— Она что — не замужем? — поинтересовался Смирнов. — Почему? Замужем. Муж — гениальный физик. А постоянно с гением — скучно. — С тобой — интересней, — пробурчал Смирнов. — Скорее всего. Но, главное, мне с ней интересно. Такая разница в годах сильно меня бодрит. Роман привычно поцеловал жену в щеку и проследовал в глубь обширной, полученной в наследство от отца-профессора квартиры. Смирнов и Зоя остались в передней целоваться всерьез. Раздобрела, раздобрела тоненькая машинистка из муровского машбюро. Смирнов отпустил Зойкины бока: — А крестник где мой? — Смылся, чтобы с тираном-папашей сегодня не встречаться. — Завтра-то все равно встретится. — Ну, к завтрашнему дню наш армянин остынет. Неостывший армянин издали, от двери кабинета крикнул: — Слава Богу, нашел — в столе валялся! — и направился на кухню. Оттуда явился с матерчатой сумкой, набитой бутылками. — «Эчмиадзинское» армянского разлива. Алька любит. — И я люблю, — признался Смирнов. — Не ври. Ты водку любишь. — Я как тот поп. «Эчмиадзинское» тоже. — Ну, мы поехали, — сказал жене Казарян и погладил ее по щеке. — Куда? — робко поинтересовалась Зоя. — К Альке на дачу. Армену скажи, что я ничего не забыл. — Когда будешь? — Когда буду, тогда и буду. — Вот так и живу, Александр Иванович, — пожаловалась Зоя. — Хорошо живешь, — осадил ее Казарян, и Смирнову: — Поехали. Смирнов поцеловал Зою еще раз. На прощанье. В машине Казарян вытащил из сумки с бутылками пистолетную сбрую: — Дома не стал отдавать. Зойка увидела бы, забеспокоилась. Держи. Смирнов скинул легкую куртку, вмиг приспособил сбрую, вытянул из-за пояса пистолет, засунул его в положенное место, под мышкой, вновь надел куртку и сказал: — А глушитель где? Казарян вынул глушитель из кармана и помедлил отдавать, полюбовался: — Были же умельцы, Саня! Кто его тебе делал? — Шофер Шадыкин. По американскому образцу. Довольно долго ехали молча. Вдруг Казарян спросил: — Дня не прошло, как ты, Саня, человека убил. Каково тебе, а? — Я об этом не думаю, Рома. Я думаю о другом: дня не прошло, как меня тихо и деловито хотели убить. — Наверное, так и надо, — согласился Казарян и затормозил у Галочкиного подъезда. — Нас здесь муж не засечет? — забеспокоился Смирнов. — Я же тебе сказал — гений. Из подъезда выпорхнула небрежно-спортивная молодая Галочка, подбежала к машине, заглянула в салон, улыбнулась очаровательно и приветствовала: — Здорово, отцы! — Привет, дочурка, — отозвался Смирнов, а Казарян назидательно укорил: — Отцам про то, что они тебе в отцы годятся, неприятно слушать, мадам. — Вы — отцы-молодцы! — пояснила Галочка, усаживаясь рядом с Казаряном. До этого понятливый Смирнов, нарочито кряхтя, перебрался на заднее сиденье. Перебрался и подтвердил: — Эге! Галочка молниеносно поцеловала Казаряна в щеку, и тот неохотно смирился: — Не очень вдохновляет, но приемлемо. — Крути, Гаврила! — приказал Смирнов. — Опять по Ярославке? — обеспокоенно спросила Галя, на светофорах ВДНХ вспомнив позавчерашнюю поездку в Болшево. — Но не туда, — успокоил ее Смирнов. — На этот раз прямо. За Кольцевой, у Тайнинки, Казарян приткнулся к обочине и разрешил: — Вези нас, Галочка. Только что перевалило за полдень. За город ехать уже поздно, а в Москву возвращаться рано. Не шоссе — автодром. Галочка с удовольствием пересела к баранке, подогнала под себя кресло, и, повернув ключи, посоветовала: — А теперь покрепче держитесь! — До Тарасовки не очень-то, — предупредил Казарян. — Знаем, знаем, — успокоила его Галочка, и с ходу перешла в первый ряд. Казарян нагнулся, позвенел внизу стеклом и вынырнул с бутылкой «Эчмиадзинского» в руках. — Промочим горлышко, отец? — Чье? — поинтересовался Смирнов. — Не бутылкино же. — Тогда не горлышко, а горлышки. Действуй, папуля. Папуля протолкнул пробку внутрь — штопора-то не было — и протянул бутылку Смирнову. Первые мелкие глотки тот сделал, отрывая горлышко бутылки от губ, — равномерности струи еще не было. Наконец струя стабилизировалась, и он равномерно перелил в себя ровно половину. Казарян тоже умел пить из горла — кавказское воспитание. Бутылка была пуста. Живая плоть подлинного сухого смыла никотинную накипь, отвращавшую их от сигарет, и они захотели курить и закурили. Они проезжали Тарасовку. Галя глянула на них, ловящих кайф, заметила: — В бой идут одни старики! Но мой кайф не в этом! Как это поется? — задала она себе вопрос, вспомнила и запела с интонациями Лещенко: — Скоростное шоссе, скоростное шоссе!.. На спидометре было сто двадцать. Хорошо! Через десять минут Казарян распорядился: — Сейчас направо. Направо, так направо. По более узкой дороге «восьмерка» катила медленнее. Вдоль бесконечного забора начальнических дач. — Чьи? — спросил Смирнов. — Моссоветовские, — ответил всезнающий Казарян и вновь наклонился. — Еще одну, старичок? Смирнов изобразил нечто плечами: ну, если хочешь, то что ж… Склоненный Казарян сего жеста не видел, но молчание дружка понял правильно и протянул открытую бутылку. — Не частите ли? — не отрывая взгляда от извилистой дороги, поинтересовалась Галочка. Казарян не ответил, потому что внимательно наблюдал, повернувшись к заднему сиденью, за манипуляциями с бутылкой, которые производил Смирнов. Смирнов же ответил тогда, когда споловинил, ответил безапелляционно: — Нет. — И передал бутылку Казаряну.