– Старушка Кэти раздражает! «Я беру это!» – изобразила она голос темноволосой женщины. – Господи, ну и вид у нее будет в этом платье! По-моему, настоящий позор! Мэрион промолчала. Точным движением опытной манекенщицы она выскользнула из платья, не задев ни одного волоска в прическе. Затем взяла черное вельветовое платье с подходящей к нему накидкой и стала одеваться. В дверь заглянула светловолосая женщина маленького роста с густыми рельефными бровями: – Вания, к телефону. Селия снова хихикнула. – Ручаюсь, что дорогая Харриет узнает об этом! В середине показа! Флора, неужели я действительно должна надеть эту отвратительную розовую тряпку? Ведь это не в моем стиле. Клянусь, я ни за что не показалась бы в ней на Тоттнем-Корт-роуд. – Поторопись! – ответила Флора и захлопнула дверь. Мэрион подняла трубку в кабинете Харриет. Флоре следовало сказать, что она занята. Интересно, кто мог позвонить сюда? Она не ждала звонка. Флора была дальней родственницей Харриет и любезным учтивым человеком. Она работала за шестерых и всегда сохраняла спокойствие, но совершенно не умела отказывать людям. Мэрион поднесла трубку к уху и услышала мягкий мужской голос: – Миссис Грей? – Да. Черный вельвет сполз с ее плеча. Она подняла руку и подтянула его наверх. – Мэрион, это вы? Она изменилась в лице. Тихим, сдавленным голосом она спросила: – Кто это? Кто говорит? Хотя она сразу узнала этот голос. – Берти Эвертон, – произнесли на другом конце. – Послушайте, не бросайте трубку, это важно. – Мне нечего вам сказать. – Знаю, знаю, понимаю ваши чувства. Это моя вина. Я бы не беспокоил вас, но это касается Джеффри и я решил, что вам следует знать. Сущий пустяк, но все же. Я решил вам рассказать. Свободной рукой она оперлась на письменный стол Харриет и ответила: – Я не могу встретиться с вами. Если у вас есть что-то для меня, обратитесь к моему адвокату. Ее губы свела судорога, и она едва выговаривала слова. Но после минутного замешательства ей показалось, что она выразилась недостаточно ясно, так как он произнес: – Тогда я заеду за вами в шесть. Отбросив всякую чопорность, она гневно воскликнула: – Вы не можете приехать сюда, и вам это известно! – Тогда я приеду к вам домой в половине седьмого. Вы вернетесь к этому времени? – Я не стану встречаться с вами. У меня показ. Я опаздываю. – Я буду ждать, – ответил Берти Эвертон, и связь оборвалась. Мэрион отправилась демонстрировать черное вельветовое платье под названием «Лукреция Борджиа». У платья была плотная длинная юбка и обтягивающий корсаж, вышитый жемчужинами в стиле ренессанс. В тяжелых рукавах от плеча до запястья были сделаны сатиновые вставки цвета слоновой кости. Открыв дверь демонстрационного зала, она увидела свое отражение в зеркале, но не заметила ничего, кроме искрящихся гневом глаз. Платье имело большой успех. Его купила худенькая блондинка, которая непрерывно шмыгала носом и прикрывала его маленьким платочком из ярко-красного шифона. Это была чья-то знакомая из провинции, и если ей хотелось выглядеть как Лукреция Борджиа, вряд ли кто-то мог упрекнуть ее в этом. Глава 22 Хилари добралась до окрестностей Ледлингтона около половины шестого. При виде первого уличного фонаря она прослезилась от радости. Если вам только что удалось избежать верной смерти, бродя в темноте по зловещей местности, где обитает зло, омнибусы, трамваи, газовые лампы и толпы людей покажутся вам такими милыми. Люди смотрели на Хилари с удивлением, но ей не приходило в голову, что это удивление вызвано не сходившим с ее лица выражением восторга. Вскоре она поняла, что, должно быть, выглядит немного странно: ведь ей пришлось ползти по грязной дороге и пробираться сквозь изгороди. Наверно, она похожа на пугало. Она осмотрелась и увидела на другой стороне дороги вывеску «Сорока и попугай». Вывеска была премиленькая. Сорока и попугай сидели рядышком на золотой ветке. Сорока черно-белая, а попугай – зеленый. Это оказалось рекламой одной из лучших гостиниц в Ледлингтоне, хотя никто не знал, откуда взялось это название. Хилари пересекла дорогу, сделала несколько шагов и вошла в такую темную переднюю, что мгновенно преисполнилась уверенности в себе. Позже, когда ей удалось умыться, помещение показалось ей мрачноватым, но в первый момент она посчитала его уютным. Хилари сообщила приятной пожилой леди за стойкой, что упала с велосипеда, и все в гостинице сразу же стали добрыми и услужливыми. Это было очень мило с их стороны, так как, увидев себя в зеркале, Хилари поняла: вид у нее был весьма сомнительный. Половина лица заляпана грязью, ведь она лежала на дороге лицом вниз. Шляпка потеряна, волосы испачканы, а на виске и подбородке красовались две глубокие длинные царапины. Сочившаяся из ссадин кровь смешалась с грязью. Пиджак и юбка порвались, а руки были исцарапаны. – Ну и ну, вот это грязь! – воскликнула она и стала приводить себя в порядок. Любезная горничная принесла ей горячей воды, мыла, большое жесткое и маленькое мягкое полотенце, чтобы «промокнуть эти царапины, мисс». Она приняла ванну и смыла грязь, пока горничная пыталась починить разорванную одежду. Ей подали замечательный чай (в «Сороке и попугае» платили шесть шиллингов за фунт чаю) и расписание, которое оказалось бесполезным. Как только Хилари стала просматривать его, она поняла, что ни за что на свете не сможет вернуться в Лондон в одиночку сегодня вечером. Было бессмысленно пытаться переубедить себя, упрекая в трусости. Ее мужество иссякло, и у нее просто не осталось сил. В какой бы вагон она ни зашла, он либо окажется пустым, либо сидящие в нем пассажиры сойдут на первой же остановке. И тогда любой из злодеев может войти и инсценировать несчастный случай, жертвой которого станет Хилари Кэрью. Ведь если они собирались убить ее на дороге в Ледлингтон час назад, вряд ли они изменили с тех пор свои намерения. Наоборот, как говорит Шалтай-Болтай. А если ее хотят убить, значит, они станут наблюдать за железнодорожной станцией, ожидая, когда она попытается сесть в поезд. Наверняка они тоже решили, что вечером в лондонском поезде будет мало людей. Отправиться в такую поездку человека может заставить лишь крайняя необходимость. В этом и крылась опасность, ведь Хилари нужно было вернуться домой. Ее ждала Мэрион, а кроме того, мучил финансовый вопрос. Она получила пять фунтов за кольцо тетушки Арабеллы. Поездка туда и обратно выходила в двенадцать шиллингов. Она оставила два фунта в залог за велосипед и теперь должна сообщить пышноволосому молодому человеку, что он разбит, и заплатить столько, сколько потребуется. Помимо всего прочего, ей грозил счет за обслуживание в гостинице. Оставался лишь один выход, и она не раздумывая решила немедленно позвонить Генри. В телефонной будке оказался залоснившийся конторский табурет. Он был очень скользкий и неудобный, но все же лучше, чем ничего. Пока Хилари ожидала звонка, она стала размышлять о своей ссоре с Генри и пришла к выводу, что это неразумно. Между ними произошла крупная ссора, и они разорвали помолвку, но с той минуты, как миссис Мерсер разрыдалась, встретив ее в поезде, а мистер Мерсер начал слежку за ней на улице, мысли о Генри не покидали ее. Правда, после этого они опять поругались и Генри запретил ей разыскивать Мерсеров, но она не послушалась, и они не общались уже неделю. Однако теперь, когда эти негодяи пытались убить ее, она испугалась и сразу же подумала о нем, нисколько не сомневаясь в его готовности прийти ей на помощь. Конечно, он станет говорить: «Я же тебя предупреждал», – и не исключено, что они снова поссорятся. Скорее всего, они будут ругаться всю дорогу до города. Но эта возможность представлялась ей самой утешительной. Ссориться в вагоне поезда гораздо увлекательнее, веселее и безопаснее, чем подвергнуться опасности быть убитой незнакомцами. Телефон затрезвонил. Сняв трубку, она услышала, как Генри произнес: – Алло! – Алло! – бодро ответила Хилари. – Кто это? – Не будь смешным! – Ах, это ты? – Дурачок! – сказала Хилари мягким, вкрадчивым голосом. Генри решил не обнаруживать своих чувств. Он догадался: Хилари в чем-то нуждается, иначе не позвонила бы. Разумеется, отрадно, что ей необходима его помощь, но он не собирается идти у нее на поводу. У него возникло мрачное подозрение: этот вкрадчивый голос – очередная попытка воздействовать на его чувства. Все равно что дразнить быка красной тряпкой. – Что тебе нужно? – Он говорил так, будто ему звонила надоедливая тетушка. – Ты, – ответила Хилари, находясь за сорок миль от него. Ее голос звучал тихо, и он едва расслышал ответ. Из-за плохой связи было непонятно, плачет она или смеется. Может, она действительно плачет? А если он ошибся? Он произнес: «Хилари», – но она, смахнув несколько невесть откуда взявшихся слезинок и задыхаясь, быстро спросила: – Генри, ты приедешь за мной, пожалуйста? – Хилари, что случилось? Что-то случилось? Говори громче. Я не слышу ни слова. Ты что, плачешь? Где ты? – В Л-л-ледлингтоне. – Мне кажется, ты плачешь. Это так? – Д-думаю, да. – Думаешь? Громкий женский голос произнес: «Три минуты», – но Генри, несмотря на то что не он был звонившим, решительно потребовал еще три минуты разговора. А затем закричал: – Алло! Ты слушаешь? Расскажи наконец, что случилось? Хилари постаралась придать голосу твердость. Она хотела немного напугать Генри, но вместо этого сама разволновалась и расплакалась, не понимая отчего. – Генри, пожалуйста, приезжай. Ты мне очень нужен. Не могу рассказать по телефону. Я в Ледлингтоне, гостиница «Сорока и попугай». Я разбила велосипед, и у меня нет денег, чтобы заплатить за него. – Ты ранена? Он задал вопрос слишком быстро. Почему она должна быть ранена? Но ведь она плачет. Она не стала бы плакать из-за раны. Он сильно перепугался и рассердился на Хилари за то, что она так напугала его. Маленькая глупышка! Дорогая маленькая чертовка! Он услышал, как она ответила: – Нет, только поцарапалась. Не садись за руль, сильный туман. Ты можешь позвонить Мэрион и предупредить, что заберешь меня? Только не говори, где я. Девушка с телефонной станции произнесла: – Шесть минут. – Черт возьми! – воскликнула Хилари.