съязвила я, ставя под сомнение её расспросы о том, что обычно делают до поздней ночи нормальные юристы, готовясь к решающему слушанию. – Ох. – Её лицо поникло. – Что? – спросил Генри, наморщив лоб. – Неважно, – ответила она и вдруг как-то странно смутилась. – Что такое, Виктория? – спросила я. – Ну ладно, – сказала она таким тоном, будто всё-таки решила нам что-то объяснить. Она подошла к компьютеру Генри. – Можешь сюда войти? Генри встал с пола, обошел свой стол и вошёл в систему. Он возвышался над Викторией, и мне так хотелось, чтобы его худощавое тело снова оказалось на полу рядом с моим. С одной стороны, жадной и влюблённой стороны, мне казалось, что Виктория и всё, что бы она ни собиралась нам показать, могло бы подождать. Но с другой стороны, мне очень хотелось это увидеть, потому что я не могу вспомнить ни одного случая, когда Виктория не поразила бы меня каким-нибудь технологическим решением, которое придумала втайне. И судя по тому, с каким видом она подошла к компьютеру Генри, она собиралась открыть нам ещё один секрет Виктории. – Итак, – сказала она. – Я и раньше этим занималась, но на прошлой неделе вы разнылись, что вам позарез нужна эта трёхмерная временная шкала. Вот почему я сказала вам, чтобы стажёры выделяли всё важное на всех различных платформах, платформе для просмотра ключевых документов, для проверки счетов-фактур бухгалтером-криминалистом, для дачи показаний, а также в протоколах интервью сотрудников. – Она перешла к общему диску в сети фирмы. Генри подошёл ко мне, и мы склонились над его столом. – Так или иначе, – продолжила она, – как я и сказала, я уже пыталась разобраться с этим какое-то время назад. Но на прошлой неделе я ускорила ход событий. Я понимаю, у вас слушания. Но я хочу, чтобы всё было идеально. – Ты всегда хочешь, чтобы всё было идеально, – заметила я. – Да. И я собиралась показать вам это всё завтра, потому что пока не думаю, что это идеально. – Она потёрла лоб и о чём-то задумалась, прежде чем защёлкать дальше. – Виктория, это не может быть неидеально. Ну, рассказывай! Она щёлкнула ещё раз, и на экране появилась цифровая трёхмерная временная шкала именно того, над чем мы с Генри работали день и ночь. – Итак, – сказала она, – по сути, мне удалось создать многоплатформенный код, инструктирующий все различные платформы и приводы, которые сотрудники и бухгалтеры используют для загрузки всех выделенных ими частей ключевых документов, счетов, показаний и служебных записок в трёхмерную структуру фирмы с графическим программным обеспечением и … – Ого, – перебил Генри. – Ты говоришь, что автоматизировала создание 3D-демонстрации с нескольких платформ и дисков, чтобы создать временную шкалу одним нажатием кнопки? Вот что ты сделала? Твою. Же. Мать. Виктория. – Твою же мать, она реально это сделала, – пробормотала я. – Твою же мать. – Ага, – сказала она, поджала губы, встала со стула Генри и, прихватив свой «Рэд Булл», побрела к двери. – Ну то есть вам по-прежнему нужно редактировать текстовый контент и перемещать элементы, но теперь вы можете делать это в цифровой версии. – Она пренебрежительно махнула рукой в сторону нашей радуги. Мы с Генри впились глазами в экран, охая и ахая над гениальностью и эффективностью всего этого. – Боже мой, это потрясающе, – прошептала я, с восхищением глядя на неё. – Ладно, в следующий раз дайте мне знать, прежде чем играть тут в начальную школу с мелками и скотчем. Это, знаете ли, «Стоукс & Крейн», а не Монтессори-студия. Виктория всегда уважала высокий уровень технологической и юридической компетентности «Стоукс & Крейн» и ни за что на свете не променяла бы её на «Коко». Я ужасно жалею, что оставила и её, и «Стоукс». Пока Лена проезжает поток машин, я достаю айфон. Сыщик фыркает мне в спину, завидев гончую в красном пикапе. Настоящий джентльмен. Когда я набираю номер Виктории, на меня наваливается новое воспоминание – о том, что было потом, после того как она ушла со своим «Рэд Буллом». Телефон Генри зазвонил, он ответил. Выражение его лица изменилось. Теперь его взгляд был совсем не похож на тот мечтательно-сексуальный, которым он одарил меня на полу всего несколько минут назад. Это была Мари, жена, сбежавшая к сыровару, звонившая ему впервые за восемь месяцев. Пока они разговаривали, я собрала вещи, сняла прогрессивные очки и ушла. Я уверена, что забыла в кабинете Генри свой любимый чёрный свитер с капюшоном из шерсти альпака, но Генри утверждает, что его там не было. Теперь у меня в ушах гудки, гудки и снова гудки, и даже Сыщик затих, потому что гончую в красном пикапе мы миновали. Движение слабое, мы быстро движемся в сторону Салема, нашего тайного адреса. Виктория наконец отвечает: – Кто это звонит мне с заблокированного номера? – Грета. – Ну-ну, чем же я обязана звонку Греты в воскресенье? – Виктория, привет. Смотри, я сразу перейду к делу. Короче, мне очень нужно, чтобы ты встретила меня на вокзале Салема сегодня вечером, в восемь часов вечера. Как я говорила месяц назад, я кое-что затеяла, и мне нужна твоя помощь. И как и месяц назад, я не могу объяснить, в чем дело, пока мы не будем в безопасности. Никто не может за тобой следовать. Никто не должен об этом знать. Окей? – Это незаконно? – Может быть. Но я могу нанять адвоката. – Это против «КоКо»? – Сама-то как думаешь? – Хммм, – говорит она, помолчав. – Выходит, мне из-за тебя придётся брать отпуск, типа, на неделю? – Ну … да. – Ох и наглая ж ты сучка. – Виктория, ты же понимаешь, не будь это так критично, я бы не стала тебя просить. Это связано с Ханиуэллом и тем, что он творит с детьми беженцев. Я могу столько всего сделать … – Хочешь сказать, у нас есть шанс с ним расквитаться? – Возможно. Об этом рано говорить, но возможно. Только никто не должен знать, чем мы занимаемся. Она молчит. – Хорошо? – уточняю я. – К счастью, у меня есть человек, обученный вести мои активные дела. Другая отличная новость заключается в том, что я готова до конца мстить ублюдкам, причиняющим боль детям. Плохая новость в том, что я не знаю, успею ли я к восьми часам добраться до Салема. – Если поедешь, прихвати пару фиктивных ноутбуков с мегапамятью и доступом к CaseSpaceAI и CaseCore. – Да. – И …