– Ну что, ты идешь? После несостоявшегося концерта Сережа вышел из группы, и они с Владом остались вдвоем. Они продолжали репетировать, и Аню еще приглашали выступать в некоторые клубы. Вот и сегодня она быстро собиралась, чтобы вечером отыграть в новом клубе большой сет, который долго отрабатывала. Она надела длинные серьги и платье – и стояла в ванной, докрашивая второй глаз. К Лиле вот-вот придет няня. – Влад! Нам скоро выходить, собирайся! Аня раздражалась, думая, что он опять сидит в наушниках и ни черта не слышит. Докрасила глаза, провела помадой по верхней губе и вышла на кухню с маленьким зеркальцем в руках. – Влад! Он снял наушники. – Нам пора, – сказала Аня, прокрашивая нижнюю губу. – Я не пойду, – сказал он. – В смысле? – не поняла она. – Мне надоело, – спокойно ответил Влад и надел наушники. От нижней губы, вниз по направлению к шее, пошла густая красная полоса. В дверь позвонили. Аня не пойдет открывать. Она не будет открывать эту дверь восемь лет. Аня поняла, что прокусила губу, и приложила салфетку. – Я говорил тебе, что это край, порог, – писал Ян. – Что мир не может остаться прежним. Только выходит по-другому. – Тик-так, тик-так, – говорили Анины глаза. – Ты спрашивала меня, люблю ли я ее. Да, я люблю ее. Всегда любил, несмотря ни на что. – Тик-так, тик-так, – вращалась в ее груди маленькая часовая бомба. – А это значит, что время дожигать рубашки. Бум! Аня услышала, как где-то далеко, за несколько остановок от ее дома, лопнули витражные окна. – Ничего не будет. Ни совместных концертов, ни совместных съемок, ни бессонных ночей. Прощай меня. Или не прощай. Она посмотрела на монитор пустыми глазницами и написала: – Я больше не верю в бога. Аня так и написала, с маленькой буквы, и поняла, что ничего больше не видит. Потрогала свои глаза и нащупала глину. Она растерялась и подумала, что, наверное, надо заплакать, и тогда слезы смоют глину и она снова сможет видеть. Но слез не было. Аня встала, двигаясь на ощупь, и наткнулась на что-то острое. «Это скала», – поняла она, и внезапно ее окружили детские голоса. Она не могла расслышать слов – и замерла, прислушиваясь. Голоса приближались, и она поняла, что это не голоса, вернее – голоса, но не детские. Это приближались к ней птицы. Их было, видимо, очень много, потому что вокруг ее головы поднялся сильный ветер. Что-то опустилось на ее голову сверху, и глазам стало больно, будто по ним сильно бьют. Но чем больше били, тем сильнее трескалась, осыпаясь, глина, и Аня увидела голову вороны. Она удивленно посмотрела на черные бусины вороньего лица и поняла, что это ворона освободила глаза от глины. Аня сковырнула остатки и потрогала веки. Вокруг простирался каганат Тишина. Она стояла на вершине Острых скал. Повсюду сидело множество птиц всех цветов и размеров. Аня увидела, что они плачут, и их слезы падают и тут же застывают черными камнями, наращивая поверхность скалы. Она села рядом с птицами и свесила ноги. Достала из кармана сумки маленький круглый камешек, повертела в руках и бросила вниз. – Да, собственно, зачем я Ему, – сказала она птицам. – Зато смотрите, как красиво. Часть третья Острые скалы – 1– Просто стекло: прозрачное, бесцветное, глухое. Но стоит лишь слегка нажать в определенной точке, как оно зазвенит и рассыплется на тысячу нот. И важно ли, что нот на самом деле значительно меньше? Даже меньше, чем все привыкли думать. Вранье, что их семь, – нот всего две: «до» и «после». Но, видя, как осыпается стекло, понимая, что с ней сейчас произойдет, Аня внезапно осознала, что никакого «после» не существует. Эта нота – иллюзия, прозрачная, как стекло, которое уже лопнуло, и последней вспышкой сознания Ане кажется, что если она успеет хотя бы расслышать это «до», эту самую большую, главную трещину, то сможет услышать и нечто другое. – До-о-о… – тянет Андрей Львович, настраивая пианино после перевозки. Он сам решил отдать любимый инструмент Лиле, как лучшей ученице, в подарок. Старинная немецкая громадина звучала глухо, но торжественно. Андрей Львович собирался делать ремонт, а сам на пианино играл все реже – болели артрозные пальцы, которых хватало только на уроки с детьми. К тому же у него была странная идея, что скрипка ревнует его к другим инструментам. Аня только пожала плечами, когда ей рассказала об этом Лиля. Когда Аня прекратила петь, Лиля начала играть. Может быть, поэтому Аня смогла перенести это относительно легко. Она была просто очень занята – ходила с шестилетней Лилей на все уроки, вместе с ней училась мягко округлять кисти, канифолить волос, читать ноты. Когда родилась Ида, Аня брала люльку и тихо сидела с ней за партой на уроках сольфеджио. Если Ида просыпалась, она выбегала успокоить ее и снова возвращалась на урок. На тот момент минуло три года с последнего Аниного выступления. Они продолжали дружить с Арнольдом, и однажды, когда группа уже развалилась, он пригласил Аню на концерт струнного квартета, и она взяла Лилю с собой. Лиля сидела на скамеечке большого акустического зала – худенькая, крохотная – и словно не дышала. Она смотрела во все глаза, только однажды за время концерта вышла побегать. Ей едва исполнилось четыре года, и она, конечно, не привыкла так долго сидеть на одном месте. Но через пять минут она вернулась. – Мама, а можно мне тетину скрипочку посмотреть? Тетя в шелковом длинном платье умиленно протянула Лиле инструмент. – Я тоже хочу играть в скрипку, – сказала Лиля и улыбнулась. Андрей Львович был одышливым и очень тучным. Волосы короткие, седые и все время липнущие к лицу. Когда он брал в свои громадные руки маленькую Лилину скрипочку, то казался великаном, случайно завладевшим человеческим предметом. Но скрипка пела в его руках. В Лилиных ручках она больше плакала и хрипела. – Руки мягче! Спина! Ты же девочка, не горбись! Здесь нет диеза, интонируй чище! А потом внезапно: – Да, да… Умничка… Надо же, такая малютка, а такая умничка… Спасибо, Анна Ивановна, за такую умничку. Он был чем-то похож на другого учителя – учителя пения из Аниного детства. Глазами, наверное. * * * Николай Александрович был среднего телосложения, с небольшой седой бородой, в костюме. У него были очень добрые глаза, и морщинки от них расходились тонкими лучиками. – Очень приятно, Аня. Я учитель пения. Попробуем? Аня запела, боковым зрением пытаясь увидеть реакцию окружающих. В классе было несколько детей разного возраста. Одной из них, как и Ане, тоже было около одиннадцати лет. Это была худенькая беленькая девочка с голубыми глазами. Она улыбалась Ане. Позже она подойдет и скажет: – Меня зовут Тая. Давай с тобой дружить. Среди детей была еще одна совсем маленькая девочка – на вид ей и семи не было. У нее было очень веснушчатое лицо и длинные-длинные волосы – огненно-рыжие. Когда позже Аня услышит ее на репетиции, она очень удивится тому, какой мощный у нее голос, совсем не соответствующий фигурке. Аня допела и посмотрела на учителя исподлобья. – Очень хорошо, спасибо, – сказал Николай Александрович. – Агата, Аня будет стоять с тобой, у нее тоже сопрано. Давайте начнем. Он протянул Ане листочек с нотами. – Но я не умею… – пролепетала Аня. – Не знаешь нот? Аня кивнула, и он подвел ее к пианино. – Смотри. Определить проще всего по черным клавишам. В начале октавы их две, потом промежуток, и после еще три. Эта белая клавиша – «до». В нотах это здесь… Не бойся, постепенно ты запомнишь и поймешь. К ней подошла рыжая девочка и взяла за руку. – Я Агата.