– Ты сама решила ехать? Аня кивнула. – Он знает? – Нет. – Понятно. Где остановишься? – Квартиру сниму. Мама потерла лоб ладонью и устало посмотрела на Аню. – Не надо, пожалуйста. Не лезь в чужую семью. – Я сейчас напишу тебе адрес, чтобы ты не волновалась, – тихо сказала Аня. – Когда едешь? – Завтра утром… Мам? – А? – А ты помнишь, как мы на Иссык-Куле жгли сосновые шишки? Мама вздохнула и поставила кружку в раковину. – Иди, собирайся. Я сама помою. * * * Страшно было ехать в малознакомый город, в чужую страну – ведь Аня при этом была совершенным топографическим кретином. Она вспомнила, как в детстве поехала к маме на рынок одна. Мама нисколько не беспокоилась – ехать нужно было без пересадок, да и Аня была уже не маленькой, лет двенадцати, наверное. Мама сказала: – Садись на «четверку» и смотри в окно. Когда проедешь зеркальный торговый центр, выходи. Аня кивнула. На «четверке» она сто раз ездила вместе с мамой, папой или Светкой и торговый центр этот тоже помнила, вот только отчего-то стала смотреть в другое окно. Она опомнилась, когда вокруг начался лес. Свои нижние юбки я покрашу в красный, И, бродя по миру, буду просить хлеба. Мои родители пожелают мне смерти – Лишь бы тебя обошли стороной несчастья! Аня шла в аэропорт, чтобы уехать в чужую страну, и черная сумка болталась на ее плече, а в ушах гремела музыка. Иди, иди, иди, любимый, Пускай спокоен и тих будет твой путь. Подойди к двери и унеси меня в своем сердце. Лишь бы тебя обошли стороной несчастья! Аня вспоминала, как в июле вышла в Белостоке в магазин, испугавшись поначалу, что не знает, как его найти. Напрасно, напрасно, напрасно желаю Обратно заполучить свое сердце. Нет смысла думать, что я не буду страдать. Лишь бы тебя обошли стороной несчастья![124] – Но нашла же, дурочка, нашла, – напевала она на мотив песни в наушниках. – Чего ты боишься? * * * – Чы воли пани венькшэ чы мнейшэ банктноты?[125] Разглядывая знакомые купюры, Аня улыбалась. План был настолько же простым, насколько и глупым: заселиться в квартиру, принять душ и пойти к Пану – адрес она помнила, – встать на пороге и сказать: – Звони. До заселения было еще три часа, она решила прогуляться и просто пошла вперед, где маячили высокие железные ворота. Ей было совершенно все равно, куда идти, главное – не останавливаться, не думать, не бояться. Довольно скоро Аня поняла, что за воротами городской рынок. У ворот сидел маленький мужчина в болоньевой куртке и играл на баяне. Аня улыбнулась и почувствовала себя тоже очень-очень маленькой. Она шла через толкучку, с изумлением оглядываясь. Аня словно оказалась в своем детстве: люди вокруг были одеты как двадцать лет назад, и везде звучала русская речь. Стало понятно, почему в этом городе все понимают русский: просто это был город-рынок, в который все приезжают за покупками. Тут ее взгляд привлекло какое-то яркое пятно. Она пригляделась и увидела в одной из палаток ярко-красную юбку. В палатке сидела царственная женщина в длинной шубе и курила сигарету. – Мама, – прошептала Аня. – Сто злотых. Странно, но, когда внутри оказалась юбка, сумка словно стала легче. Аня шла вперед, не понимая, куда идет, и поминутно поскальзывалась. Мокрая плитка была похожа на серый лед, и Аня словно шла одновременно в двух параллельных измерениях – сразу и в Польше, и в каганате. Только что купленная красная юбка согревала руки одновременно в двух пространствах, и Аня чувствовала, как там, в каганате, снег тает, не долетая до ее головы, а соль размягчается и откалывается от волос, тела и одежды маленькими стеклянными кусочками. Белосток кружился вокруг непонятными вывесками, голыми деревьями, узкими переулками, по которым несли ее ноги. В какой-то момент она наткнулась на высокое здание с разукрашенной стеной – там была нарисована девочка – огромная, яркая, стоящая на цыпочках и льющая воду из большой железной лейки. Она поливала настоящее, живое дерево, и Аня вдруг вспомнила, что видела почти такую же картинку на одном из домов в Северске, и почти задохнулась – как такое возможно? Но это было, и девочка возвышалась над ней огромным привидением из какой-то прошлой жизни. Аня встала под этим деревом, прямо под лейкой, и в этот момент снова пошел дождь. * * * Аня маленькая, ей едва ли шесть. Они лежат с мамой на продавленной «полуторке» и о чем-то тихо разговаривают. А потом Аня просит: – Мам, давай сделаем «велосипед»! Мама соглашается, смеясь, и они переворачиваются валетом, спускаются ниже и поднимают ноги. Они сгибают ноги в коленях, а потом соединяют пятками. Пятки Ани намного меньше маминых, и ноги тоже, но это ничего – «велосипед» все равно получается здоровский. Они попеременно сгибают по одной ноге, одновременно распрямляя другую, образуя как бы механизм движения, невидимую велосипедную цепь. Аня смеется и старательно моргает: – Мама, смотри: я катафон! – Катафот, – поправляет ее мама. Но Ане все равно, какая буква у нее в конце. Она моргает, отбрасывая маме на лицо красные блики. Сейчас Аня совсем большая, но велосипедная цепь продолжает вращать обод. Аня старательно сгибает колени, пялясь в темноту, потому что катафоты кто-то отобрал и дороги больше не видно, ее обокрали, не оставив ни фонарей, ни зеркал. Она со страхом думает, что однажды цепь слетит с механизма, ноги застрянут в спицах и велосипед остановится, и никто уже не сможет починить его – даже если никогда не выпустит из рук. * * * – Добры вечур[126], пани. На щеке хозяина квартиры была вытатуирована цифра тринадцать. Рассчитываясь, Аня старалась не смотреть на его лицо, но из головы не шли дурные мысли. «Тринадцать, – думала она. – Почему тринадцать? Зачем писать такое на щеке?» Когда Аня переоделась и вышла из дома, был уже поздний вечер. Юбка пришлась кстати, придав немного уверенности. Она шла по направлению к дому Пана и волновалась, что ничего не выйдет, Ян не сможет встретиться, но все-таки надеялась – а вдруг? «Боже милосердный, – молилась она про себя, – пусть все получится». Она шла, и юбка металась вокруг ее ног, похожая на красное животное. («Пусть все получится!») Шаги были быстрыми и решительными, и случайные прохожие, столкнувшись с Аней, смотрели в ее лицо с изумлением и испугом. («Пусть все получится!») С каждым шагом удлинялись ее распущенные волосы, и к тому моменту, когда она дошла до памятника («BÓG. HONOR. OJCZYZNA»[127] – прочла Аня надпись), волосы почти подметали тротуар, и тогда она остановилась и скрутила их в плотный узел на затылке. («Пусть все получится!») Потом продолжила движение, и кожу головы жгли растущие волосы, а ноги обжигало юбкой. Аня дошла до нужного дома и остановилась перед подъездом. Неожиданно поднялся сильный ветер, юбка взлетела, рассыпая вокруг снопы искр, и Аня стукнула по ней раскрытыми ладонями: – А ну, замолчи! Она подошла к домофону и набрала цифры квартиры. Никто не отвечал, и юбка сникла и померкла, облепив ноги. Она позвонила Пану, уже вернувшись в квартиру. – Привет, Пан. Это Аня, Самарцева Аня. Помнишь еще меня?.. – Аня, привет! Конечно! – Послушай, я в Белостоке… Мне очень нужно увидеться кое с кем… – Что? Ты приехала? Сама? – Да. Ты можешь мне помочь? – Сейчас позвоню Яну. Подожди. – Хорошо, спасибо, жду.