Шлем его серебряный далекий, как луна. Белая, безмолвная, холодная луна.[72] – Что ты, я вовсе не собираюсь… Ян подошел незаметно. – А это ты будешь решать? Праздник лопнул, как стекло в окошке Нотр-Дама. – 12– Они шли вверх по песчаной насыпи узкой тропинкой. – Сейчас я покажу тебе свое улюбёнэ мейсцэ[73] в каганате. Им открылась вершина холма, с которой были видны все окружающие просторы – луга и степи, леса и скалы. Там был небольшой утоптанный участок почти без растительности, посреди которого лежал большой камень. Ян поставил Анину сумку и сел на камень. – Обычно, появляясь в каганате, сначала я прихожу сюда, чтобы поприветствовать Тишину. – Молчанием? – Можно и так сказать. Мысленно я произношу: «Ты моя родина, ты источник моей жизни. Огради меня от зла!» Аня замялась, боясь задать давно мучивший ее вопрос. Ей казалось, что ответ Яна может что-то сломать, испортить волшебство – и даже отменить его навсегда. – А… скажи… почему мы с тобой можем разговаривать здесь, если это запрещено?.. Ян помолчал немного, прежде чем ответить. – Понимаешь, это не совсем настоящий каганат. Камень под ним вдруг треснул и начал рассыпаться. Ян встал. – Это как бы демоверсия. Иллюзия. Леса вдали стали будто пиксельными. Аня часто заморгала, не веря своим глазам. – Потому что в настоящий каганат ты не смогла бы даже просто попасть, не то что разговаривать в нем. Там не должно быть женщин. Тебя бы просто убили. Озеро у подножия холма вдруг пропало, словно втянутое в землю, образовав какой-то серый пролом. – А я не хцэ[74], чтобы тебя убили. Ане оставалось только стоять и смотреть, как рассыпаются скалы, как небо покрывается дрожащими сине-розовыми полосками, словно на испорченном мониторе. Она вспомнила, как в детстве у них сломался телевизор. Сначала исчез звук. Папа долго ковырялся внутри деревянной коробки, но ничего не мог сделать, и «Чипа и Дейла» стали смотреть без звука, хотя это и было очень странно. А потом Гаечка вдруг замерцала и начала чернеть. Экран погас, а они со Светкой еще сидели какое-то время перед мертвым телевизором, будто сговорившись. Будто ничего не произошло и они продолжают смотреть мультик. Аня крикнула в мерцающую пустоту, где еще различалось лицо Яна: – А как ты попадаешь в Тишину? Что для этого нужно? – Только желание. – Голос Яна был глухим и еле различимым. – Очень, очень сильное желание. И больше ничего. Аня понимала, что мультик, кажется, закончился. Кажется, навсегда. Тогда, в детстве, она вдруг очень рассердилась. – А давай сожжем этот дурацкий телик? – предложила она сестре. – Давай, – с энтузиазмом согласилась та. – Только не дома. – А где? Светка подумала и сказала: – В сарайке. Они взяли телевизор и понесли. Он был очень тяжелым и оттягивал руки, но они смогли донести его до сарая. Поставили там в предбаннике. За дверями хрюкали свиньи. Светка принесла спички, Аня нашла в сарае стопку старых газет, и они развели под телевизором костер. Вдруг внутри коробки что-то тихо ухнуло, и Светка крикнула: – Бежим! Как только они выскочили и закрыли дверь, раздался громкий хлопок, испуганный визг животных, и все затихло. Изображение каганата растрескалось, будто оно было картинкой на телевизоре, по которому ударили кочергой. Аня протянула руку и уткнулась пальцем в стекло, медленно осыпающееся от прикосновений. * * * – Давай чай попьем, – предложил Ян, когда они вернулись от Пана домой. Аня встала и начала наливать в чайник воду. – Недавно я посвятил Руте песню и сказал ей об этом. Аня обернулась и застыла с чайником в руках. – Я сказал: «Рута, написалэм пёсэ́нкэ для чебе»[75]. А она сказала что-то типа «аха»[76] и продолжила смотреть фильм. Аня поставила чайник и нажала на кнопку. – Мне знакомо это. – Когда мы только начали вместе жить, мне все казалось, что я не могу уловить в ней что-то важное. Будто она что-то от меня прячет. Как в «Питере Пэне» – помнишь? – В уголке губ Венди пряталась неуловимая улыбка… – Мне все казалось – я был уверен, что однажды смогу ее уловить… Но я не смог. Аня села рядом и внимательно слушала. – Мы стали страшно далеки друг от друга. Она совсем закрылась, ушла с головой в виртуальный мир… Постоянно сидит в компьютере. – Боже, ты будто про Влада рассказываешь… – выдохнула Аня. – Последние годы мне было приятно думать о себе как о человеке долга. Ну не любит она меня, зато я ее люблю. Дети – красивые, здоровые, отличные. Я должен ей, я обещал. Я должен детям. Должен друзьям. Счастье – не главное. Он взял Анины руки в свои. – Но, узнав тебя, я узнал счастье. Поэтому теперь так ченжко[77]. А потом вдруг рассмеялся и сказал: – У меня была раньше теория, что у каждой женщины есть что-то вроде демоверсии. Она улыбнулась. – Ну, значит, она и у мужчины должна быть. Он посмотрел на нее и провел рукой по ее щеке. – А ты… точно – настоящая?.. Аня закрыла глаза, но Ян вдруг отвел руки, встал и принялся ходить по кухне. А потом сказал, тяжело подбирая слова: – Аня, у нас с Рутой венчаный брак. Мы прожили вместе щедемнащьче лат[78]. Она резко поднялась, якобы для того, чтобы налить чай. Повернулась, взяла чайник за ручку – и вдруг вся сжалась от какой-то внезапной боли. Растерянно повернулась и сказала: – Может быть, нам чего-то другого выпить? Тебе, кажется, Пан с собой «Зубровку» давал… Да? Ян подошел к Ане вплотную и вдруг подхватил ее на руки – легко, словно пушинку, и куда-то понес. Она закрыла глаза и целиком отдалась во власть качания. Перед внутренним взором проносились польские вывески, кружки с кофе, лица новых друзей. В комнате Ян остановился и стал просто качать ее, как маленькую, потом продолжил движение и просто носил ее по комнате на руках, говоря: «Не понимаю, почему я не сделал этого раньше», – кругами – долго-долго, минут пять. Потом открыл дверь в спальню и положил Аню на кровать. Снял с нее платье и серьги, нижнее белье, и она сказала, что ей нужно в душ, тогда он снова взял ее на руки и понес в ванную. Поставил ее в ванну, сам тоже разделся и включил душ. На них полилась вода, и Аня посмотрела на мокрое лицо Яна, его разноцветные глаза, его приоткрытый рот – и впилась в этот рот губами. Она целовала его так, словно хотела припаять к себе, как спаивают между собой кусочки стекол – в нормальных витражах, настоящих, а не в той ерунде, которой она занимается. Все казалось сейчас ерундой – работа, города, люди, вещи, – важно было только то, как он налил на ладонь шампунь и стал мыть Ане волосы, как она размазала по телу Яна гель для душа – по рукам, по торсу, как омыла его ноги и как Ян ополоснул ей спину.