6 Конец роста – не конец экономики В Торонто стоял благоуханный полдень, когда я сказал Питеру Виктору, что расходы канадских домохозяйств за сутки сократились вдвое. Виктор – экономист и вышедший на пенсию профессор Йоркского университета – удивленно вздернул брови. Голоса исторических деятелей, вновь и вновь призывавшие нас к более простой, не столь материалистичной жизни, вроде бы никогда не упоминали о том, что произойдет, если мы ответим на их зов. Последствия додумывали экономисты. Как только вы перестанете покупать, говорили они, экономика начнет сокращаться. Неизбежным результатом этого станут схлопнувшиеся рынки, свирепствующая безработица, заколоченные витрины магазинов, разорванные цепочки поставок и даже, возможно, бесчинства толпы и голод. Виктор согласен с этой оценкой – в какой-то степени. Будучи специалистом по моделированию изменений в экономике, он регулярно строил симуляции рецессий, депрессий и обвалов рынков на своем ноутбуке. Если говорить о потреблении, то исследования Виктора четко показывают, насколько значительная часть совершаемых нами покупок зависит от гораздо более крупных экономических факторов, таких как цены, налоги, распределение богатства, процентные ставки и так далее. Усильте или ослабьте эти факторы тем или иным образом (что в значительной мере подвластно правительствам), и вы можете назначать победителей и проигравших в экономике или даже переключать ее судьбу между состояниями бума и катастрофы. Виктору известно, что прекращение покупок может ввергнуть экономику в штопор. Он также знает, что в этой картине есть нечто большее, чем просто общий развал. Можно предпринять шаги, чтобы не допустить превращения кризиса в коллапс. «Посмотрим, что получится», – сказал он и застучал по клавиатуре. Виктор использует подход системной динамики, впервые предложенный профессором Массачусетского технологического института Джеем Форрестером в 1950-х годах. Он предназначен для изучения связи переменных друг с другом в системах, которые мы ввиду их сложности не можем всецело охватить мысленным взором. Сегодня мы погружены в такие системы, заставляющие нас постоянно справляться с непредвиденными и непреднамеренными результатами наших действий. Некоторые из таких случаев привлекают внимание всего мира: продажа диких животных на рынке в Ухане через три месяца приводит к остановке мировой экономики. Чаще же они проходят незамеченными, беспокоя только тех, кто хорошо осведомлен о фактах. Например, когда технологический прогресс удешевил солнечную и ветровую энергию, эти возобновляемые источники должны были составить конкуренцию ископаемому топливу, но этим дело не ограничилось. Компании, занимающиеся ископаемым топливом, начали применять возобновляемые источники энергии в производстве нефти и газа. Другими словами, энергия ветра и Солнца использовалась для того, чтобы сделать ископаемое топливо более конкурентоспособным. Система, которую изучает Виктор, – канадская экономика. Уже более десяти лет он строит ее модели на своем компьютере, добавляя деталь за деталью, как будто собирая корабль в бутылке. Используя последнюю версию, разработанную в сотрудничестве с британским экономистом Тимом Джексоном, он может одним нажатием кнопки выстраивать связи в пространстве и времени. Как повлияет сегодняшнее повышение налоговой ставки на выбросы парниковых газов через тридцать лет? Виктор и его ноутбук могут сделать обоснованный прогноз. Однако его цель с самого начала состояла в том, чтобы ответить на другой вопрос: возможно ли при экономике, которая растет очень медленно, не растет вовсе или даже сокращается, все же иметь приемлемую для жизни систему, причем еще и капиталистическую? Виктор давно переехал в Канаду, но родом он из Великобритании, поэтому темной музой его исследований стала бывшая премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер. «Железная леди» была одной из самых видных защитников капитализма, однако ее взгляд на него был мрачным. Она описывала ту экономическую систему, которую мы знаем сегодня как тотальную идеологию – своего рода тюрьму, хотя и удобно устроенную для многих ее узников. Ее видение нерегулируемых рынков, индивидуализма, частного предпринимательства и строгой экономии опиралось на постоянный экономический рост и получило название доктрины TINA: это аббревиатура часто повторяемой Тэтчер фразы «There is no alternative» – альтернативы нет. «Это был такой отупляющий взгляд на мир», – говорит Виктор. И этот взгляд на мир остается преобладающим. «Легче представить конец света, чем конецкапитализма», – гласит недавно ставшая расхожей фраза. Вопрос роста лежит в основе дилеммы потребителя, ведь единственный аргумент, якобы доказывающий невозможность сокращения потребления, заключается в том, что это приведет к прекращению роста. Бесконечное расширение потребительской экономики является целью политиков всех уровней, от городских советов до президентских кабинетов, и все идеи, от создания национальных парков до новых иммиграционных законов и решений о приемлемости той или иной смертности от Covid-19, проверяются на предмет того, будут ли они сдерживать рост или стимулировать его. Это странно, считает Виктор, ведь низкий или нулевой экономический рост был нормой почти на всем протяжении истории человечества. С древних времен и до XVIII века мировая экономика росла очень медленно – вероятно, в среднем на 0,1 % в год. Почти весь этот ежегодный прирост был обусловлен постепенным увеличением численности населения. Если в обществе становится больше людей, то производится и потребляется больше товаров и услуг, и экономика расширяется. Однако объем товаров и услуг на человека из года в год практически не менялся. Если бы вы жили в любую эпоху до конца 1700-х годов, вы, вероятно, довольствовались бы примерно таким же количеством вещей, как ваши родители, бабушки и дедушки или даже прадедушки и прабабушки. Более того, многое из вашего имущества, включая одежду, перешло бы вам от них. Только вместе с промышленной революцией в начале 1800-х годов экономическое производство на душу населения резко пошло вверх. Затем, в течение ста лет с 1913 по 2013 год, ежегодный глобальный рост ускорялся в тридцать раз быстрее, чем на протяжении большей части истории. С каждым годом вещей выпускалось и продавалось все больше и больше. Так родилась потребительская экономика. Идея о том, что рост должен быть главным показателем экономического успеха, возникла еще позже. Ближе к концу Великой депрессии русско-еврейский иммигрант и блестящий экономист Саймон Кузнец заложил основы американской системы национальных счетов. Впервые появилась возможность установить, как сильно экономика США сократилась во время краха – вдвое. Это открытие помогло вдохновить Новый курс Франклина Рузвельта, который в значительной мере являл собой попытку восстановить экономику посредством государственных расходов, в том числе путем раздачи денег потребителям. Показатель общего объема экономического производства страны, который предложил Кузнец, стал известен как валовой внутренний продукт, знакомый сегодня многим под аббревиатурой ВВП. К 1950-м годам влиятельные экономисты приняли рост ВВП в качестве волшебного решения векового вопроса о том, какая доля экономических благ должна доставаться инвесторам и предпринимателям, а какая – трудящимся и обществу в целом. Наконец-то, казалось, нашелся способ увеличить богатство каждого, не отнимая его у богатых, чтобы отдать бедным, и этот способ заключался в том, чтобы каждый год повышать количество денег и вещей на человека. Сторонники вскоре стали описывать «ростоманию» как «прилив, поднимающий все лодки». И все же у ВВП с самого начала были и критики, в том числе сам Кузнец. Благосостояние нации «едва ли можно оценить», просто измерив национальный доход, заявил он в своем первом докладе Конгрессу США по этому вопросу. Он особо отметил, что его новая статистика почти ничего не говорит о распределении богатства. Например, Великая депрессия показала, что, хотя приливы и отливы роста действительно поднимают и опускают большинство лодок, некоторые из них поднимаются намного выше, чем другие, или же опускаются намного ниже, в зависимости от структуры общества и экономики. Кузнец также признавал, что экономический рост не всегда создается равным. «Цели „большего“ роста должны уточнять, что именно будет расти больше и ради чего», – напишет в он позже в The New Republic, отмечая, что в диктатурах рост иногда достигался путем угнетения или понуждения людей работать усерднее из страха или ненависти к иностранным врагам. Кузнец хотел, чтобы в бухгалтерских книгах страны отражались как плюсовые, так и минусовые колонки, хотя вопрос о том, какие виды экономической деятельности в них включать, был открыт для обсуждения. Сам Кузнец считал, что военные расходы следует вычитать из ВВП, а не добавлять к нему, как это происходит сегодня, поскольку тратить средства на оборону страну вынуждают ее потенциальные враги; в противном случае эти деньги могли бы использоваться для повышения уровня жизни граждан. Кузнец не был большим поклонником потребительской культуры. Соглашаясь с Адамом Смитом, считавшим, что некоторые формы экономической деятельности нежелательны и разрушительны, Кузнец утверждал, что ВВП должен отражать экономические цели «с точки зрения более просвещенной социальной философии, чем общество стяжательства». Среди видов деятельности, которые, по его мнению, должны помечаться красным цветом как «скорее ущерб, нежели услуга», были реклама и финансовые спекуляции. Он публично задавался вопросом, относится ли неоплачиваемый труд домохозяек к числу видов деятельности, которые нужно включать в национальные счета. Позже ему вторил Роберт Ф. Кеннеди в речи, произнесенной им всего за три месяца до его убийства в 1968 году, когда он вел президентскую кампанию. Говоря, что материальная нужда в США сопровождалась еще большей «нуждой иного рода: нереализованностью, бесцельностью существования, унижением достоинства»[5], Кеннеди осуждал ВВП как неадекватный показатель состояния нации. «Слишком много и слишком долго мы приносили в жертву материальному накопительству наши личные качества и наши общие ценности», – сказал он. Он отмечал, что ВВП состоит, кроме всего прочего, из рекламы сигарет, машин «скорой помощи» [увозящих жертв автокатастроф], домашних систем безопасности, тюрем, уничтожения заповедных лесов, разрастания городов, напалма, ядерных боеголовок и бронетехники, используемой полицией для разгона демонстрантов в американских городах. «В него не входит ни красота нашей поэзии, ни крепость наших браков, ни интеллектуальный уровень наших публичных дебатов, ни добросовестность наших публичных должностных лиц. Он не может считаться мерой ни нашего ума, ни нашей отваги, ни нашей мудрости, ни наших знаний, ни нашего милосердия, ни нашей любви к родине. Короче говоря, ВВП – это мера всего, за исключением того, ради чего стоит жить», – говорил Кеннеди. Современные критики ВВП – а их с каждым днем становится все больше, начиная от нынешнего президента Всемирного банка и заканчивая крепнущим движением «антирост» – расширили область проблем, обозначенных Кузнецом и Кеннеди. Плодами экономического роста жители планеты по-прежнему пользуются крайне неравномерно. Хотя некоторые более бедные страны, например, Китай и Индия, набирают силу по отношению к историческим победителям этой игры в Европе, Северной Америке, Австралии и Японии, важно не преувеличивать ситуацию. Если бы богатство, ежегодно производимое глобальной экономикой, распределялось равномерно, каждому на земле досталось бы 12 000 долларов. В Канаде и США, где проживает всего пять процентов населения мира, средний доход на 400 % выше этого показателя. Даже по мере того, как неравенство между странами постепенно уменьшается, оно усугубляется внутри них. Как отметил французский экономист Томас Пикетти, это наиболее очевидно проявляется (на бумаге, конечно; в реальной жизни это бывает довольно трудно увидеть) не среди 1 % богатейших людей мира, а среди 0,1 % самых богатых. В США доход этой тысячной части населения после уплаты налогов вырос за последние сорок лет на 420 %, в то время как ВВП на душу населения увеличился всего на 79 %. (Более бедная половина американских рабочих получила прирост лишь на 20 %.) В последние годы этот гипервысший класс подкрадывается к доходам в сто раз более высоким, чем в среднем по стране. Доходы в США, по словам Пикетти, «распределены почти так же неравномерно, как это где-либо и когда-либо наблюдалось». Но даже в гораздо более равных странах, в частности, в Западной Европе, богатейшие 10 % граждан по-прежнему зарабатывают гораздо больше, чем беднейшие 50 %. Со времен Роберта Ф. Кеннеди утверждение о том, что ВВП должен научиться вычитать, подкрепляется длинным списком странностей и непонятностей. Когда правительства закачивают деньги налогоплательщиков в обанкротившиеся банки, как это делалось в годы Великой рецессии, это увеличивает ВВП. Неэффективность, тратящая деньги на достижение результатов, которых можно было бы добиться дешевле, хороша для ВВП. Как отметил финансовый журналист Дэвид Пиллинг, ВВП вырос бы, если бы каждая мать перешла от грудного вскармливания своих детей к покупке молочных смесей – вопреки рекомендациям почти всех педиатров на планете. Замена добровольцев в мире оплачиваемой рабочей силой была бы потрясающей новостью для экономического роста. Во время пандемии коронавируса бизнес по производству масок, вентиляторов, средств индивидуальной защиты, вакцин, алкоголя и программного обеспечения для виртуальных совещаний был одним из немногих ярких пятен, хотя все эти продукты можно считать маркерами отчаяния или изоляции. Аморальные любители легкой наживы, накапливавшие жизненно важные ресурсы во время пандемии, а затем наживавшиеся на повышении цен, делали доброе дело с точки зрения роста ВВП. В 2019 году Новая Зеландия стала первой страной, официально отказавшаяся от ВВП как основного критерия экономического успеха, а Шотландия и Исландия заявили, что планируют в качестве главного показателя отслеживать благополучие граждан. Многие другие страны и регионы в настоящее время также отслеживают ИПП – Индикатор подлинного прогресса (англ. genuine progress indicator, GPI). (Американский штат Мэриленд ежегодно подсчитывает его с 2010 года.) ИПП пытается учитывать социальные и экологические издержки в экономике. Например, в тех случаях, когда ВВП оценивает производительность национальных заводов исключительно как положительный рост, ИПП также вычитает стоимость загрязнения ими атмосферы. Два десятилетия исследований показывают, что ВВП и ИПП движутся разными путями. Во-первых, подлинный прогресс растет медленнее, чем ВВП. Во-вторых, ВВП и ИПП обычно увеличиваются вместе по мере развития экономики страны, но только до определенного момента. В самых богатых странах мира ВВП резко вырос после Второй мировой войны, в то время как ИПП с середины 1970-х годов медленно ползет вверх или вообще стагнирует. Последние несколько десятилетий сильнейшие потребительские экономики мира плохо справляются с задачей превращения экономического роста в более удовлетворительную жизнь своих граждан. На данный момент нет ни одного утверждения о преимуществах роста, которое не подвергалось бы критике. Например, аргумент о том, что экономический рост вывел миллионы людей из нищеты, неоспорим: меньший процент населения земли живет в крайней нищете, чем это было до эпохи быстрого роста. Хотя доля бедных людей ниже, чем когда-либо прежде, тем не менее общее число бедных увеличилось. После двух столетий растущей экономики сегодня в мире столько же нищих, сколько в начале XIX века было людей на планете вообще. Сидя под любимым дубом в славный денек в своем сонном районе, Питер Виктор не испытывал особенного удовольствия от необходимости шокировать свою компьютерную модель Канады прекращением покупок. Чтобы смоделировать мой сценарий, Виктор сначала снизил «предельную склонность к потреблению», как это называют экономисты, – показатель того, какую часть от каждого дополнительного заработанного доллара среднестатистический человек направит на потребление. Если склонность канадцев к потреблению останется такой, какой она была на протяжении большей части первых двух десятилетий XXI века, то через пятьдесят лет они будут потреблять на 170 % больше, чем сегодня. (Если такое увеличение кажется невообразимым в столь богатой стране, как Канада, просто представьте, что типичная канадская семья, ныне зарабатывающая 60 000 долларов в год, вдруг получила возможность вести образ жизни семьи с доходом около 160 000 долларов.) Виктор снизил этот показатель на 50 % – симуляция внезапного отказа от экономики, движимой потреблением. Затем он внес еще несколько изменений, чтобы убедиться, что шопинг не вернется. Обычно, когда потребление замедляется, мощные экономические силы пытаются снова его ускорить. Правительства предлагают снизить налоги и начинают тратить государственные резервы на программы создания рабочих мест, такие как ремонт дорог и мостов. Банки предлагают кредиты и займы по самым низким процентным ставкам. Магазины и рестораны снижают цены. Но если желание тратить деньги попросту наполовину ослабло, то ничто из этого не сработает. Виктор выглядел встревоженным дурными предчувствиями. Его курсор завис над кнопкой Мгновение спустя появились различные графики, их линии изгибались вверх и вниз или прыгали туда-сюда. Виктор принялся изучать их. Уровни безработицы и долга настолько высоки, что буквально зашкаливают, прокомментировал он. Инвесторы теряют огромные суммы. Среднестатистическое домохозяйство в конечном итоге будет отдавать в виде налогов 60 % своего дохода правительству, изо всех сил пытающемуся удержать цивилизацию от сползания в средневековье. Хотя численность населения продолжает увеличиваться, через пятьдесят лет после того, как мир перестанет покупать, канадцы будут потреблять почти на 300 % меньше, чем если бы все оставалось как прежде; то есть значительно меньше, чем даже сегодня. Примечательно, что в этом хаосе выбросы парниковых газов продолжают расти, хотя и гораздо медленнее, чем могли бы. В общем и целом, модель предсказывает ряд серьезных рецессий с короткими (и довольно загадочными) промежутками улучшений между ними. Виктор откидывается на спинку кресла. Яркий, как красный бархат, виргинский кардинал то улетает, то возвращается на ветви любимого дерева Виктора. В мире без покупок ему, быть может, скоро придется спилить его на дрова. «Думаю, что так вы, возможно, убьете капитализм», – говорит он. Запущенная Виктором симуляция прекращения шопинга напоминает две вещи. Одна из них – экономический кризис, вызванный коронавирусным локдауном. Другая – более старый сценарий, разработанный Виктором и названный им «Катастрофа отсутствия роста». В этом сценарии Виктор представил внезапную остановку экономического и демографического роста в Канаде. Его результат – резкое снижение ВВП, стремительное увеличение безработицы, серьезный государственный долг и усугубляющаяся бедность, а единственный позитивный фактор – снижение выбросов парниковых газов на 14 %. Сценарий прекращения покупок, отмечает Виктор, еще хуже. «Это объясняет, почему политики придают столь большое значение росту потребления, – говорит он. – Доход каждого человека проистекает из чьих-то расходов. Если мы все сократим расходы, то доходы снизятся. Намеренное и резкое замедление темпов роста сопряжено с серьезными опасностями». В этой истории есть кое-что еще. Экономисты, как и защитники окружающей среды, обладают, как это называет Пикетти, «чрезмерно развитым вкусом к апокалиптическим предсказаниям». Поскольку эпоха высокого экономического роста создала мир, который мы знаем сегодня, то эти два явления часто считаются неразрывно связанными: конец одного означает конец другого. Однако когда Виктор впервые начал работать с моделями канадской экономики, он вскоре пришел к еретическому выводу: обойтись без роста вполне реально. Давайте рассмотрим, предлагает он, замедление потребления на четыре процента – то, что можно назвать сценарием вялого шопинга. «В культуре, где принято стремиться потреблять, это не тривиально», – уточняет Виктор. Он вводит новые данные. Результат – не полная катастрофа, но продолжительная рецессия со знакомыми проблемами потери рабочих мест, инвестиций и государственных доходов. Виктор склонился над ноутбуком, чтобы внести еще некоторые коррективы. Когда люди потребляют меньше, спрос на товары и услуги ослабляется, поэтому экономическая активность падает. Работы становится меньше. Чтобы избежать массовой безработицы, Виктор разделяет оставшуюся работу между как можно большим количеством людей. Он сокращает рабочий день, чтобы большинство людей трудились четыре, а не пять дней в неделю. Затем он замедляет темпы роста канадского населения, которое в настоящее время увеличивается только за счет иммиграции; этот шаг также ограничивает число людей, находящихся в поиске работы. (Поскольку люди постоянно стареют, выпадая из числа занятых, то некоторых новых иммигрантов все же получается трудоустраивать.) Далее Виктор увеличивает «зеленые» инвестиции, способные создавать рабочие места и доходы при одновременном снижении объема ресурсов, затрачиваемых на товары и услуги, которые мы все еще склонны потреблять. Он также корректирует налоговые ставки, чтобы более равномерно распределить то богатство, которое все еще производит экономика. В конце концов Виктору удается удержать безработицу в исторических границах, обеспечить достаточный уровень жизни для большинства людей и снизить давление на климат и окружающую среду даже больше, чем за счет сокращения потребления – он пожал плоды как «декаплинга», так и «антироста». Безработица все равно время от времени подскакивает, даже в его сглаженной модели, но, направляя больше государственных расходов на малоимущих (и оставляя меньше другим сферам, таким как образование и армия), бедность удается контролировать. По крайней мере теоретически, потребление и рост можно затормозить, причем, вероятно, довольно резко, не столкнувшись с коллапсом: «медленнее согласно замыслу, но не катастрофичнее», как описывает это Виктор в своей книге «Управление без роста» (Managing without Growth). Такие процессы не происходят автоматически: это результат решений, принимаемых людьми во власти: в нашем случае Виктор – великий кукловод, но в реальной жизни этим бы занимались политические лидеры и правительственные чиновники. Существуют и гораздо более неприятные варианты. Так, при меньшем количестве рабочих часов и доходов, правительства могут позволить и тому, и другому сконцентрироваться в руках небольшой привилегированной группы. Они могут позволить бедности и безработице усугубиться, чтобы защитить инвесторов. Объем несовершенных покупок сам по себе может быть распределен несправедливо: людям, которые и так не потребляют лишнего, все равно, вероятно, придется сократить расходы, чтобы избавить потребляющих чрезмерно много от необходимости строгой экономии. Все вышесказанное, на самом деле, больше соответствует глобальному обществу потребления, каким мы его знаем. Модель «Вялый шопинг» похожа на один из недавних сценариев Виктора под названием «Устойчивое процветание». В ней рост ВВП постепенно снижается почти до нуля в течение пятидесяти лет. Используя те же инструменты, при помощи которых он запрограммировал четырехпроцентное снижение потребительских расходов, он смог предотвратить серьезное ухудшение уровня занятости, одновременно сократив рабочее время и неравенство в доходах. Государственный долг все-таки вырос, но лишь до уровня, который в значительной мере преодолевался в реальном мире без угрозы экономического коллапса. Общее благосостояние домохозяйств продолжало увеличиваться, хотя и меньше, чем при более мощном расширении экономики. Является ли при этом система все еще капиталистической? С учетом активной политики перераспределения богатства многие – особенно в США – назвали бы систему Виктора социализмом. Тем не менее даже в этом сценарии есть инвесторы. Они зарабатывают меньше денег, чем сегодня, но не намного меньше, и разделение прибыли между бизнесом и рабочими остается в исторически нормальных пределах. Между тем выбросы углекислого газа в сценарии «устойчивого процветания» достигли нуля менее чем за четверть века – гораздо раньше, чем это возможно в растущей экономике при сосредоточении внимания на возобновляемых источниках энергии и зеленых технологиях для замедления изменения климата. Виктор подчеркивает, что модели несовершенны. Упомяну лишь одну критически важную оговорку: они не могут предсказать, примут ли люди те масштабные изменения, которые он в них вносит. Тем не менее каждый инструмент, применяемый Виктором к его модели, уже опробован высокоразвитыми странами, в том числе, если говорить о самых свежих примерах, для предотвращения массовых страданий или взрывного социального недовольства во время пандемии. Похоже, мы действительно можем начать замедлять потребительскую экономику, намеренно и в любой момент. Конечно, мой мысленный эксперимент не предполагает такого пошагового смягчения. Напротив, в нем мир резко перестает делать покупки, и последующее падение оказывается внезапным, стремительным, затяжным и тяжелым. Чтобы узнать, что происходит потом, нужно отправиться куда-то, где люди уже пережили подобное. Например, в Финляндию. 7 Начинается катастрофа потребления, а катастрофа повседневной жизни заканчивается