– Меня ночью как подбросило. Я почувствовала, что вы разговариваете. Опять совсем не спала… Все будет хорошо, правда же? Ян молчал. Вечером Аня вернулась домой и открыла ноутбук. Ян молчал. На стене над ее головой висела маленькая глиняная тарелочка с надписью «Białystok». Эта тарелочка не была первой. Еще до начала ремонта Аня решила, что одна стена будет украшена декоративными тарелками из разных городов и стран. Была там тарелка из Северска, несколько разных, привезенных мамой, – из Турции и Ессентуков, одна из Анапы, еще какие-то… Аня смотрела на стену, и ей казалось, что тарелочки – это планеты, которые образуют отдельную солнечную систему. Они кружились – каждая по своей траектории – и светились. Но Аня не могла понять, какая же из них – главная. Солнца среди них еще не было. Ян молчал. Аня встала, хлопнув крышкой ноута, и пошла в магазин, где купила сигареты и коньяк. Она не курила почти неделю, и теперь, после рюмки коньяка да еще и на голодный желудок, у нее сразу закружилась голова. Ян молчал. Аня пила коньяк и представляла, как он сидит на кухне с женой, которая плачет и цепляется за его футболку. Аня подливала из бутылки снова и снова, и ей вдруг стало очень жарко, тогда она сняла с себя всю одежду, прошла в комнату и взяла с полки голубую рубашку Яна, которую он подарил ей в Белостоке. Надела ее и вернулась в кухню, глотая коньяк, теребя пуговицу на рубашке, и крутила ее – влево-вправо, туда-сюда. За Аниной спиной молча вращались тарелки, а пуговица крутилась – вперед-назад. Аня представила, как Ян помирился с женой и понес ее в спальню – как, интересно, выглядит их спальня? Пуговица крутилась, словно запуская этим движением еще большее вращение настенных тарелок, быстрее, быстрее, быстрее. Там, наверное, стоит большая кровать, похожая на Анину, ведь все большие кровати похожи. Тарелки двигались быстро-быстро, пуговица крутилась, и Аня представляла, как он шепчет: «Рута, прости», – и она целует его, и разводит ноги, и закидывает колени на его плечи. Вдруг нитка треснула с тихим звуком. Пуговица осталась в Аниных пальцах – недвижимая и немая. Она отбросила ее куда-то в район окна, а потом встала и сняла с себя рубашку, оставшись голой, сделала несколько шагов в сторону плиты и взяла большую кастрюлю. Поставила ее на пол, села рядом, а потом положила в кастрюлю рубашку Яна и чиркнула зажигалкой. – У нас пожар. Мама быстро вышла из дома, и Аня со Светкой побежали следом. Они увидели, как горит сарай и из его окон вырывается огонь и черный дым, а внутри стоит длинный, почти человеческий стон. Они встали, закрыв руками рты, а потом побежали за водой. За воротами начали толпиться соседи. – Чертов телик! – выдохнула Аня. Огонь переметнулся с рукава на воротник, и Аня беззвучно заплакала, глядя, как загорелись зеленоватые пуговицы. Она склонилась над кастрюлей и стала вдыхать черный дым, совсем как в детстве, когда мама заставляла ее дышать над паром вареной картошки. Аня закашлялась, и на секунду ей показалось, что она размножилась, – она видела себя многократно повторенной, в каждом углу маленькой кухни – на полу, на столе, на подоконнике и плите, на стульях, на скамейке – голой, с почерневшим от дыма лицом. Но нет, это не она, не могла быть она – это какие-то другие люди, другие женщины. Аня прикурила от воротника, глядя, как из маленьких отверстий в пуговицах тонкими струйками идет дым. Пламя перемещалось по рубашке дальше, и уже не было видно, что конкретно горит, – все превратилось в одну черно-красную мерцающую кашу. Всю кухню заволокло дымом, и потолок начал чернеть, и начали чернеть постепенно уменьшающиеся до детских размеров фигуры, которые зашевелились и задвигались в этом дыму, все быстрее и быстрее, – и это были не дети, не женщины, и никак не она сама: это были мертвые, закоптелые свиньи – так показалось ей на секунду. Испугавшись, Аня открыла воду и поставила дымящуюся кастрюлю под кран. * * * – Это Острые скалы. Место рождения Чистого ветра, – услышала она голос Яна откуда-то издалека. Она посмотрела наверх, подняла правую руку и уцепилась за выступающую часть. Левой рукой вцепилась в другую, подтянулась, ногой нашарила выступ и поползла, чувствуя в себе необыкновенные силы. Ей вспомнились уроки физкультуры в детстве, как учительница велела подтягиваться на турнике, но Аня не умела и просто беспомощно повисла на нем. Сейчас она смогла бы, наверное, одной силой мысли, движимая злостью, выломать перекладину турника и взлететь с ней под потолок школьного спортзала. Только немного мешала сумка, которую без Яна приходилось нести самой. Аня поставила ногу на следующий уступ, подвернула ее, и из-под стопы полетели мелкие камни. Она остановилась на секунду, но не испугалась, а только сильнее ухватилась пальцами. Из-под пальцев вылетел, отколовшись, острый камешек, и она почувствовала, что лоб рассечен. Ветер усиливался, и лезть становилось все тяжелее. Ей казалось, будто она что-то забыла, но никак не могла вспомнить, что конкретно, только знала, что должна лезть – выше и выше, на самую вершину скалы, туда, где висят сверху толстые серые тучи. Она не знала зачем, но продолжала лезть дальше. Ветер становился все сильнее, пальцы плохо слушались, Аня зацепилась за выступ, но замерзшая нога предательски соскользнула, и она повисла на скале на вытянутых руках. Сумка сильно тянула вниз. Тогда, на физкультуре, учительница сказала: – Не можешь? Вот хилые девки пошли. Как рожать-то будете?.. Ну тогда виси. Вытягивай позвоночник. Аня висела на турнике – и вдруг почувствовала, что у нее кружится голова. Она так и сказала учительнице физкультуры: – У меня голова кружится. А та ответила с насмешкой: – Голова кружится? Надо же, ты еще хилее, чем я думала. А ты вообще дышишь там? И Аня поняла, что не дышит. Тогда она открыла рот и с силой втянула в себя воздух, но голова от этого закружилась еще сильнее, и она потеряла ориентацию в пространстве, перестав понимать, где верх, где низ, где небо, а где скала. И тогда она упала. – 15– – Аня, вставай. Мама подошла и слегка потрепала ее по голове. – Ну, мам, еще немножечко… – Вставай-вставай, детка. У нас много дел. – Каких?.. Сегодня же воскресенье… Присев на кровати, Аня вдруг вспомнила. – Мам, а дай котеночка! Мама как-то странно посмотрела на нее и сказала: – Понимаешь, Анют… * * * Несколько лет назад, когда только родилась Ида, Аня стояла перед холодильником в «Перекрестке» и выбирала молоко. Очень многое в жизни давалось ей легко, но выбрать молоко почему-то всегда было трудно. Наверное, потому что Аня знала: настоящего она там не найдет. Постояв минуты две, она взяла пакет, на который была скидка, проверила срок годности и положила в коляску сверху на люльку. Повернула к холодильнику с яйцами. Посмотрела. Открыла ячейку, проверила, закрыла, поставила в корзину внизу коляски. Пошла за хлебом. Постояла. И вдруг, посмотрев вниз, увидела, как из ее груди льется молоко – упругими струйками, которые не остановили даже специальные лактационные вкладыши. Грудь разбухла и окаменела, белые струйки лились прямо в коляску. Ида проснулась, она почему-то всегда просыпалась, когда приходило молоко, а может, наоборот – молоко приходило, когда просыпалась Ида. Аня ахнула, запахнула и застегнула куртку, и побежала на кассу. Ида проснулась и стала плакать, крича на весь магазин. Очередь расступилась перед вопящей коляской. Ане стало неловко. Она быстро переложила на ленту молоко и яйца, и вспомнила, что хлеб так и не взяла, и туалетная бумага дома тоже закончилась, надо вернуться, – но Ида так кричит, – что же делать?.. Аня переложила все в коляску, и, бормоча извинения и оправдания, понеслась обратно. Молоко текло под курткой, и Аня чувствовала, каким липким стал живот. Она растерянно огляделась, чтобы на этот раз точно ничего не забыть, и вернулась на кассу. – Карта? Пакет? Аня бормотала «да, да», доставая деньги и карту. Когда она рассчиталась, ей вручили какую-то листовку. – Подарок. – Спасибо, – сказала она. – У меня как раз день рождения сегодня. – Поздравляю, – сказала кассирша, заглядывая в люльку. – Ой, плачет-то как, бедненькая… Аня выскочила из магазина и побежала домой. Она быстро поднялась, оставив коляску на первом этаже, сняла куртку и комбинезон с Иды, стянула с себя мокрую кофту, и прямо в коридоре начала кормить. Ида с жадностью схватила сосок и наконец замолчала. Одной рукой придерживая ребенка, другой Аня пошарила в пакете, доставая листовку, которую она не успела даже посмотреть в магазине. Это был сертификат на подарок в каком-то ювелирном магазине. – О, здорово, – сказала себе Аня, и переложила Иду ко второй груди, вспухшей каменными буграми. Звякнул замок и вошел Влад. – Привет. – Тише, – шикнула Аня. – Смотри. Она дала ему сертификат. – Заберешь? Влад кивнул. – Ты чего прямо тут? – Не успела. Аня встала и пошла в комнату с Идой на руках. Легла, уложив сначала неудобные груди, потом ребенка, и закрыла глаза. Проснувшись, она тихо отодвинулась от спящей Иды и попыталась осторожно встать. Пошла в туалет, потом помыла руки, причесалась. Взяла из коридора пакет, перенесла на кухню. Достала яйца и открыла дверцу холодильника, и услышала, как плачет Ида. – Проснулась. Аня поставила яйца и пошла в комнату. Влад сидел за компьютером. – Разбери пакет, – сказала она ему по ходу и взяла Иду. Дала ей грудь, вернулась в кухню. Иде был ровно месяц, и нормальным состоянием Ани было ходить по квартире с голой грудью. Ида спала практически только у груди, и ей было неважно, что думают по этому поводу окружающие. Она просто постоянно ела. Всегда. Она будет висеть на груди почти год, пока Аня не отучит ее совсем, и за это время друзья привыкнут видеть Аню полуодетой. – Ты сходишь?