– Как дела дома? – спросила она. – Восстановил крышу? Ян ответил не сразу. – Почти. Он замолчал, и в воздухе появилось ощущение смутной борьбы. – Помнишь, – сказал он наконец, – недавно ты написала, что было бы, если б ты просто продала квартиру в Москве и приехала? Тем же вечером Рута вдруг сказала: «А ещли поядэ до Москвы, знайдэ йо и забие?»[122] – Да пусть бы приехала, – зло усмехнувшись, ответила Аня. – Я бы написала предсмертную записку, чтобы ее не посадили. С кухни донеслось требовательное «Мам!», и Аня встала. – Через сколько самолет? – Через три часа. Пора. Ян торопливо одевался. Он не рассчитывал, что задержится так надолго, и теперь волновался, что опоздает на нужный аэроэкспресс. – Пойдем, я сейчас придумаю, что можно поесть. – Постой. Он остановил ее и остался в коридоре. – Я уже не успею. Мне действительно пора. Юж тераз[123]. – Сейчас? Но ты же… – Мам! – Да подожди ты! Ян наклонился и открыл рюкзак, а потом достал что-то, завернутое в серую вощеную бумагу. – Я купил это для тебя, когда был в Турции, на яхтинге. Аня застыла со свертком в руках, видя, как быстро Ян обувается. – Даже не знаю, зачем я взял это с собой, – сказал он, зашнуровывая ботинок. – Я был уверен, что не смогу заехать к тебе. Ян набросил на плечи рюкзак и притянул Аню к себе. – Не грусти. Он обнял ее, и Аня почувствовала, что его куртка даже не успела до конца просохнуть. А еще она почувствовала, что это действительно он, что он обнимает ее прямо сейчас, в эту секунду, и вот он уже отнимает руки, кричит детям «пока», что-то еще говорит и как-то еще смотрит, а потом уходит, и Аня закрывает дверь – щелк, щелк, щелк – на три оборота и прислоняется к стене, по-прежнему сжимая сверток. Над ее головой нависает сломанная вешалка, которая вот-вот упадет и раздавит Аню, и Аня сама словно куда-то падает, так же перекосившись, и внутри нее такая же трещина. «Господи, – думает Аня, – клей, я так и не купила столярный клей…» Она рвет бумагу, раскрывает подарок одеревенелыми руками, и видит яркую, покрытую глазурью глиняную тарелочку, на которой написано «Мармарис» и нарисован голубой цветок на тоненькой ножке, вроде тюльпана, и она смотрит на эту тарелку, и не может понять, на какой слог нужно ставить ударение, и переводит взгляд на дверь. Но ответить уже некому, дверь заперта, и там только зеркало, в котором отражается Аня – одна, с цветастой турецкой тарелочкой, с растущим сквозь пальцы голубым цветком. И на тарелочку так падает свет, что кажется, будто она светится, словно солнце, словно это она – источник света в коридоре, а вовсе не потолочные светильники. Аня встает и медленно идет в кухню. У нее горят голова и руки – то ли от снова поднимающейся температуры, то ли от солнца, которое она несет на дне тарелки. Аккуратно кладет тарелку на стол, что-то делает для Иды – наливает воду, сквозь возмущенные крики выключает ноутбук, выдает краски и альбом – а потом берет молоток и гвозди. Смотрит на солнечную систему расположенных на стене тарелок, и вбивает гвоздик ровно по центру, и вешает на него новую тарелочку. Ее голова полыхает жаром, и она видит, как все тарелочки стены начинают вращаться, сначала вокруг собственных осей – где-то по часовой стрелке, где-то против, – а потом словно танцуют вокруг голубого цветка. И Аня понимает, что система обрела свое солнце – пазл сложился, все в порядке, теперь все однозначно по своим местам. Потом Ида начинает ныть, что ей скучно, и Аня идет с ней в комнату. – Давай строить дом, – внезапно осеняет Аню. Она берет с балкона большую картонную коробку и канцелярским ножом прорезает несколько окошек. У окошек открываются и закрываются ставенки, и Аня, смеясь, двигает ими туда-сюда: хлоп-хлоп. Потом делает дверь. Ида берет цветную бумагу, и они оклеивают дом изнутри, словно обоями. Спускается со своей кровати заинтересованная Лиля и сочиняет из какого-то подручного материала шифер для крыши. А Ида уже достает из набора «лего» маленькие фигурки. – Мама, смотри, они танцуют! – говорит она, и несколько фигурок кружат по новому дому. – Тебе уже лучше, мама, правда? Ты выздоровела? – Да, – кивает Аня, – мне лучше. – Тебя вылечил рыцарь? Он был «Скорая помощь»? Аня ничего не отвечает, она берет фигурку, изображающую девочку в пластиковом платье, и присоединяется к общему танцу. – У нас настоящий бал, – говорит Ида. – А давай, – говорит Аня, – ты, Лиля, сыграешь нам настоящую музыку! Лиля пожимает плечами и достает скрипку. Она начинает что-то играть, и куклы кружатся и кланяются друг другу. – Правда, моя кукла хорошо танцует? – спрашивает Ида. Аня кивает, а потом Ида снова задает вопрос: – А когда папа придет со мной поиграть? Аня идет на кухню, открывает холодильник и смотрит внутрь, видя только солнце, висящее в центре стены, и глаза заливает белым светом, и она застывает перед открытым холодильником, ничего не видя. Из холодильника идет ледяной воздух, оседающий на Анином теле белым налетом – плотным слоем холодного, концентрированного, спрессованного шока. Звонок телефона вывел ее из оцепенения. – Але?.. Ой, Машка, привет! – Привет, – донеслось из телефона. – Ну как ты? – Да я-то что… Нормально… Чуть приболела, но мне уже лучше. Ты-то как? Я видела у тебя на странице, ты замуж вышла? Поздравляю! Кто он? – Антон, – расплылась в улыбке Маша. – Спасибо, дорогая, спасибо! – Как ты? Счастлива? – Еще как. У нас же недавно сын родился. – Правда? Вот здорово! И как молодой папаша, помогает? – Ну как… Вообще да… – Маша понизила голос. – Однажды только, когда Ваня сильно кричал, он запер меня с ним в комнате. – Запер? В смысле? Зачем? – Не знаю. Это было по-идиотски. Но он извинился, и вообще все в порядке. Ты, кстати, Петра, – она заговорила шепотом, – больше не видела? – Нет… Слава богу. – А-а, ну хорошо. Если что… – Я помню. Они еще болтали о чем-то, и в какой-то момент Ане ужасно захотелось рассказать обо всем, что у нее происходит. Но как? С чего начать? «Знаешь, Маша, полгода назад…» – нет, ерунда, это она до вечера рассказывать будет. «Представляешь, Маша, сегодня ко мне пришел…» – ну, и кто пришел? «Один женатый мужик, у которого четверо детей, – пришел и сказал «не грусти». Но он, Маша, меня любит, любит, да-да-да… Иначе бы не пришел». Аня поняла, что не может сказать об этом ни слова. Лучше не рассказывать совсем. Но действительно – зачем он все-таки пришел? Передать тарелочку? Ерунда. Он мог отправить ее по почте или попросить общих друзей. Он просто хотел ее увидеть. И она, конечно, была счастлива, но… Но теперь его не было, и сознание того, что он был здесь час назад и снова ушел, оставив на стене глупое глиняное солнце, вызывало все тот же привычный шок и недоумение. Тарелочка светилась на стене, и Аня вдруг посмотрела на нее с бессильной злобой и сказала: – А знаешь что? Ты думаешь, тебе все можно? Наговорить ерунды, молчать целый месяц, а потом прийти как ни в чем не бывало? Хорошо же! – 14– – Так, значит, ты едешь к нему? Мама приехала неожиданно, по своим делам. К этому времени Аня уже все решила, и мамин приезд был не более чем совпадением. – К нему. – Это он тебя позвал? Аня взяла кружку и положила в нее чайный пакетик. – Помнишь, – сказала она, – как раньше, в Северске, мы пили чай из пиалушек? – Помню. Я их на Иссык-Куле купила, когда вы со Светой маленькие были. – Ага, – кивнула Аня. – А баб Нюра пила из блюдечек, а ты еще смородиновые листы…