* * * Аня немного опоздала к приходу поезда и увидела Влада с детьми уже на платформе. Ида бросилась навстречу и обняла ее ноги. – Как вы загорели! На их фоне Аня была совершенно белой. Она взяла одну из сумок, и они пошли к метро. Дети беспрерывно рассказывали что-то про море, дельфинов и светлячков, Аня пыталась смеяться, но почти ничего не слышала. Дома она бросилась к плите. Котлеты были пожарены заранее, оставалось только сварить макароны. Макароны были трехцветными, и Аня вспомнила, как в детстве увидела трехцветную кошку, а мама сказала, что такие приносят счастье. Макароны должны принести счастье. Они обязаны. Аня стояла, тупо глядя на макароны. Они уже сварились и теперь остывали в кастрюле – глянцевитые, будто из пластика. Аня стояла и напряженно думала, что теперь нужно сделать Иде какао, сделать обязательно, и это совсем несложно: просто открыть ящик, достать банку с какао, потом взять ложку, открыть холодильник и взять молоко, открыть бутылку и налить. Она открыла ящик, взяла кружку, сделала шаг к холодильнику и, достав молоко, открыла крышку и уронила бутылку на пол. Однажды Ида пролила молоко на клавиатуру ноутбука. Это было давно, несколько лет назад, и тогда ноутбук сгорел вместе со всеми файлами: не выжило ни одного документа. На внутренний Анин компьютер будто что-то так же опрокинули, пролили – каждая клавиша сознания западала, программы висли, попытка что-то найти выдавала бесконечное «четыреста четыре». Аня понимала, что если не вычистит свой компьютер, то материнская плата скоро сгорит. Она пыталась жить дальше, не вспоминая каганат, ни о чем не думая: готовить детям еду, помогать Лиле с уроками, купать Иду в ванной. Все получалось, только иногда она словно выпадала, подвисая на месте, как поломанный робот, – ее программы дали какой-то необратимый сбой, не предполагающий починки. Поломку начали замечать дети. Когда Аня замирала с душем в руках, глядя пустыми глазами куда-то сквозь стену, Ида пугалась. – Мама, почему ты никогда не улыбаешься? Ты же раньше улыбалась, ты всегда улыбалась! – Она брызгала ей в лицо воду, словно предъявляя бескомпромиссное требование радости. В этот момент кнопка отщелкивалась и вставала на место, Аня начинала видеть детское лицо и медленно поворачивала внутри себя какую-то заржавленную ручку, отвечающую за механику лицевых мышц. Она стояла с душем в руках, и ее лицо скрипело от напряжения, выдавая ненатуральную, натянутую, но все же – улыбку, и улыбка была болезненной для всего организма. Казалось, от простого движения болела вся голова целиком, но больнее всего был тот факт, что маленькая, ни в чем не виноватая Ида радовалась даже этой дурацкой попытке, этой ненастоящести, этому полумертвому движению уголка маминых губ. Коротко звякнул телефон. Аня вытерла руки, открыла и прочла: – Ты меня не отпускаешь. Так будет в четыре раза больнее. – Ты правда этого хочешь – чтобы я отпустила тебя? Но тогда зачем ты пишешь? Ян молчал. Растерев Иду полотенцем, Аня со злостью написала: – Тогда знаешь что?.. Приезжай и скажи мне это лично. В лицо. Только так. Иначе не отпущу. Я, черт возьми, хотя бы этого заслуживаю. Он молчал, и она вдруг ощутила странную апатию. – Впрочем, как знаешь… Но больнее быть уже не может. – Всегда может быть больнее. Так ест, кеды длуго[94]. Аня стояла с полотенцем в руках, глядя сквозь стену, и видела пролитое молоко. * * * Когда Ане было пять лет, родители взяли ее на Иссык-Куль. Воспоминаний от этой поездки у нее осталось ровно три. Первое было таким. Иссык-Куль невероятно бирюзового цвета. Такой же купальник на Ане: бирюзовый, с золотыми блестящими чешуйками, как у придуманной маленькой рыбки. Она сидит на высоком пирсе и смотрит на бирюзовую воду. Вечереет, и волны такие мягкие, величественные. Аня уверена, что это море. Но Иссык-Куль – это не море: это озеро. Волны бьются о деревянный пирс, и Аня их боится: плавать она не умеет. Пирс был старым, но трещин в нем не было, как и в маленькой Ане. Но через двадцать лет она все-таки увидит настоящее море, в отражении которого обнаружит себя расколотой. – 2– – Аня, ну чего ты копаешься? – раздраженно крикнул Влад. – На поезд опоздаем! Она сидела в спальне на корточках, роясь в шкатулке с украшениями. Нужно было взять с собой хоть какие-то сережки, а она совсем об этом забыла. Аня уже немного располнела, волосы красить нельзя, а корни отросли, и хотелось быть красивой. Потому что к морю она ехала впервые в жизни. Билеты они взяли до Анапы. Оттуда предполагалось двигаться дальше, паромом – в какое-то заповедное место, где чистейшая вода, полная светящегося планктона. Там был дикий пляж, где можно загорать голыми, и, в общем-то, сережки Ане не нужны, но она сидит на корточках перед парой маленьких шкатулок. Одна из них – зеленая, малахитовая. В ней настоящие драгоценности – мамины подарки: комплект золотых украшений с гранатом, серьги с султанитом, тоненькое колечко, подаренное на восемнадцатилетие. Аня открывает крышечку, бегло оглядывая содержимое, и сразу же отбрасывает мысль взять оттуда хоть что-нибудь. Тянется к другой шкатулке, с бижутерией. Берет из нее три пары разных серег и вскакивает, оставив шкатулки на полу. – Все, я готова. Аня пихает серьги прямо в карман джинсов, попутно обуваясь. Ее постоянно немного тошнит, будто она уже на море и плывет на большом корабле, только находится не на палубе, а где-то в душной каюте. Она помнит, что еще немного – и обуваться самостоятельно уже не сможет. Лиля тоже на море, с мамой Влада – в Одессе. Аня регулярно получает их счастливые фотографии и совсем не беспокоится. Большее беспокойство у нее вызывает постоянная изжога. Она даже пыталась обратиться к врачу. – Вы беременны, вам ничего нельзя, – сказал врач. Ничего было нельзя, и это ощущение – тела, которым ты не можешь управлять, которое словно тебе не принадлежит, – Аня запомнит надолго. Ощущение будет расти постепенно и неотвратимо, как и само тело. Однако ехать на море было можно. Женька оставался присмотреть за квартирой, поливать цветы, да и вообще – просто пожить. Сам он жил в общаге, и Аня понимала, что ему это будет в радость. На поезд они не опоздали и доехали спокойно. Почти всю дорогу Аня спала. Однажды она открыла глаза и увидела длинную синюю полосу, параллельную поезду. – Море… – подумала она и снова закрыла глаза, захлестнутая очередной волной непрекращающейся тошноты. Когда они вышли из вагона, в нос ударил странный запах. Влад сказал, что это запах моря. Ане казалось удивительным, что пахло не рыбой, а чем-то совсем другим. Она вдруг вспомнила, как в детстве мама заставляла их со Светкой есть морскую капусту. Аня эту капусту ненавидела – склизкие кашеобразные водоросли из консервных банок. Запах был немного похож. Сразу после поезда они сели в автобус. После этого нужно было еще проехать паромом, и тогда цель будет достигнута. Пока они не вышли из автобуса, все было как будто в порядке. Но, пройдя немного вперед, Влад неожиданно перешел через дорогу. Аня растерянно остановилась, вспомнив, как когда-то он испугался бабушек у подъезда Клавдии Григорьевны. – Влад! – крикнула она, не двигаясь с места. На той стороне дороги Влад картинно воздел руки к небесам и крикнул: – Ну и чего стоим? Иди сюда, думаешь, я тебя за ручку водить буду? Сильнее всего Аню поразили отвратительные анапские пляжи. Они были завалены красными тюленеобразными телами, что-то бесконечно жрущими в окружении гор мусора. В прибрежной зоне копошились дети, строящие замки из песка и битых бутылок. В ста метрах от побережья стоял ряд зеленых контейнеров, над которым с гулом летали жирные черные мухи. * * * Шесть лет спустя Аня не вспоминала Анапу. Войдя в кабинет, она как обычно нажала на выключатель. В глаза привычно ударил свет, и вошел Стас, неся несколько грязных стекол, и Аня включила музыку. Она словно бы раздвоилась. Одна Аня быстро работала руками – мыла стекло, наливала клей, прикладывала фацеты. Выходила покурить с Валей, перекидывалась шутками со Стасом. Пила кофе, что-то ела, потом снова возвращалась к столу. Снова шла покурить, а потом мыла новое стекло. Другая – настоящая Аня – все это время продолжала стоять и смотреть на первое стекло и думать про Яна. В какой-то момент, когда она делала уже девятый витраж, пришло сообщение, и расщепленное надвое сознание на секунду сошлось воедино. Она взяла телефон и прочла: – Я скучаю, Аня. Обе Ани одновременно осели к стене. – Мне нужно запретить тебе ждать, но я не могу. За окнами уже темнело. Аня доделала стекла, получила расчет и поехала домой – такая же половинчатая, неполноценная, застрявшая в последних прочитанных фразах. В этой: – Потому что люблю тебя. И в этой: – Если можно, я скоро приеду. * * * Накануне его приезда Аня показала Иде фотографию Яна в рыцарских доспехах. – Смотри. Это мой друг. Его зовут Ян. – Он что, рыцарь? – удивилась Ида.