Аня положила трубку и нетерпеливо закурила, открыв окно. «Ян сказал: все завтра». За окном была совершенная темень, только где-то далеко прерывисто мерцал сломанный фонарь. * * * – Ты такая красивая. С тобой так хорошо. А я так не прав. Ян тяжело поднялся и скрылся за дверями ванной комнаты. Аня полежала немного и, поколебавшись, пошла за ним, прижалась носом к душевой кабинке, а потом открыла дверцу, обняла Яна и закрыла глаза. Когда они вышли, она встала у большого зеркала, вытирая мокрые волосы. Ян обнял ее за талию со спины, и внимательно посмотрел на отражение. Переместил одну руку на Анину левую грудь, закрыв ее ладонью, а вторую на живот. Она замерла и уронила полотенце. Вместе они словно образовали скульптуру: ее тело, полуприкрытое загорелым телом Яна, казалось мраморно-белым. Он наклонился к ее уху и прошептал: – Запомина… ш-ш-ш… Аня не поняла, действительно ли он произнес слово, переводящееся с польского как «забывай», или ей только показалось, а слово было русским и действительно значило именно то, что она услышала. * * * Она шла по льду каганата и несла черную сумку на вытянутых руках. Сумка была открыта, и изнутри вырывались языки пламени, обдававшие лицо жаром. Жар доходил, казалось, до самого неба, потому что снег превратился в дождь. Он капал на открытый огонь, но не гасил его. Начало смеркаться, но вокруг Ани было светло и видно далеко вперед, и она разглядела зеленый берег где-то там, за чертой зеркального льда, и побежала. Но дождь и жар от сумки начали растапливать зеркало под ногами, и Аня почувствовала, что проваливается под воду. По всему льду пошла громадная черная трещина, и на очередном шаге большая глыба перевернулась, встала на дыбы и с грохотом обвалилась, заперев Аню изнутри. Теряя сознание, она успела ощутить привкус соли. – Море, – подумала Аня, чувствуя, что растворяется в этой воде, как таблетка аспирина, – целиком, вместе со всеми своими трещинками, и большими, и маленькими, и даже той, самой стыдной, самой страшной, от которой, казалось, все ее беды. И даже эта беда, поглотившая и растворившая, даже эта огромная трещина, идущая через все озеро, а может, и через весь каганат, – тоже появилась благодаря той, малой, то дарующей, то отнимающей жизни по странной, неподконтрольной прихоти природы. – Демоверсия, – услышала она голос Яна откуда-то издалека. Чувствуя, как исчезают ее руки, Аня поняла, что мультик действительно закончился. Кажется, навсегда. * * * – Как ты живешь?.. Ян лег, обняв ее, и сказал, глядя в потолок: – Если представить, что ад и рай на самом деле находятся на Земле – в нас самих, – то я живу в аду. Она повернула голову и испуганно произнесла: – Ты не сердишься на меня? Он улыбнулся. – Нет. Вот если бы ты пришла ко мне домой… – Ну что ты… Я пока не совсем выжила из ума. – А ты?.. – Что я? – Как живешь ты? Аня задумалась ненадолго, а потом сказала: – Когда я была беременна Лилей, то ходила на курсы по подготовке к родам. У нас там было одно упражнение, очень простое на первый взгляд: несколько минут сидеть с поднятыми вверх руками. Можно было передвигаться и менять положение тела, но опускать руки было нельзя. Еще при этом нужно было сжимать кулаки… Помню, как я нашла удобную позу, подняла руки и замерла. Помню, как это было трудно, как быстро начало неметь и затекать тело, какими тяжелыми казались руки… Так вот, последние месяцы я живу как будто с поднятыми вверх руками, сжатыми в кулаки. Она посмотрела на Яна серьезно и тяжело. – Особенно когда смотрю на тарелочку с надписью «Мармарис», которая светится, как солнце, на всю кухню. – Мне не стоило тогда приезжать?.. – Почему же… Стоило… Только мой приезд – в том числе наглядное пособие, что поступки имеют последствия. – Да. Я понимаю. – Он взглянул на нее с тревогой. – На сколько ты приехала? – До завтрашнего утра. Она присела на кровати и спросила: – Ты можешь остаться со мной?.. Он погладил ее по руке. – Я сейчас могу немного с тобой погулять, а потом должен вернуться домой. – Тогда пойдем. Пойдем гулять. Она встала. Ян прошел мимо нее, чтобы забрать вещи, брошенные в ванной, но по дороге обернулся и стал на нее смотреть, продолжая при этом идти. Он споткнулся о брошенные туфли, Аня же застыла, натягивая юбку, и тоже смотрела, и взгляд этот тянулся и тянулся, как толстая проволочная нить. Казалось, продлись этот взгляд еще немного – и нить сплетется в сетку рабицу с острыми торчащими концами и выколет им глаза. Выйдя из дома, они просто пошли вперед, и через несколько кварталов открылся знакомый вид. Аня узнала мост, возле которого она сорвала в июле веточку можжевельника, и спросила, как он называется. – Никак, – сказал Ян. – Это просто мост. А вон там – кафе, в котором мы танцевали… Паменташ?[128] – Люби тех, с кем ты живешь, – сказала Аня вместо ответа. – Так, – тихо отозвался Ян. – Иначе все только фарс и не имеет смысла. – 15– – Ида, булочка, вставай! Ты с чем булочка – с изюмом? – Нет. Сонная Ида сердито брыкнула ногой. – С маком? – Нет! – С корицей? – Нет. Клубничка. Аня потянула ее за ногу. Нога тут же втянулась под одеяло. – Булочка с клубничкой? Вот это здорово. – Нет, я вообще не булочка. Я клубничка. – Ага, а если ты клубничка, то тебя надо помыть, оторвать хвостик, потом засыпать сахаром и сварить варенье… Пенку снять… Но сначала оторвать хвостик. Где у тебя хвостик? Вот тут, наверное. – Это ручки. Мама, у клубнички нет ручек.