– Эй, я ревную! – Ян положил руку Ане на лобок, и бабочка улетела. Он спустился ниже. – Никогда… Никому… Не позволю… Тебя… Касаться… Он накрыл ее тело собой, входя глубже и глубже с каждым словом. Аня закрыла глаза и запрокинула голову, только тихо повторяя: – Anaea nessus, anaea nessus, anaea nessus… * * * У входа в аэропорт Ян прижимал к себе Аню. Оба пытались подобрать какие-то слова, но слов не было, один зарождавшийся в горле звук перехлестывался другим, и они были неправильными, не теми. Все было не так и как-то странно – черное небо, заполненное гудящими звуками, блеклый холодный парапет, к которому Ян прислонился спиной, светящаяся вывеска «Домодедово». – Мне кажется, мы можем простоять так всю ночь, – сказала Аня, не поднимая головы. – Можем, – ответил Ян. – Но сначала надо пройти регистрацию. После регистрации он сбросил с себя тяжелую ношу и шел быстро, пружинистыми энергичными шагами. Он насвистывал какую-то мелодию, а потом начал тихонько напевать ее: – Самара-городок, беспокойная я-а-а… – Беспокойная я, а-а-а, успокой ты меня![100] – подхватила Аня, слегка пританцовывая на ходу. Когда-то эту песню пела Ане мама, рассказывая, что это была любимая песня ее мамы – бабушки Тани, которая умерла очень рано, задолго до рождения Ани. У бабушки Тани был рак кости. – Самара-городок… – напевал Ян. Аня вспомнила, как мама рассказывала, что бабушка Таня была запевалой и работала на свадьбах. Мама часто говорила, что голос Ане достался именно от бабушки. – Беспокойная я, а-а-а… – подпевала Аня. Рак у бабушки Тани обнаружили очень поздно, уже на четвертой стадии. До этого просто лечили бесконечные переломы – рук, ног, копчика… Бабушка умерла от стеклянной болезни. – Давай присядем, – предложил Ян, увидев кафе. Аня кивнула, и они подошли к стойке. Ян взял два кофе. – Лед, – сказала Аня. – Можно мне лед? Бармен насыпал из автомата полный стаканчик бесцветных кубиков. Аня и Ян сели за столик и молча смотрели друг на друга. – Что будет дальше? – спросила Аня, не выдержав напряжения. Ян сделал какое-то движение губами, будто хотел что-то сказать, но передумал и промолчал. Аня сняла со своего картонного стакана крышечку и бросила в кофе несколько кубиков льда. Бум. Бум. Бум. Лед трескался с тихим шорохом и быстро таял. – Мы сможем переписываться? Ян кивнул и снова хотел что-то сказать, но вместо этого вдруг взял из стаканчика со льдом один брусок и стал грызть его. – Я понимаю… – тихо сказала Аня, пригубив кофе. – Понимаю, что тебе нечего сказать. Но мы ведь еще увидимся? Она бросила на него быстрый взгляд. Лед под пальцами Яна таял, капая на стол. – Аня… – сказал он так же тихо. – А тебе не кажется, что я над тобой издеваюсь?.. Она поперхнулась кофе. – Нет… Почему… Ведь я же… – Проше, – перебил ее Ян, – спуйж на щебе[101]. Аня посмотрела вниз и увидела, что пролила кофе на платье, и теперь по ее животу расплывается большое черное пятно. – Я в порядке. – Нет, ты не в порядке! Ты на ногах еле стоишь. На тебе лица нет. Она вдруг не выдержала и расплакалась – беспомощно и тихо, прижимая к лицу руки. Ян не знал, как ее успокоить. Он взял очередной кусочек льда и стал ломать его зубами. Через пару минут Аня отняла руки от лица, нашарила в рюкзаке пудреницу и посмотрела на себя в маленькое зеркальце. – В одном ты прав, – сказала она глухо. – Выгляжу я ужасно. – Это не так, – возразил Ян. – Тебя просто нужно видеть моими глазами. Она посмотрела на него серьезно и тихо попросила: – Расскажи что-нибудь обо мне. – У тебя, – сказал Ян, помолчав, – такая посадка головы… Думна и недостэнпна[102]. Она встала. – Мне нужно покурить. Они взяли стаканчики с недопитым кофе и пошли в сторону эскалатора, держась за руки и не глядя друг на друга. Аня вдруг сильно сжала его ладонь, почти воткнувшись в нее ногтями. – А что мне делать со своей злостью, Ян, что мне делать со своей злостью?.. Он посмотрел на свою ладонь и сказал: – Петь. Аня прислонилась к парапету и курила, глядя на взлетающие самолеты. Ян стоял рядом, набивая свою трубку и уйдя в этот процесс целиком. В аэропорту вдруг стало очень тихо, как будто все люди вокруг исчезли, оставив только их двоих и самолеты. Аня зажмурилась, впитывая долгожданную тишину всем позвоночником, улыбнулась и сказала: – На днях я представила идеалистическую картинку нашей совместной жизни, лет через… сколько-то. Знаешь, как бы это было? Вообрази себе: у нас большой дом, и раз в месяц мы устраиваем приемы – приглашаем поэтов и музыкантов. Я выхожу им навстречу в зеленом шелковом платье и приветствую, а за мной бегут дети, целая вереница детей. Их восемь, и они громко смеются, так что гости перестают слышать друг друга. Я смотрю на них строго, и дети по одному начинают входить в гостиную и представляться, делая книксен. Ты улыбаешься и держишь на коленях одного из сыновей. Затем появляется чопорная гувернантка-француженка, объявляя безапелляционным тоном: «Дети, у папа́ и маман гости. Поцелуйте их и готовьтесь ко сну». И все восемь подходят к каждому из нас по очереди и целуют… Аня рассмеялась, глядя на самолеты, и, немного помолчав, продолжила: – А во все другие дни, по вечерам, мы с тобой сидели бы рядом на какой-нибудь софе и просто смотрели бы друг на друга несколько часов подряд. Дети прыгали бы вокруг нас, забирались бы к нам на головы, обрывали с одежды пуговицы и гоготали, пугая кошек, а мы бы смотрели и смотрели… А потом я отослала бы их наверх ленивым жестом: «Прочь, о восемь наших детей, сейчас мы будем делать девятого…» – Я не хочу никаких гувернанток, – сказал Ян. – Хочу, чтобы все дети были мои. Аня вдруг серьезно посмотрела на него: – Что будет, если я забеременею? С кем ты останешься? – С тобой. – Ян вытряхнул из трубки истлевший табак. – Рута очень боится этого. Она считает, что ты специально забеременеешь, чтобы… – О, ну, конечно! Это же я решаю! – По просту ще бои[103]. Попробуй поставить себя на ее место… – Ян тряхнул головой, зажмурившись на секунду. – Аня, влюбленность длится от трех месяцев до трех лет. Цо бэндже потэм?[104] – А что будет, если мы больше никогда не увидимся? Аня произнесла вслух страшную, давно мучившую ее фразу, и в ту же секунду вернулся шум, разом обрушившись на их головы. Они закрыли уши руками, делая ртами какие-то странные движения, и Аня закричала, поднося голову к уху Яна: – Что будет, если ты сегодня разобьешься на самолете? Ян делал головой хаотичные движения и махал руками, давая понять, что не слышит, тоже что-то говоря, и Аня не слышала его в ответ и крикнула еще раз, громче: – Что будет, если завтра твоя яхта пойдет ко дну? Но он не слышал, и Аня, понимая это, впадала в отчаяние, а шум продолжал нарастать. Казалось, все люди, находящиеся в аэропорту, собрались возле этого парапета, где Аня курила третью сигарету подряд, и все вдруг разом закурили, громко крича и пытаясь протиснуться между Аней и Яном, почти не видящими друг друга за дымовой завесой. Она собрала все силы и громко крикнула: – Завтра мы можем умереть, Ян, завтра мы оба можем умереть!.. И вдруг все затихло. Ян сказал: