– Куда? – Влад, сними наушники. Блин, почему ты пакет не разобрал? – Не слышал. Он тяжело поднялся и стал разбирать пакет. – Ну, в магазин этот. Подвеску получить. Ты же, наверное, мне больше ничего не подаришь. – Наверное. – Так сходишь? – Угу. Ида вдруг расплакалась, Влад поморщился и вышел из кухни. Аня пила чай и слышала, как он обувается. Вздохнула с облегчением. Через час он вернулся и снова сел за компьютер. – Ну? – спросила Аня. – Забрал? Он кивнул в сторону комнаты. – На пианино. Она прошла к пианино. На крышке, с краю, лежал прозрачный пакетик с биркой. Внутри была маленькая серебряная подвеска с тонкой голубой стекляшкой. Без цепочки. – А цепочку ты не купил, конечно. – Нет. – У меня нет цепочки. – У меня нет денег. – Влад, подарки так не делаются. – Аня не смогла удержаться от этой фразы. – Мог бы хоть в руки дать. Он посмотрел на нее и сказал с абсолютной серьезностью: – А ты не заслужила подарка. * * * – Зачем ты так?.. – спросил Ян. – Прости. – Ты должна была отпустить злость. Вода в Изумрудном озере была похожа на живое зеркало. – Я не могла. – Аня немного помолчала, собираясь с мыслями. – Я вообще забыла об этом. – Я говорил, что это опасно. – Скажи мне… – Она взяла его за руку, продолжая смотреть на озеро. – Я выжила, потому что все – ненастоящее? Аня почувствовала, как каменеет горло. – Может, тогда и ты – ненастоящий? Ян молчал. Аня ощутила, как ее шея покрывается мхом. – А может, и я… – Пшэстань![85] Он встал. Она подошла к нему сзади и обняла, сомкнув руки на его груди. – Как ты сказал? Демоверсия?.. Ян продолжал стоять спиной и молчать, только трогая и гладя ее руки. – Имитация… Все это – имитация, и только. Да? Здесь – имитация каганата. Там – имитация жизни. На работе – имитация витражей. В магазинах – имитация еды. Она вспомнила магазинное молоко и стекляшку в серебряной подвеске. – Как ты думаешь, есть ли в мире вообще хоть что-нибудь настоящее? Он повернул к ней лицо, собираясь что-то сказать, но она еще продолжала, глядя на свое отражение. – Мне кажется, что я вообще никогда не жила. По-настоящему. – А дети? – сказал вдруг он. – Что – дети? – не поняла Аня. – У нас есть дети. Как это мы не жили по-настоящему?.. Я лично – жил. Аня замолчала, глядя на озеро. Где-то далеко, скрытые толщей воды, поблескивали полупрозрачные камни. – Это настоящие изумруды, – кивнул на воду Ян. – Ты уверен в этом? Вместо ответа он вдруг прыгнул в воду. Со дна поднялся ил, замутив зелень. Ян стремительно уплывал вниз, вглубь. На секунду Аня испугалась, что он утонет, и вскочила, но очень скоро он вынырнул и бросил к ее ногам большой зеленый камень. – Это тебе решать. Аня взяла камень в руки. Он был мокрым и оттого скользким и норовил выскользнуть из рук, как кусок прозрачного зеленого мыла. Аня подняла его к небу и посмотрела на просвет. Солнце прошло сквозь изумруд, сделав ее лицо зеленоватым. – Какой красивый… Камень едва помещался в ладонь и оттягивал руку, и потому думать, что он может оказаться иллюзией, было невозможно. – Ты достойна самых красивых камней. * * * Проснувшись, Аня распахнула глаза и села, с шумом втягивая воздух, – словно не дышала всю ночь. На кухне был бардак – валялась пустая бутылка, посуда, хлебные крошки, перевернутая пепельница. На полу стояла кастрюля, черная изнутри. Аню удивило, что в остальном все было как прежде, все находилось на тех же местах, на каких было раньше. В этом хаосе был даже свой определенный порядок, только на полу стояла черная кастрюля. Рубашка сгорела не целиком. Сохранился довольно большой кусок, но странно, невосполнимо смятый, желтовато-коричневый, уходящий в черноту. Это была часть рукава, на котором осталась почти не тронутая огнем пуговица – только слегка подплавленная в одном месте и поменявшая цвет. Вместо прозрачно-зеленой она стала такой же желто-коричневой, как ткань вокруг. Удивительно, но пуговица стала очень красивой – будто бы из янтаря. Аня покрутила ее в пальцах и дернула. Опаленная нитка легко поддалась, и пуговица осталась в пальцах. Аня посмотрела на пуговицу и зачем-то положила ее на микроволновку, потом вытащила остатки сгоревшей ткани и выбросила их. Посмотрела на кастрюлю, поскоблила ногтем, но в нее въелась чернота, и она положила кастрюлю в мусорку, поверх ткани, и пошла в ванную. Она разделась, включила воду и легла, положив на лицо бандану, и все вокруг стало красным. Над ней был красный потолок, левая рука касалась красного кафеля, правая лежала на красном животе, из-под красного крана бежала красная вода. Аня сняла бандану, и все приобрело свои нормальные оттенки. На углу ванны стояла банка с глиняной маской для лица. Аня взяла банку и открутила крышку, а потом зачерпнула целую горсть и принялась обмазываться глиной – вязкой, черной, как сажа. И легла, погрузившись в отсутствие света и звука, полностью уйдя под воду, только чувствуя, как густеет вода. Когда Аня увидела себя в зеркале, ей показалось нелогичным, что слезы у нее – абсолютно прозрачные. Не коричневые. Без примеси черноты. Она вытерла лицо и пошла убирать на кухне. Ей было жаль кастрюли, жаль рубашки, жаль себя, ее жгли удушающий стыд и обида. Она взяла телефон и увидела сообщение от Яна. – Прости меня за молчание. Он вдруг оказался рядом, Аня виновато посмотрела на него, потом опустила глаза и сказала: – Я такое натворила… – Что?.. Она молчала.