Нам кажется, что мы живем в эпоху беспрецедентных инноваций, но правильнее сказать, что это эпоха легких инноваций, считает журналист и эксперт по технологиям Крис Де Декер. Дешевая энергия, в основном получаемая из углеводородов, позволила добывать ресурсы и производить продукцию с исключительной быстротой. «Мы ведем себя так, будто такая энергия бесконечна и лишена недостатков. Как только вы признали ограничения, вам нужно внедрять инновации, чтобы улучшить свою жизнь, – объясняет он. – А вот потом становится действительно интересно». В 2007 году Де Декер писал для крупных европейских газет о технологиях, теряя веру в их способность решить огромные мировые проблемы, в первую очередь связанные с изменением климата. Он основал журнал Low-Tech Magazine, в основном как платформу, бросающую вызов установке о том, что «высокие технологии все исправят». «Затем, однажды вечером, – рассказывает Де Декер, – моя подруга читала книгу и спросила: „Ты слышал об оптическом телеграфе?“» Де Декер не слышал об оптическом телеграфе. Он начал изучать этот вопрос и сделал первый шаг в «весь этот забытый мир» – в историю инноваций без высоких технологий. Оптический телеграф, как оказалось, представлял собой систему башен, расположенных в пределах видимости (через телескоп) друг от друга, что позволяло передавать сообщения визуально. Каждая башня напоминала старую ветряную мельницу с поврежденными бурей лопастями: два сигнальных крыла[14] висели на одной длинной поперечной балке. Используя рычаги для передвижения сигнальных крыльев, телеграфист мог передавать по такой линии закодированные буквы, цифры, слова или фразы. Это была более оперативная и умная система, чем дымовые сигналы. Сообщение из пятнадцати символов могло пройти по первой полной линии оптического телеграфа, протянувшейся на двести тридцать километров от Парижа до Лилля, за полчаса. Каждый отдельный сигнал двигался со скоростью тысяча триста восемьдесят километров в час, что, как отмечает Де Декер, быстрее большинства пассажирских самолетов. Это было в 1791 году. Вскоре скорость этой технологии удвоилась. Сеть от Лиона (Франция) до Венеции (Италия) могла передавать типичное сообщение на расстояние шестьсот пятьдесят километров за один час. Оптический телеграф был изобретен за полвека до электрического телеграфа и почти за двести лет до электронной почты. Де Декера поразило не то, что оптический телеграф каким-то образом превосходил современные коммуникационные технологии (очевидно, это не так), а то, что это инновационное чудо работало в тех самых пределах, которые чрезвычайно важны сегодня. Та технология обеспечивала быструю и точную связь на большом расстоянии (по крайней мере днем, когда не было тумана) с незначительным экологическим следом в виде небольшого количества древесины и добытого камня, без необходимости в электричестве или ископаемом топливе. «Как показывает история, мы прекрасно умели улучшать условия жизни людей и общества, – говорит Де Декер. – В двадцатом веке мы могли бы пойти совершенно другим путем». Традиционные экономисты уже давно утверждают, что инновации обусловлены мотивом получения прибыли, но в действительности это, похоже, все-таки работает иначе. Эрик фон Хиппель – экономист Массачусетского технологического института – провел исследование в нескольких странах, показавшее, что многие инновации начинаются даже не в бизнесе, а с обычных людей, которые часто свободно делятся своими идеями. Фон Хиппель приводит пример любителя-велосипедиста, который создал горный велосипед нового дизайна, начал ездить на нем по городу, публиковать его изображения в Интернете и даже призывать других любителей копировать его дизайн или улучшать его. Такой изобретатель получает удовлетворение не от зарабатывания денег, а от создания чего-то полезного и получения признания в обществе. Аналогично и ученые разрабатывают крайне важные для развития науки инструменты, нередко получая в лучшем случае лишь небольшую прибыль от своих изобретений. Есть тысячи примеров, опровергающих идею о том, что инновации зависят от жажды денег и роста. Особенно хорошо известна высадка американцев на Луну в 1969 году, ставшая в гораздо большей степени результатом соперничества времен холодной войны и исследовательского рвения, нежели погони за прибылью. Или электронная почта, которую программист Рэй Томлинсон изобрел в результате побочного проекта, работая над ARPANET – финансируемой правительством США сетью, предшествовавшей Интернету. «Наши спонсоры из Министерства обороны никогда ничего не говорили о необходимости электронной почты. Мой босс ничего не говорил об электронной почте, – рассказывал позже Томлинсон. – Это просто показалось мне интересной вещью, связанной с компьютером и сетью». Это была полная противоположность современному стартапу, пытающемуся создать очередное мимолетное приложение ради привлечения миллиарда долларов инвестиций. Если для потребительских катастроф современной истории характерен недостаток инноваций, то лишь потому, что мы, как общества, склонны отсиживаться, ожидая восстановления потребительской активности и экономики. С другой стороны, перманентное замедление потребления с большей вероятностью вызовет всплеск изобретательности, а не ее внезапный конец. «Мы должны все переосмыслить, – говорит Де Декер. – Нам нужно много инноваций, но инноваций с другим смыслом». Вот уже много лет Де Декер проводит личный эксперимент в области низкотехнологичного существования – образа жизни с меньшим потреблением, включая почти полный отказ от шопинга. Он понимает, что в глазах большинства других людей это делает его, как он выразился, «твердолобым идиотом». Де Декер родом из Бельгии, но сейчас он снимает дом без системы отопления недалеко от Барселоны («Теперь у меня появилась фиксация на термобелье», – признается он), не владеет автомобилем, пользуется старым кнопочным мобильным телефоном Nokia и ноутбуком модели 2006 года, часто путешествует по работе, но никогда не летает на самолете, а питание для своего веб-сайта получает от солнечной энергии. Этот выбор в сочетании со знаниями о прошлых решениях проблем, с которыми мы до сих пор сталкиваемся сегодня, помогает ему понять, что нужно изменить, чтобы общество потребляло меньше. Вот один пример: «Я совершенно ясно вижу, что железнодорожная сеть Европы распадается». По словам Де Декера, чтобы добраться до многих пунктов назначения в европейской сети высокоскоростных поездов, сегодня нередко требуется больше денег и сжигается больше энергии, чем сто лет назад. Самое удивительное, что при этом вы, возможно, также потратите больше времени. Поскольку многие ночные поезда были отменены, большие расстояния, которые прежде вы проезжали ночью во время сна, теперь необходимо преодолевать в часы бодрствования. Более того, если применять этот подход «воспринимаемого времени», то иногда требуется больше полезных часов в течение дня, чтобы добраться до аэропорта, дождаться рейса, долететь и, наконец, доехать до места назначения, чем в прошлом, когда вы путешествовали ночным поездом. (Еще одно забытое нововведение – железнодорожный паром, предназначавшийся для перевозки по морю железнодорожных вагонов. «Они были очень распространены, – говорит Де Декер. – Существует даже книга о железнодорожных паромах. У меня она есть».) Философ Иван Иллич высказал аналогичную мысль о том, что человек на велосипеде всегда экономит больше времени, чем человек за рулем автомобиля, потому что велосипедист тратит гораздо меньше времени, зарабатывая деньги, необходимые для владения и эксплуатации своего вида транспорта. Мир без покупок (представьте его как более компактную и эффективную потребительскую культуру) также может склониться к инновациям, которые по-настоящему полезны. Из-за шумихи в деловых медиа мы привыкли думать об инновациях как о чем-то хорошем априори. На самом же деле даже при беглом взгляде на мир вокруг нас, видно, что инновации бывают несомненно хороши (скажем, очки), несомненно плохи (кража цифровых профилей) или, чаще всего, неоднозначны (смартфоны). В агонии Великой рецессии бывший председатель Федеральной резервной системы США Пол Волкер провел обзор новых финансовых продуктов, таких как ценные бумаги, обеспеченные залогом недвижимости, поставивших мировую экономику на колени. «Являлись ли они замечательными инновациями, которые нам нужны? – вопрошал он. Затем он сказал следующее: – Важнейшее финансовое нововведение, которое я видел за последние двадцать лет, – это банкомат. Он действительно помогает людям». Говорят, что его речь вызвала бурные аплодисменты. Можем ли мы потерять 25 % инноваций – меньше новых шоколадных батончиков, ночных телешоу, сомнительных инвестиций, новых фасонов и цветов одежды, вирусных рождественских подарков, фишек и трендов – без особых страданий? «Я думаю, мы можем избавиться от 90 % из них», – считает Де Декер. «Хоси» – рёкан, традиционная японская гостиница – является старейшим постоянно действующим семейным бизнесом в мире; это Енох среди Енохов. Он был основан на месте онсэна – горячего источника – более тринадцати столетий назад, в 718 календарном году. Это почти за восемь веков до того, как Христофор Колумб нашел путь в Америку. Прошли десятилетия, прежде чем викинги начали грабить Британские острова. В Мексике цивилизация майя только-только достигла своего пика. Полному Корану не исполнилось еще и ста лет, а до «Беовульфа» оставался целый век. Легко представить, что в Хоси вы будете купаться в древних водах и спать под балками, выпиленными из деревьев более крупных, чем те, что растут сегодня, черными и освященными временем. Пятьдесят поколений будут являться вам во сне. Это не совсем так. «Хоси» – место, где вневременной подход к бизнесу сталкивается с быстротечным. Это столкновение оставило свой след, словно новый шрам на старой коже. Гостиница-рёкан «Хоси» расположена на источниках в Авадзу, всего в двухстах километрах от Токио по прямой, но довольно далеко от проторенной дороги, поэтому добираться туда приходится почти четыре часа. Задолго до того, как пандемия коронавируса сделала апокалиптические образы привычными во всем мире, в Авадзу начался свой медленный конец света. На узких улицах заброшенные дома – некоторые обветшали от старости, другие покинуты сравнительно недавно и все еще полны вещей. Они производят мрачное первое впечатление, но выглядят почти весело по сравнению с ветхими гостиницами. Расположенные вдоль зеленого подножия горы Хаку, эти огромные здания пугают покоробившейся штукатуркой, ржавыми балконами и отвалившейся плиткой. Башни укутаны в виноградные лозы и больше похожи на скалы, выглядывающие из леса, чем на человеческое жилье. Куда ни глянь, возникает жутковатое чувство от вещей, вроде бы слишком новых, чтобы выглядеть такими старыми. «Хоси», напротив, радует глаз. Снаружи его охраняет четырехвековой кедр, а свежая белая краска гостиницы приятно контрастирует с темным деревом и плиткой. Персонал – все в красочных кимоно (этот японский халат является настолько классической одеждой, что само слово «кимоно» переводится как «вещь, которую нужно носить») – приветствует гостей и вежливо объясняет им, озадаченным, правила этикета, связанные с обувью, обедами и общественными купаниями. (Не вешайте полотенце и не кладите его на пол. Вместо этого сложите его аккуратным прямоугольником и положите себе на макушку, словно вуалетку.) Почти все высокие окна здания выходят на внутренний сад, позволяя любоваться камнями, лесом и водой. Нынешний владелец и смотритель гостиницы – Дзэнгоро Хоси, которому сейчас восемьдесят с лишним лет. Опустившись на колени, чтобы подать чай и вагаси, он рассказывает о древнем горячем источнике, наполняющем ванны гостиницы, с такой любовью, с какой обычно говорят о живых существах. Но в его голосе слышится сожаление. «Имя Дзэнгоро сохранялось на протяжении сорока шести поколений, – говорит он. – Я, вероятно, принадлежу к тому поколению, которое достигло меньше всего». Как гласит история, один великий буддийский учитель пришел в эту область много веков назад по призыву самой горы Хаку. Когда он прибыл, голос сказал ему, где найти горячий целебный источник. Затем паломники устремились в Авадзу в надежде излечиться от своих недугов, и учитель оставил воды на попечение первого Дзэнгоро – приемного сына своего ученика. С тех пор горячий источник и гостиница всегда передавались от отца к старшему сыну, от Дзэнгоро к Дзэнгоро. Здесь случались и землетрясения, и наводнения, и тайфуны, но община Авадзу все восстанавливала и продолжала работать. Это место оставалось тихим и почти неизменным уголком мира. Затем случилось «японское чудо». В конце 1980-х годов из-за финансового дерегулирования и низких процентных ставок экономика Японии, и без того бурно развивавшаяся, пришла в неистовство. Безумие спекуляций сегодня вспоминают как «пузырь», примерно так же, как люди во всем мире до сих пор вспоминают Депрессию. На самом пике совокупная стоимость японской недвижимости, площадь которой составляет лишь пять процентов от американской, была вдвое выше, чем вся недвижимость США. Авадзу превратился в популярный курортный городок, наводненный внезапно разбогатевшими японцами, не знавшими, куда им девать свои деньги и стресс. Гостиницы заполнялись так быстро, что их не успевали строить, а Дзэнгоро вспоминает, что каждый день устраивались вечеринки с бизнесменами, их нанятыми гейшами и «хостес» – женщинами, часто иностранками, которым платили за то, чтобы те были красивыми и приятными компаньонками. Посетители говорили, что им больше не хочется видеть старое черное дерево. Им нужны были сталь, цвет и стекло. У экономистов есть излюбленные фразы для объяснения того, что произошло дальше: например, «не бывает стопроцентного выигрыша» или «ничто не длится вечно». Перегретая экономика Японии достигла своего пика 29 декабря 1989 года, после чего начался долгий спад, который в некотором смысле никогда не заканчивался. «К счастью, я сохранил этот вход и одно деревянное здание. Но были и более старые, ценные здания, которые я снес, чего мне не следовало делать. Я принял то решение в одиночку, и теперь сожалею о нем каждый день, – признается Дзэнгоро. – Отныне мы должны меняться не вслед за изменениями в обществе, а исходя из собственных ценностей». Теперь, когда на смену историческим зданиям пришли более современные сооружения, в «Хоси» почти не осталось напоминаний о том, что эта гостиница впервые открыла свои двери за сто лет до изобретения пороха. Самый прозрачный намек на древность – гостевой дом, построенный из японского кипариса без единого гвоздя. Он стоит в саду и кажется выросшим из почвы; когда-то в нем останавливались члены японской королевской семьи. В остальном же «Хоси» выглядит так, как будто ей несколько десятилетий, а не столетий: современной, но немного увядшей. В комнате, прежде использовавшейся для дзен-медитации, теперь стоят пять светящихся автоматов с фаст-фудом и напитками. Также по семье Дзэнгоро сильно ударила личная трагедия. Старший сын (сорок седьмой Дзэнгоро), который должен был унаследовать гостиницу, умер молодым. Несколько лет назад оставшаяся дочь, Хисаэ, вернулась в Авадзу и начала изучать этот бизнес. Дзэнгоро строг к себе, даже слишком. Прогуливаясь по коридорам гостиницы, он производит впечатление человека, несущего тяжкий груз, бремя, которое он боится сбросить даже на мгновение. Чего он не замечает, так это своего успеха. Мы как глобальное общество давно сделали ставку на то, что будущее всегда непременно строится на увеличении богатства и постоянном росте, и что новое всегда попирает старое. Повсюду вокруг Авадзу эта логическая несообразность (будущее, строившееся ненадолго) постепенно приходит в упадок. А «Хоси» до сих пор стоит. 14 Если мы уже не потребители, то кто же мы? Несколько лет назад, осенью, молодая женщина по имени Зоуи Халлел увидела, что рядом с ее домом в лондонском пригороде Дагенем[15] открывается магазин. Ей это показалось любопытным, как и все прочие новости в округе, потому что она отчаянно хотела изменить свою жизнь. «Я была так замкнута, что никогда не общалась, – говорит Халлел. – Некоторых людей вы встречаете на улице многие годы, и, возможно, вы живете здесь и узнаете людей в лицо целую вечность, но если у вас нет повода поговорить, то вы просто проходите мимо и никогда не здороваетесь». Халлел понимала, что надеется на чудо. В действительности у нее не было причин думать, будто открытие магазина что-то изменит в ее жизни. Хотя магазины занимают видное положение в общественном пространстве городов и поселков, они, как правило, не являются местами социализации, и если вы не имеете лишних денег, то даже от кафе и пабов вам мало толку. При всей своей неистовой активности потребительская культура часто атомизирована и закрыта – толпы людей находятся в ней вместе, но остаются разобщенными. Тогда, в возрасте двадцати пяти лет и с маленькой дочерью, она страдала не только от привычного дефицита добрососедства в современном мире. Почти десять лет она боролась с агорафобией – разновидностью тревоги, переполнявшей ее всякий раз, когда она пыталась пройти дальше одного квартала от дома, в котором жила с ребенком и родителями. Но даже это было прогрессом по сравнению с пятью предыдущими годами, которые она провела почти исключительно в своей спальне. Вскоре в витрине магазина появилось название, составленное из красных виниловых букв: Every One Every Day («Каждый из нас, каждый день»). Халлел несколько раз пыталась дойти до пешеходного перехода, который привел бы ее к этому новому притягательному месту, но пока что ей это не удавалось. Ее сердце бешено колотилось, и она впадала в панику. И вот однажды магазин наконец открылся. Перед входом стояли стулья, какие можно увидеть на пляже. В тот уикэнд мать Халлел вернулась домой с рекламным проспектом от Every One Every Day. Оказалось, что там ничего не продавали. Вместо этого во флаере перечислялись разные занятия: уроки приготовления тыквенного супа, мастер-класс по росписи скворечников, уроки танцев. Все бесплатно. «Я чувствовала, что во мне полно неиспользуемой энергии, – вспоминает Халлел, – а тут вдруг такая возможность всему научиться, что я просто не хотела пропустить ни единого дня». Она вошла в дверь магазина. И это изменило ее жизнь. Поскольку наша главная роль в современном обществе – роль потребителей, то естественно предположить, что, перестав потреблять, мы станем кем-то иными. Критики потребительской культуры, как правило, идут дальше, утверждая, что следующий этап обязательно будет благороднее: мы станем более приветливыми, более ответственными, более рассудительными, более духовными. Джон Александер считает, что это рискованное предположение. Александр, раньше работавший в лондонском рекламном агентстве, является основателем New Citizenship Project – организации, занимающейся поиском новой роли, которую мы смогли бы играть, отказавшись от роли потребителей. Одно из его любимых литературных произведений, фрагмент из которого он процитировал мне по памяти, пока мы прогуливались по берегу Темзы в Лондоне, – мемуары Лоуренса Аравийского о Первой мировой войне: «Нас опьяняла утренняя свежесть будущего мира. Нас переполняли идеи, невыразимые и туманные, но стоящие того, чтобы за них бороться… И все же, когда мы достигли цели и наступил рассвет нового мира, старики снова забрали нашу победу, чтобы уподобить ее прежнему миру, к которому они привыкли». До Первой мировой войны, объясняет Александр, большинство людей на Земле были в первую очередь субъектами – индивидами, верными Богу, правителю или стране. В конце войны над тлеющими руинами повис вопрос: восстановить общество таким, каким оно было, или построить другое? Этот же вопрос часто задавался, когда все закрылось из-за пандемии коронавируса, – и ответ на него остался прежним. «Это был действительно захватывающий момент неудачной попытки войти в новый мир», – говорит Александр. Потребовалась еще одна мировая война, чтобы перевести мировой порядок на новые рельсы. После Второй мировой войны появились действительно новые идеи и институты, такие как Всеобщая декларация прав человека и Всемирный банк, а также резкое расширение государственных услуг. Новое общество оказалось устойчивым, и рост ВВП стал главным показателем его успеха. Обновилась и роль отдельного человека. «Теперь мы уже не просто потребляли, а сделались потребителями. Прежде это была одна из многих наших идентичностей, но потом она превратилась в главную идентичность», – говорит Александр. Every One Every Day предлагает другой вариант: мы можем стать в первую очередь участниками. Более десяти лет назад британская активистка по имени Тесси Бриттон начала собирать появлявшиеся по всему миру примеры нового вида социальных проектов: когда люди собираются вместе, обычно без значительных денежных вложений и бюрократии, чтобы учиться, делиться или что-то создавать. Например, заполнить пустующий участок земли огородами или организовать место для ремонта велосипедов. Бриттон видела в этих усилиях нечто большее, чем новейшее проявление поллианнизма[16] среднего класса. Во-первых, она знала, что эти проекты часто объединяют людей разных конфессий, этнических групп, социальных классов и так далее, чего прежде не удавалось легко достичь с помощью других подходов. Во-вторых, она начала понимать, что, хотя любой отдельный проект такого типа затрагивает лишь небольшое количество людей, если собрать достаточное их число в одном месте, то в конечном итоге получится радикально более коллективный образ жизни. «В этом видении, я полагаю, вряд ли будет время для какой-либо „настоящей работы“, – писала она в 2010 году. – Мы будем слишком сильно заняты ремеслами, выращиванием и приготовлением пищи, разговорами, обучением, преподаванием». Семь лет спустя, работая генеральным директором Participative City Foundation, Бриттон наблюдала за открытием двух мастерских Every One Every Day в Лондонском боро Баркинг и Дагенем – плацдармов коллективного участия. Цель на 2022 год – пять магазинов, склад с инструментами и станками для творческого производства, целых пятьдесят «мини-хабов» во главе с местными жителями, и сотни бесплатных или недорогих мероприятий в округе с населением в двести тысяч человек. Баркинг и Дагенем – не самый очевидный выбор для крупнейшего в мире эксперимента в области «культуры соучастия». В этом районе, расположенном в часе езды на метро от центра Лондона, уровень волонтерства изначально был в два раза ниже среднего по стране, а безработица, напротив, вдвое выше – 11 %. Какой показатель ни возьми (подростковая беременность, ожидаемая продолжительность жизни, дети в малоимущих семьях, преступность, годовой доход, детское ожирение), он характеризовал Баркинг и Дагенем не лучшим образом. Дагенем – наиболее отдаленный из этих двух пригородов – является беднейшим лондонским боро. Рабочий класс здесь в основном подразумевает низкооплачиваемую работу в сфере услуг. Для иностранца британский термин «хай-стрит» (главная торговая улица города или района) звучит довольно величественно. Однако это явно не относится к Дагенему. Здесь нет ни модных бутиков, ни заманчивых витрин – только самые простые услуги и забегаловки, продающие еду вынос, а также несколько семейных бизнесов, таких как Stardust Linen и Harrolds Discount Jewellers. Здесь вы можете увидеть, как человек расплачивается за продукты монетами, извлеченными из бумажника, в котором нет ни банкнот, ни кредитных карт; когда вы ныряете под навес, чтобы укрыться от типичного лондонского ливня, люди сжимают свои сумки и уклоняются от внезапного движения. Тем не менее за первые восемь месяцев работы Every One Every Day более двух тысяч человек приняли участие в семидесяти проектах почти в сорока местах, и с тех пор их количество быстро растет. Люди в Дагенеме вдруг стали собираться вместе, чтобы готовить еду, которую потом приносят домой, украшать общественные места, продавать поделки собственной работы в импровизированном магазине, превращать улицы во временные игровые площадки или учиться снимать фильмы или писать и декламировать стихи. Местные жители давали бесплатные уроки по приготовлению коктейлей, йоге, плетению кос, мыловарению. «Слушающий парикмахер» предлагал стрижки за полцены для детей, которые практиковались в чтении вслух, сидя в кресле. Фонд запланировал «творческое пространство» в тысячу квадратных метров – склад, полный оборудования, начиная от 3D-принтера и заканчивая слесарным станком и промышленной кухней. В итоге они открыли пространство втрое большего размера по соседству с мегацерковью евангелистов. Однако статистика не отражает влияния Every One Every Day. Чтобы оценить значение этого фактора, вам нужен кто-то вроде Зоуи Халлел, которая казалась настолько уверенной в себе, когда я познакомился с ней, что для меня было шоком узнать, что всего несколько месяцев назад она жила почти в полном уединении. Халлел относилась к концепции Every One Every Day всерьез и действительно ходила туда каждый день. Одной из ее новых подруг стала Йетунде Дабири, дочь которой – Даниэлла – ровесница дочери Галлел, Мии. Обе матери и их дети живут в двух минутах ходьбы друг от друга, но никогда не встречались, пока Дабири не зашла в магазин. «Меня встретили, мы выпили по чашке чая, поболтали – и с тех пор я привязана к этому месту», – рассказала мне Дабири. Когда Дабири, Халлел и их дочери идут по Черч-Элм-лейн – чернокожая женщина и ее белая подруга, белая девочка и ее черная подруга – это, возможно, не показалось бы удивительным жителям некоторых других мест, но в Дагенеме белые националисты занимали дюжину мест в местном совете всего десять лет назад. Их нацистские эмблемы и сейчас можно увидеть в этом районе, например на футболке прохожего – настолько беззастенчиво они порой демонстрируются. Я спросил участников Every One Every Day в Дагенеме, как они проводили свободное время раньше. Я ожидал услышать, что они ходили за покупками, делали маникюр, сидели в пабах и кафе, водили детей в парк развлечений, ездили на дневные прогулки или в кино. Вместо этого я раз за разом слышал: «Ничего». «Я прожила в этом районе четырнадцать лет, – говорит Дабири, – и все это время только ходила на работу, возвращалась домой и сидела дома. Даже по выходным: я приходила домой в пятницу вечером, а в следующий раз выходила из дома только в воскресенье утром, когда шла в церковь. И всегда только мы с Даниэллой. Она вечно спрашивает: „Мама, а куда мы пойдем?“ А я такая: „Никуда“». Оказалось, что в Баркинге и Дагенеме идеальные условия для культуры соучастия по крайней мере в одном важном отношении. Если наша главная роль в обществе потребления – работать и тратить, то в Дагенеме довольно много людей этой роли не играют. Многие из них не имеют постоянной работы, живут на скромную пенсию или являются безработными; другие зарабатывают недостаточно и не могут позволить себе шикануть после оплаты счетов.