Она находит открытую дверь, в которой на кушетке лежит медсестра, накрывшись синим байковым одеялом. Аня подходит к ней, трогает за плечо и спрашивает: – Где мой ребенок? Медсестра просыпается и садится на кушетке, непонимающе уставившись на Аню, а потом спрашивает: – Который час?.. Аня мотает головой, а потом замечает над кушеткой большой белый циферблат с римскими цифрами, и стрелки почему-то движутся очень быстро, хаотично – в разные стороны. – Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… – шепчет Аня. Стрелки словно сошли с ума, и Ане кажется, что она тоже сошла с ума, потому что медсестра смеется ей в лицо: – Ребенок? Какой ребенок? – Мой… Наш… Медсестра громко смеется и говорит: – Тебе кисту твою показать? На, смотри! Она протягивает руку под кушетку и достает пластиковое ведро, полное каких-то кровавых обрезков. Аня пугается и выбегает из палаты, а медсестра смеется ей вслед. В коридоре откуда-то появляется масса народа. По обе стороны узкого коридора вплотную друг к другу стоят кушетки, и на них, так же вплотную, сидят голые женщины и держат на руках синие байковые одеяла. – Девятнадцать, – считает Аня одеяльца, – двадцать девять. Она проходит этот коридор, стараясь не смотреть и не слышать. – Тридцать, – говорит одна из женщин, черноглазая брюнетка, и ее лицо кажется Ане страшно знакомым. Аня открыла глаза и посмотрела на анестезиолога. – Кажется, наркоз не подействовал, – сказала она. – Очень даже подействовал, – улыбнулся тот. – Уже все. – Он кивнул медсестре. – Увезите ее в палату. – 8– Медсестра положила на Анин живот полотенце и насыпала сверху большую горку ледяных кубиков, накрыв ее сверху другим полотенцем. – Как самочувствие? – спросила она. – Нормально. – Операция прошла хорошо. Кисту удалили. Только вот матка у вас почему-то была увеличена, как на восьмой неделе беременности. Аня отвернула голову к стене и закрыла глаза. Она заснула на какое-то время, а потом ее снова разбудила медсестра, уже другая. Аня подала ей руку, в которую был заранее вставлен катетер, и медсестра подсоединила ее к капельнице, а потом сказала: – К вам посетитель. Аня удивилась и посмотрела на дверь. В проеме стояла Агата. Она улыбнулась и подошла к Аниной постели. – Привет, – растерянно сказала Аня, – ты здесь откуда? – Ну, ты мне оставляла адрес, и я наконец решилась зайти в гости. Мне открыл твой муж… – Бывший, – вставила Аня. Агата быстро кивнула. – И он сказал, что ты здесь. – Спасибо, что пришла. – Я принесла тебе яблочного сока. Агата поставила на тумбочку двухлитровую коробку. – Спасибо. Только мне пока нельзя пить. – Да, конечно… Что с тобой? – Ничего особенного. Рядовые женские проблемы. – Аня посмотрела на Агату и улыбнулась. – Я очень рада тебя видеть. До встречи в том магазине они не виделись двенадцать лет. Они смотрели друг на друга молча. Аня живо вспомнила скандал, разгоревшийся в школе, когда об отношениях Агаты и Николая Александровича узнали. Очень быстро скандал перешел в разряд городского, а потом и областного. Агату заперли дома, и Аня больше не виделась с ней до отъезда. Ане рассказывали потом, что после произошедшего от учителя отвернулись все. Каждый считал своим моральным долгом плюнуть ему в лицо при встрече – впрочем, она и сама бы так поступила на тот момент. Она помнила, как возненавидела его, поняв, что он сделал, и как жалела Агату. У Николая Александровича, конечно, была жена и взрослая уже дочь. Они сразу куда-то уехали. Николай Александрович перестал выходить из дома. Когда Ане было лет тринадцать, она мечтала, что однажды позвонит Николаю Александровичу и пригласит его на свадьбу. Когда она забеременела в семнадцать, Аня знала, что никогда никуда его не пригласит. Однажды ей позвонила Тая. Живот у Ани был уже большим, и УЗИ показывало девочку. – Ты знаешь, что Николая Александровича вчера похоронили? Аня тогда была в магазине, выбирала какие-то детские вещи, и в этот момент из ее рук посыпались набранные чепчики и распашонки. Агата посмотрела на Аню и спросила: – Ты продолжила петь после выпускного? – На какое-то время, – сказала Аня. – Очень ненадолго… А ты? – Нет. И Агата рассказала, как обрезала волосы, узнав о смерти учителя, и быстро начала седеть. Как решила, что не будет петь больше никогда. Как уехала из Северска после девятого класса, сказав родителям, что поступит в музыкальное училище, а на самом деле поступать никуда не собиралась. По простому объявлению пришла работать на рыбный завод. – Вот так я стала киллером, – улыбнулась Агата, – и пять лет рубила головы рыбам. А потом пошла работать за прилавок. Аня молча смотрела на тонкую трубку капельницы. – Ты хотела бы начать петь снова? – спросила она. – Нет. Они помолчали, а потом Агата спросила: – Как Тая? Вы общаетесь? – Да… Нормально. Мы часто видимся. – Она поет? – Нет. Вышла замуж и стала домохозяйкой. – Ну, это не головы рыбам рубить, – сказала Агата. – А ты хочешь снова петь? Аня не ответила. Она закрыла глаза и надолго замолчала, чувствуя внутри что-то тягучее, непоправимое. Агата встала, нерешительно зашагав к двери, решив, что Аня устала и не может больше говорить. Аня действительно говорить не могла, но не потому, что устала: она внезапно отчетливо осознала то, в чем так долго боялась себе признаться, – неужели тогда она совершила ошибку? Перед ее глазами продолжала стоять трубка капельницы, отпечатавшись на сетчатке – так бывает, когда долго на что-то смотришь, и поэтому все, что так долго копилось внутри, стало накладываться на этот отпечаток. Медленно, по капле, сквозь эту трубку по венам текли воспоминания, замешанные на чувстве вины. И каждая из этих капель была размером с мяч, от каждой тянуло душком завалявшейся рыбьей головы. – Прости меня, – сказала Аня, не открывая глаз. Агата застыла. Она стояла лицом к двери, словно боясь обернуться. – Прости меня, – повторила Аня. – За что? – спросила Агата без выражения, по-прежнему не оборачиваясь. – Это я тогда, увидев вас, рассказала директору. – Я догадывалась, – ответила Агата, помолчав. – Но я уже давно ничего не чувствую. Услышав поворот ручки, Аня открыла глаза и увидела в проеме медсестру. Агаты не было. Голова закружилась, Аня снова закрыла глаза и вяло подняла руку с катетером, из которого торчала пустая трубка. Ей приснилась четырнадцатилетняя Агата. Она сидела, прислонившись к книжному шкафу, и пела: – Так молвила-а-а, и взор ее печальны-ы-ый, Вверх обратя-а-а-ась, сквозь слезы мне свети-и-и-ил!..[110]