А однажды Маша останется надолго – когда родится Ида. Она придет к Ане и скажет: – Мне твои дети нравятся. Только ты с ними сама ни фига не справляешься. Я тебе помогу. И поможет. Конечно, Аня тоже иногда приезжала в Северск. Сначала только с Лилей. И мама всегда отпускала ее погулять с Машей, когда она заходила в гости. Лиля сонно хныкала, сидя у Маши на коленях, пока Аня торопливо собиралась. Скоро придет бабушка и уложит Лилю спать. А мама с тетей Машей отправятся в бар. – Ну-ну, такая большая девочка, а плачешь! Не реви, губы испортишь. Лиля удивилась и замолчала. – Я готова! О, а вот и наша бабушка. Аня кинулась открывать дверь, поздоровалась, а потом вернулась в комнату и звонко чмокнула Лилю. Они вышли из дома. – Свобода! – Аня ликующе вскинула обе руки. Она посмотрела вперед и сказала: – Хорошо дома. Они пошли в клуб. Там было полно народу – мужики, пьющие пиво, и уже пьяные девочки, танцующие у барной стойки. Из динамиков пел Шнуров: – Вэ-вэ-вэ Ленинград! Эс-пэ-бэ точка ру!.. Какой-такой! Аня с Машей приткнулись у барной стойки и заказали пива. Было очень весело и тесно. Каждый посетитель курил, и в спертом воздухе висел огромный гипотетический топор. – Вэ-вэ-вэ Ленинград!.. – Маша, – громко сказала Аня, стараясь перекричать динамики. – Влад такие штуки выкидывает! Прикинь, я его как-то попросила развесить белье. Смотрю, а он двумя пальцами Лилькины штаны берет и на веревку как попало закидывает. Я ему – че ты делаешь? А он – так они же обосраны были! Маша рассмеялась. – А я тут с парнем встречалась. Он вообще псих! Однажды приревновал меня к кому-то и избил беднягу. Ну, я его тогда на хер послала. – Маша, – крикнула Аня, – а давай всех пошлем на хер! – Эс-пэ-бэ точка ру!.. – орали динамики. – Какой-такой! – Может, водки возьмем? – закричала ей в ухо Маша. – Давай! Они заказали по пятьдесят грамм. Стопки прилетели к ним, скользя по барной стойке, прямо в руки. – На брудершафт! Аня и Маша осушили стопки, чмокнули друг друга и расхохотались. Внезапно резко опьянев, Аня посмотрела на ряд стоящих впереди бокалов и увидела в отражении продолговатую галерею посетителей бара, среди которых выделялись две слишком живые фигуры, со слишком яркими, нагло соприкасающимися ртами. Стекло центрального бокала играло красными бликами – словно кто-то размазывал по нему помаду, как по лицу. – Какой-такой! – орал из динамиков голос Шнурова. – Какой-такой! Маша оперлась о стену ладонью, и ладонь медленно поползла вниз, оставляя на поверхности жирные красные разводы. – Он вообще не дышал. Аня беззвучно выла, согнувшись над стеклянной столешницей. * * * Аня достала из-под стола пятилитровую канистру технического спирта и раскрутила крышку. В нос шибанул запах, она поморщилась и на секунду представила, как берет эту канистру, подносит к лицу и пьет, захлебываясь и откашливаясь, а потом опрокидывает ее на стол и подносит зажигалку. Открыла маленький дозатор, вставила в горлышко воронку и перелила спирт. Пламя вспыхивает мгновенно и быстро перекидывается на окно. Завинтила крышку дозатора. Пленка на витражах скручивается и шипит, стекла лопаются. Завинтила крышку канистры. Окна взрываются. Убрала канистру обратно под стол. Бум! Перед Аней лежала последняя круглая заготовка, когда пришло сообщение от Яна. – Мы с Магом снова в дороге. Я люблю его машину. Здесь я держал тебя за руку. Дима спал на заднем сиденье – романтика! – Здесь ты чуть не свернул себе шею. Романтика! Аня вышла из мастерской и закурила. Она стояла во дворе и смотрела на окна своей мастерской. На подоконниках лежали одиннадцать циферблатов – красных, зеленых, синих. С черными стрелками, серебряными стрелками. С маятниками и мелодией. Безмолвные и звонкие. Одиннадцать. Аня торопливо докурила и вернулась. Ей нужно было сделать последний образец – часы с морскими волнами. Руки у нее дрожали. Она понимала, что решение Яна не будет зависеть от того, успеет ли она выложить витраж. Но ей казалось, что, если она все сделает правильно, если все двенадцать работ будут красивыми и точными – солнце повернется другим боком, небо вывернется наизнанку, звезды коснутся земли, и… Объективная реальность словно прекратила свое существование. Солнце оставалось недвижимым, но что-то все-таки произошло: в мастерскую будто вошел сам каганат со всеми его степями и опрокинулся Ане на стол. И она стояла, вырезая пленки по контуру, чувствуя, как пальцы скользят в прибрежной глине, слыша плеск прибоя, видя летящую и все более приближающуюся фигуру серой чайки на горизонте. Анина голова словно сама превратилась в плоский стеклянный циферблат, и блестящая скобочка на черепной коробке совсем расшаталась, и батарейка держалась внутри черт-те как. Но пока держалась. Тик-так. Тик-так. В висках стучало, и оболочка ленты трескалась. Тик-так. Тик-так. Большой черный автомобиль уже подъезжает к черному подъезду, тик-так, тик-так. А ты еще не прикатала ленту резиновым валиком, не сделала насечки, тик-так, тик-так. Ян достает из багажника большой рюкзак цвета хаки и берется за дверную ручку, тик-так, тик-так. А ты еще не закрепила стрелки, тик-так, не вставила механизм, тик-так, не нашла рабочую батарейку. Ян поднимается на второй этаж, на третий и на четвертый, тик-так. Аня, к счастью, не знает, на каком этаже он живет. Пусть живет на двенадцатом, тик-так, пусть живет в небоскребе, на самой высокой горе, пусть идет туда долго-долго, тик-так, пусть сломаются все лифты Белостока, рассыплются все лестницы Польши, тик-так, пусть… Аня запустила часы и поставила их на подоконник. Они еле слышно шли, и Аня без сил опустилась перед ними на колени. Она уже словно пришла куда-то. Она достала телефон. Нет, он больше не писал. Он, наверное, уже был дома. Тик-так. Так. Так. – Я справилась, – написала Аня. – Я смогла. Двенадцать. Она выложила фото двенадцатого циферблата в соцсети и погасила свет. Села в трамвай, поехала домой. За окнами было странно тихо. – Молчи, девочка, молчи, – говорила она себе голосом мамы. – Тихо, девочка, тихо. Дома она открыла ноутбук. Сообщений не было. Зато было оповещение из соцсети: «На этой неделе ваши публикации охватили двести двенадцать человек и получили двести двенадцать взаимодействий!» Это выглядело то ли как шутка, то ли как плевок. Аня раскрутила вентиль смесителя над раковиной и на секунду представила, что у нее нет рук, потому что они остались в мастерской, вмонтированные в стекла циферблатов, и теперь она не сможет выключить воду. Двести двенадцать взаимодействий за двенадцать предметов. Вода очень быстро начинает переливаться через край и заливать пол. Двенадцать волшебных предметов. Вода наполняет кухню, в которой герметично запечатаны окна и двери и отсутствует воздух. Двенадцать бесполезных предметов. Аня стоит на полу, и волосы свободно плавают вокруг головы. – Так, – говорит Ян, глядя на нее через окно снаружи. – Так. Влад сидит на диване – синий, словно утопленник, и широко улыбается. Но нет, он не мертв, у него на ушах черные накладные наушники. Аня подплывает к нему и приближает к его лицу рот, пытаясь что-то сказать: – Бл-гл, бл-гл, – выходят из ее рта большие пузыри. Аня машет головой и руками, но в воде это получается очень медленно и смешно, и Влад смеется, показывая на нее пальцем, – так же медленно. Медленно сгибается пополам. – Бл-гл, бл-гл, – хохочет Влад. Она сердится, думая, что он смеется над ней, но он вдруг разворачивает к ней ноутбук и открывает переписку с Яном. – Чытай мне уважне[93], Аня. Рута не просто изменила отношение. Она изменила все. Проснулась. Аня не понимает, что там написано, потому что у нее нет глаз – она оставила их там, в мастерской, забыла на столе, – и теперь пустые глазницы заполняет вода. – Она жарит мне мясо. Она убирает дом. Она играет с детьми. Она отключила виртуальную жизнь. Она. Она. Она. Она. Аня вдруг прижимает колени к животу и делает быстрый оборот вокруг своей оси, как сальто назад. В воде это очень легко, и она радуется. – Бл-гл, бл-гл, – хохочет Влад. Аня смотрит на него и думает: почему он такой синий, если живой?